АСМР, весна и кофе

Семь дней — небольшой срок. За семь дней ты можешь, к примеру ни разу не выйти на улицу, не позвонить друзьям. За семь дней ты сделаешь лишь несколько эскизов или малую часть чистовой работы. За семь дней ничего не меняется, если живешь обыденной жизнью. Но целая неделя — другой разговор. Когда тебе дают неделю, ты чувствуешь, что до дэдлайна еще далеко. Когда есть неделя на подготовку к экзаменам — этого достаточно. Когда ты не видишь кого-то целую неделю — это слишком долго. В те годы, что Хуа Чэн посещал Ланфан в одиночестве, он мог спокойно собраться в середине дня, потратить эти чертовы полчаса на дорогу, постоять минут десять у старых каменных надгробий и уехать обратно в Пекин. В этом году с ним будет Се Лянь. Тут уже нельзя в грязь лицом ударить. Нужен какой-нибудь приличный хостел, билеты на поезд, такси, деньги на еду, и, обязательно (большими буквами, с восклицательным знаком), подарок для него. Се Лянь первые несколько дней все порывался внести свою лепту в расходы, но Хуа Чэн настоял. «Гэгэ, я тебя пригласил, значит я и оплачиваю.» Се Лянь в конце концов сдался. Пришлось, правда, взять два дополнительных заказа с наценкой «за срочность» и избавиться от одной хорошей привычки под названием «сон». Днем зачеты, и хорошо, что с каждым разом их все меньше и меньше. Вечером, до десяти — доработка семестрового проекта. Все остальное время занимали заказы. Се Ляню, конечно, он ничего не сказал. Убеждал себя, что не врет, а просто недоговаривает. В груди все равно неприятно щемило от этих мыслей. Они договорились встретиться у входа на южный вокзал в десять утра. Чудом не проспав, Хуа Чэн мчался через пол города. Как бы он не хотел воспользоваться такси, деньги нужно было экономить, тем более после дорогой покупки. Со станции метро он выбежал поправляя лямку рюкзака, что спала на локоть. Перед зданием вокзала, как обычно, толпились люди: кто уже приехал домой; кто только собирается уезжать. Но большинство лишь провожающие. Облегчение вызывало то, что залы в два этажа были достаточно большими и ощущение толпы пропадало. Забежав на эскалатор Хуа Чэн взглянул на экран мобильника. Десять часов и десять минут. Се Лянь, как и обещал, пришел к назначенному времени, и терпеливо ждал у входа, пока Хуа Чэн, извиняясь, не уговорил его посидеть в зале ожидания. — Гэгэ! — он подбегает и почти падает на соседний стул, задыхаясь. — Еще раз извини. Бежал как мог. Се Лянь удивленно посмотрел на него и робко накрыл руку Хуа Чэна своей. — Отдышись сперва, А-Чэн. — Отдышусь как только в поезд сядем. Пошли, гэгэ, заберем билеты. Я смог вчера на сайте забронировать. Над кассами бегущей строкой оповещали о ближайших рейсах. Особую атмосферу создавали длинные баннеры под электронным табло, где на фоне утопающего в зелени города ехал скоростной поезд. Кассиры выполняли свою работу быстро, и поэтому людей в этом зале было на порядок меньше, чем в любом другом. — Ты из-за брони не выспался? — Се Лянь достал из поясной сумки паспорт и передал его Хуа Чэну. — Что? Нет. — У А-Чэна появились секреты? — Никаких секретов, гэгэ, — улыбнулся Хуа Чэн. — Просто небольшой сюрприз. «Комфортабельный», «современный», «высокоскоростной» — как только не называли новую модель междугороднего поезда в последних новостях. От старого он отличался разве что более комфортными креслами и возможностью занять места со столиком между ними. Из окон с правой стороны вагона проходил солнечный свет, но еще практически не припекало. Если выехать хотя бы на час позже, то можно почувствовать себя рыбой на вертеле. Подперев голову рукой, Хуа Чэн мечтательно рассматривал Се Ляня. Недавно тот приобрел для себя очки в тонкой круглой оправе, на длинной цепочке. Просто аксессуар, который очень понравился. — Чего? — заметя на себе пристальный взгляд спросил он. — Гэгэ очень идут эти очки. В смущении Се Лянь опустил голову на столик и обхватил ее руками. Поезд наконец тронулся. Пассажиры, чтобы скоротать время в