Охота на вепря

В доме душно, воздух горячий, спертый, полный животного мускуса и грязных, кислых запахов. Рокэ морщится украдкой, тянется всем телом и выскальзывает в окно, оставляя на смятой постели дремлющую женщину. Вдыхает полной грудью. В деревне темно и тихо. Горное эхо молчит. Спят козопасы, спят на крыше усталые талигойцы. Рокэ карабкается вверх по стене, бесшумно, чтобы никого не разбудить, и тоже ложится. Крыша нагрета солнцем, медленно отдаёт тепло. Воздух свежий и прозрачный. В синем небе звезды такие огромные и яркие, какие Рокэ только в Кэналлоа видел. Хорошо. Тело полно истомы, грудь ходит часто, дышится легко, в голове пусто и звонко. Можно вытянуть усталые ноги, смотреть в небо и ни о чем не думать. Он лежит так некоторое время, но сон не идёт. Свежий ветер холодит кожу до мурашек, пробирается под воротник влажной от пота рубашки, заставляет завернуться в плащ. Рядом спит Окделл. От него веет теплом и тонкими, едва ощутимыми запахами: дороги, конского пота и почему-то нагретого на солнце камня. Рокэ придвигается ближе, смотрит на его нервный профиль и морщинку меж бровей. Мальчишка спит беспокойно, но Рокэ знает, что сон его глубок и крепок, как бывает только в семнадцать лет. От этого немного завидно и грустно, ведь от Первого маршала Талига сон бежит точно невеста от постылого жениха. Бессонница мешается с похмельем, скапливается в висках тяжёлой, пульсирующей болью, и ничего с этим поделать нельзя. У всего есть своя цена. Сон - не самая страшное, чем можно пожертвовать. Беда в том, что Рокэ жертвовать устал. Родными, покоем, собой. Но сейчас, в эту минуту, ему, наконец, хорошо. Тихо, так тихо и светло. Тишину нарушает лишь дыхание спящих. Окделла. Ричарда. Рокэ лежит рядом, так близко, что проснись мальчишка, отпрянул бы в ужасе, как от прокаженного, от своего погрязшего во грехе эра. Рокэ улыбается этой мысли, ему и смешно, и тоскливо. Окделл, вот он, руку протяни. Рокэ протягивает, но не трогает, не дышит почти. Потом сам себя обрывает, откатывается в сторону прочь от чужого манящего тепла, от собственной глупой блажи. Хватит, надоело. Ему давно за тридцать, у него только что была женщина, что в нём, в этом глупом, нелепом, неоперившемся мальчишке-оруженосце? Драма сопливее и пошлее не придумаешь, в духе прекраснодушного юнца, не в его, давно уже нет. Все повытравили: отец, он сам, жизнь. Отчего теперь эта лёгкость, точно в распахнутое окно повеяло первыми признаками весны? Ветер гуляет, несёт запах мокрой земли, снега, и клейких древесных почек, всё вокруг оживает, расцветает, спешит расти и шириться, пронзает и оплетает цепкими, молодыми корнями, полными зелёных соков. Не вырвешь и не выкорчуешь с размаху, да и не хочется, ведь так легко, хорошо и весело, точно юность вернулась, смела, затмила, залила собой все страшные больные и горькие тени зимы. Природа берёт своё, сильная, молодая, наглая. Рокэ протягивает руку и всё же касается: лба, четкой линии носа, щеки, уголка напряжённого рта. Окделл дёргается во сне, отворачивается, ему щекотно должно быть. Рокэ улыбается. Ему смешно от себя и от Ричарда. Смешна собственная минутная робость. Откуда только взялась? Он же всегда играл дерзко, брал своё с нахрапа и ни о чем потом не жалел. А тут летел, и точно споткнулся на середине, когда цель уже видна на тёмном, грозовом горизонте. Может оттого и оробел, что понял, почуял, что эта гроза уничтожит не только Окделла, но и его самого не пощадит, переломает, перемелет крылья и скинет на камни кровавой, бездыханной кучей. Предчувствие беды терзало Рокэ всё сильнее и чаще, точно не он мальчишку, а сам Окделл тянул его в бездну, на дне которой весь мир костей не соберёт. Рокэ гонит от себя эти мысли и видения грядущего, в которые сам не верит, не хочет верить. Ни к чему портить такую светлую ночь. Ветер благодатно холодит голову, слабо ерошит отросшие, высветленные солнцем волосы Окделла. Рокэ бездумно смотрит на него, просто созерцая, не стремясь больше прикоснуться. На Окделла приятно смотреть. Он красив немодной теперь в Талиге первобытной, естественной красотой, не требующей украшения и оправы, как того не требует заснеженная горная вершина, зимняя ночь или полночная луна. Она прохладная, не слепящая, не сжигающая дотла с первого взгляда, мощная и тихая. Но там, под кожей, точно под гнётом вековых каменных плит, дремлет великая сила, и страсть, и ярость, с которой шутки плохи. Это завораживает и берёт за горло, остужает горячий лоб и давит неизбывной тяжестью. Очароваться Окделлом так же легко, как заплутать в зимнем надорском лесу, и так же смертельно опасно. Он смертник, это знают все, и всё равно тянутся к нему. Мальчишки-однокорытники, старые вояки, вздорные молодые аристократы. Все подряд ходят вокруг со своим осторожным любопытством, завистью, снисходительной симпатией вопреки, и, вопреки же, горячей дружбой. Даже Эмиль прыгает большим добродушным псом, которому под бок сунули щенка, а тот и радуется. Скалит в улыбке алую клыкастую пасть, хвостом виляет, скачет вокруг, играет, вылизывает, греет. Эмиль сентиментален, скучает по младшему брату, возится с Окделлом, как с родным, точно зная, что над тем давно уже зачитали приговор. Но ему плевать. Эмиль больше человек чувств и животных инстинктов. Вся холодность осела в крови его старшего брата, грозного, опасного и скользкого, как змея. Под крылом такого человека можно себе позволить быть легкомысленным, всё равно всё сложится как должно, так к чему переживать? Рокэ хмурится. От мыслей о Лионеле ему не по себе. Они давно, так давно знают друг друга, у них истинный союз жабы с гадюкой, больной, ядовитый, просчитанный до мелочей на долгие годы вперёд. Они застыли в смертельном равновесии на краю пропасти, в равновесии, которое устраивало всех, но теперь, с появлением Окделла, нарушено. Рокэ закрывает глаза. Он не хочет, не хочет думать об этом. Ему бы застыть, избыть, исторгнуть всё чужеродное и непрошенное, будоражащие, живящее, обнажённое и уязвимое. Чтобы всё стало по-старому. Но по-старому уже не будет, Рокэ это знает. Знает с обреченностью приговорённого. Влюблённого. Окделл дёргается и просыпается. То ли взгляд эра потревожил, то ли ночные тени. Поворачивает голову с опаской, будто боится встретится взглядами. Рокэ притворяется спящим, щадит себя и его. На лице мальчишки облегчение столь явное, что это даже смешно. Рокэ с усилием давит улыбку и наблюдает сквозь ресницы до самого утра, как Окделл мается, не в силах больше заснуть, не в силах не смотреть. Наступает рассвет.