Охота на вепря

Гитара звенит, Рокэ пьян почти до беспамятства. Он на ковре у камина. Окделл в кресле, трезв, как стеклышко, цедит вино по глотку, глядит с опаской на спятившего эра, не зная, как быть. Бранить, увещевать, стыдить? Или спуститься, сесть рядом и напиться? Ведь ему тоже тяжко дался визит во дворец. Они оба там изгои, хоть и по разным причинам, а всё одно: противно и муторно на душе так, что выть охота. Рокэ и воет, не стесняется, терзает струны, давится песней, как криком, и крик этот больно отдаётся в сердце Ричарда, горло его ходит в такт ударам о струны, точно хочет и не может изгнать собственный, севший комом, стон. Окделл этим комом и терзается, и гордится: мол, хоть и тошно, а веду себя, как подобает герцогу, а не какой-нибудь портовой кэналлийской пьяни. Но Рокэ знает, что всё это блажь. Мальчишку прорвёт однажды, разорвёт так, что от души одни ошмётки останутся. Так что лучше пить и петь, ведь и так в жизни герцога найдётся, о чем молчать. Но Окделл этого ещё не знает. Для него страдание - добродетель. Чего ещё ждать от мальчишки, выросшего на эсператистких глупостях вперемешку с романтической стихоплетной чушью? Сидит, как штык проглотил, руки на подлокотниках, в глазах осуждение, и лёгким отблеском - превосходство. Что ж, пускай. Рокэ с затаенной усмешкой прислоняется к его креслу. Лица Окделла не видно, но и так ясно, что теперь никакого превосходства там больше нет, лишь замешательство. Окделл замер, окаменел весь. Рокэ берёт бутылку и протягивает её Ричарду, льёт вино в неловко стоящий на ручке кресла бокал (надо же, перенял привычку, а сколько ещё переймет?): - Пейте, юноша. Запрокидывает голову смотрит, теперь смотрит. В глазах Окделла ужас, стыд, растерянность, - бальзам на сердечные раны. Губы Алвы сами собой расползаются в странной улыбке, шальной, и дерзкой, и беспечальной. И жар разливается, когда Окделл - пьёт. Это он уже умеет, хоть и морщится украдкой от Крови. Больше любит Слезы, но сегодня не он выбирает, что пить. Его сюда никто не звал, и он волен уйти. Но Рокэ знает, что он не уйдёт. Из каменного упрямства, из чувства долга. Из отчаянной жажды, чтобы кто-то, хоть кто-нибудь разделил с ним эту мучительную горечь бытия. И Рокэ его не прогонит, потому что жаден, потом что хочет того же, и ещё больше, всех оттенков и изломов чужой души. Так собственная кажется здоровее и болит меньше. Они будут молчать и пить, а потом Рокэ снова возьмёт гитару и споёт - за них обоих.