пути, достали наушники, планшеты и книги. Кто-то уже начал пробираться в вагон-ресторан. Хуа Чэн набирает в легкие побольше воздуха и пытается нащупать в рюкзаке небольшую продолговатую коробочку. Он хотел отдать ее по возвращению, но подарок, кажется, идеально подойдет к сегодняшнему образу Се Ляня. — Гэгэ, — Хуа Чэн пододвинул коробочку ближе к нему. — Я долго выбирал. Подумал, что может тебе понравится. Если не понравится, то ничего страшного. Ничего страшного? Как же. Тут лишь бы не сказал, что-нибудь про неразумную трату денег. Хотелось ведь просто порадовать, а цена совсем не волновала. Се Лянь пристально посмотрел на белую коробку, украшенную черной лентой, взял ее в руки, но открывать не торопился. — Это мне? Хуа Чэн кивнул. Аккуратный бантик одним легким движением развязывается и падает вниз. — А-Чэн, но у меня нет ничего для тебя. Если бы ты только сказал, я мог бы что-нибудь… — Гэгэ, это просто подарок, — кончиками пальцев Хуа Чэн касается его руки, замечая мелкую дрожь. Се Лянь будто хочет что-то сказать, но останавливает себя. Он поднимает крышку. Его брови медленно ползут вверх, а глаза округляются. Будто осознает не сразу что перед ним: длинная цепочка, а на ней кольцо из белого золота с инкрустацией. — А-Чэн, это, — все еще нервничает. Растерянно рассматривает тот самый сюрприз, о котором и говорил Хуа Чэн. — Это наверное очень дорого. Что же я… Что же мне теперь подарить тебе? — Гэгэ, тебе нравится? Се Лянь закивал, а его щеки налились румянцем. — Тогда улыбнись. Подари мне свою улыбку, гэгэ. Он снова взглянул на кольцо, что отражало солнечные лучи, и крепко зажмурившись, вернул его Хуа Чэну. Горло моментально сдавило. Не понравилось? Ну конечно же. — А-Чэн. Надень его на меня. — А? — он не поверил своим ушам. — Я хочу, чтобы ты надел его на мою шею. Если тебе не трудно. С сердца камень упал. Хуа Чэн, как обычно, накрутит себя, респереживается на пустом месте. Отношения для него — территория неизведанная. Делает то, что сердце велит, а поэтому ошибиться боится. Вот бы к людям методичка какая шла. «Любит это», «боится того», «список любимых фильмов». Сразу бы все вопросы отпали, а с ними и весь смысл социальной жизни. Ведь так приятно узнавать человека по чуть-чуть. Смакуя на вкус каждую крупицу новой информации. Се Лянь развернулся в кресле так, чтобы Хуа Чэну было удобнее. Тот подошел со спины, закрывая обзор от любопытных глаз и осторожно застегнул цепочку. Уходить он не торопится. Невесомо оглаживает шею, проникает пальцами под воротник футболки, ощущает, как в ответ, тыльную сторону его пальцев застенчиво целуют. — Спасибо, А-Чэн. Мне очень нравится, — Се Лянь широко улыбается. — Скажи, оно очень дорогое? — Ничего, что не мог бы окупить один дополнительный заказ. — И ты из-за этого так плохо спал последнюю неделю? — Так гэгэ заметил? — смеется Хуа Чэн. — А я так старался держаться! Я лишь хотел порадовать тебя. В Ланфан они подъехали к одиннадцати. Добрались на автобусе до центра и первым делом глазами отыскали кафе, где можно было позавтракать. Выбирать особо не пришлось. У парка Гун Юань был лишь один ресторан сычуаньской кухни и несколько маленьких кафешек. Среди них одна выделялась своим аутентичным стилем, минималистичной красной вывеской и окнами в пол. — Ты каждый год сюда приезжаешь? — спросил Се Лянь, рассматривая предложенное меню. — Да, но только на несколько часов. Не люблю этот город. — Почему? — Не знаю. Просто чувствую себя здесь не очень уютно. Выбрал что-нибудь? Се Лянь еще раз пробежался глазами по странице и указал на большой латте, блинчики с овощной начинкой и салат с тушеной говядиной. Себе Хуа Чэн выбрал черный кофе, лапшу в остром бульоне и баоцзы со свининой. — А-Чэн, ты разве не в Пекине вырос? Почему родители в Ланфане? — Это долгая история. Хочешь послушать? Се Лянь снял очки и теперь они висели на одном уровне с кольцом. — Хочу, — кивнул он. — Было бы неплохо узнать о тебе чуточку больше. — Что ж. Моя семья жила здесь довольно долго. Тут родились мои родители, поженились и завели троих очаровательных детишек. Се Лянь удивленно распахнул глаза. — Троих? Как так вышло? И его удивление вполне понятно. Если государственный запрет на второго ребёнка был снят только в две тысячи пятнадцатом, то что говорить про рождение третьего. — У них первой родилась дочь, а они сына хотели. Жили бедно, работали много. В несколько смен. Через десять лет накопили сумму для выплаты штрафа и решились на второго ребёнка — моего старшего брата. — Значит, ты самый младший. — Ага. Только вот, в отличие от брата, меня никто не планировал. И штраф тоже никто не платил. К столику подошёл официант и расставил столовые приборы, упомянув, что заказ вскоре будет готов. — А-Чэн, они тебя в капусте нашли? — спросил Се Лянь шёпотом, придвинувшись ближе. Хуа Чэн засмеялся. — Нет, нет. Просто так вышло, что мы с братом погодки. Мать узнала о беременности поздно и отказалась прерывать ее. Но так как денег у них на второй штраф не было, то появился на свет я дома. — А-Чэн, а как же врач? Документы? Что они с этим делали? — В этом и дело, гэгэ. Никаких документов, врачей и даже плановых осмотров. На столе, наконец, очутилась еда. Хуа Чэн открыл бамбуковые палочки, ухватил немного лапши и блаженно закинул ее в рот. — Вкусно, — расплылся он в улыбке. — Как так? Никаких документов? Ни выписки, ни свидетельства о рождении? — Нет. Совершенно ничего. У меня ведь и имени не было лет до четырёх. Получил его при переезде в Пекин, сразу после смерти брата. Положивший в рот кусочек говядины Се Лянь чуть не подавился. Он немного откашлялся, пока Хуа Чэн заботливо поглаживал его по плечу. — В каком смысле «после смерти брата»? — Гэгэ, если это слишком, то скажи и я больше не буду рассказывать. — Нет, продолжай. Я обещаю, что выслушаю тебя до конца. — Хорошо. Тогда я расскажу тебе грустную историю со счастливым концом, гэгэ. Я многое знаю лишь по рассказам матери или сестры. Например, до четырёх лет меня называли «Хун Эр». Это, кстати из-за глаза, — Хуа Чэн легонько постучал по повязке. — Обычная инфекция. Можно было легко вылечить, если вовремя обратиться к врачу. Подхватил в годовалом возрасте. Но так, как официально меня не существовало, речи о врачах быть не могло. Сестра говорила, что глаз сильно воспалился. Приходилось бинтовать, чтобы хоть как-то это скрыть. Лекарства же только по рецепту можно было достать. А ещё я в детский сад не ходил. Дома сидел. Правда, мать заставляла учиться постоянно. Пристально следила за тем, чтобы я писал и читал. Читал неплохо, а вот с каллиграфией никогда не ладилось. Получал за это палкой по рукам. А если ошибок было больше двух, то не только по рукам. Хуа Чэн отпил немного кофе. Се Лянь и правда сидел, слушал его внимательно. Не просил остановиться, не говорил что-то вроде «отпусти прошлое, прости всех». От этого на душе становилось немного теплее. — Брат умер, когда мне было три с половиной, примерно. Сестра говорила, что это стало большим горем для родителей. Знаешь, что я хорошо запомнил? Не проронив ни слова Се Лянь отрицательно мотнул головой. — Мать в тот день на кухне сидела, плакала. Отец на работе. Я к ней подошел, как обычно, принес тетрадь с каллиграфией на проверку. Робко так, тихонько. Она когда увидела ее, взбесилась моментально. Смяла, выбросила в другой конец комнаты. А меня за шиворот схватила и кричала долго. «Маленький ублюдок! Смеешь мне на глаза показываться? Зачем я только родила тебя? Ненавижу!» — Я тогда не понимал почему она говорит такое. После похорон брата мы переехали в Пекин и мне отдали все его документы. Так у меня появилось имя и надежда на будущее. — Значит, «Хуа Чэн» это имя твоего старшего брата? — Се Лянь низко склонил голову и рвал на мелкие части салфетку. — А семья переехала в Пекин, чтобы никто не узнал? — Все верно, гэгэ, — кивнул Хуа Чэн и принялся за баоцзы. — Ты почти ничего не съел. — Я все доем. Продолжай рассказывать. — Первый год в Пекине я ещё ни с кем толком не общался. Ребята, которые играли во дворе всегда меня задирали, дразнили. Иногда отбирали вещи. Ты и сам уже знаешь. Они меня и били в тот день. Для них я был уродцем, нищим, паршивой овцой. Домой приходил когда, сразу к сестре бежал. Она всегда обнимет и успокоит. А мать с каждым годом все хуже и хуже к нам с ней относилась. И конечно я не мог понять в чем причина ее ненависти. Приносил ей подарки на День матери, на Новый год, день рождения. В ответ лишь подзатыльник и хорошо, если только он. Про ребят со двора никогда ей не рассказывал. Отцу тоже. Его я видел очень редко. Постоянно на работе пропадал. В ненависти матери я винил только себя. Недостаточно красиво писал, недостаточно быстро читал, плохо убрал. А когда и она назвала меня «уродцем», то сразу понял, в чем проблема. Думал, что понял. Закончив с завтраком, Хуа Чэн с Се Лянем вышли из кафе и неторопливым шагом направились к кладбищу. Дорога к нему была не близкая, но по сравнению с расстояниями в Пекине, можно было дойти минут за сорок. Се Лянь внимательно слушал рассказ, не перебивая больше вопросами. Временами Хуа Чэн замечал, как он поглаживает кольцо на груди. — В шесть лет я попал в больницу. Причина: нанес себе ножевое ранение. В глаз. А я ведь верил в то, что мать меня полюбит. Но до конца своей жизни она любила лишь моего брата. И, возможно, сестру. В восемь я пошел в школу. Поздновато, но я тогда только лечение закончил. Когда ребенок вонзает в себя нож, это совсем не нормально. Родительских прав ни ее, ни отца не лишили. Правда, когда вернулся, сестры не обнаружил и никто не говорил мне, где она. Но позже под подушкой у себя нашел ее записку. Оказалось, что родители ей мужа нашли и настаивали на браке. А ей же еще восемнадцати не исполнилось. Она отказалась и на следующий день сбежала из дома. Попросила не искать ее. Гэгэ, осторожно! Хуа Чэн резко остановился, потянув на себя Се Ляня. Тот настолько заслушался, что уже не обращал внимания на окружение. Еще немного и попал бы под машину. — Ой. Прости, — Се Лянь поднял взгляд и посмотрел на Хуа Чэна сквозь влажную пелену. — Не увидел. — Гэгэ… — Я хочу дослушать до конца. Переведя дыхание Хуа Чэн продолжил. — Отец умер, когда мне было пятнадцать. Его похоронили здесь, рядом с могилой брата. Мать тогда совсем с ума сошла. А я из дома убегать начал, чтобы сохранить хоть как-то остатки разума. Жили мы на пособие. Хотя, тут больше подойдет «выживали». Она целыми днями дома, а я сначала в школе, потом гулял по Пекину. Вспомнил, что в детстве рисовать любил. Накопил немного денег, временами таская из пособия, купил карандашей, бумагу и просто рисовал. У меня, кстати, осталась стопка тех работ. Хочешь потом взглянуть на них? — Спрашиваешь еще. Конечно хочу. — Хорошо, гэгэ. Я покажу как вернемся обратно в город. Они подошли к кованым решеткам, за которыми виднелось множество одинаковых могильных плит. — Почти пришли, — Хуа Чэн отворил железную дверь и пропустил Се Ляня вперед. — А твоя мать? Сколько тебе было, когда она умерла? — Восемнадцать. Она к тому дню уже год как лежала. Весь быт и уход за ней был на мне, хоть я и слова благодарности не получал в ответ. Но, знаешь, к этому привыкаешь. Я даже думал «зато ударить не может». А когда она умирала, то чуть меня с ума не свела. Слезами обливалась, благодарила меня, говорила, что любит. Я почти поверил. Уже хотел на колени упасть перед ней. А она взяла и назвала меня «Чэн-Чэн». Она так только брата называла. Даже после его смерти. Я тогда разозлился, вышел из дома и до следующего дня бродил в одиночестве. Когда вернулся, она уже не дышала. Похоронил рядом с любимым сыном. Они подошли к трем старым могильным плитам, на которых лишь имена, фамилии и даты жизни виднелись. Слева — отец, справа — мать, а в центре — маленький Чэн-Чэн. На его надгробии только это прозвище. — Слушай, — Се Лянь снова ухватился за кольцо. — А как мне теперь тебя называть? — О? С чего вдруг такие вопросы? — Ну, раз «Хуа Чэн» — это имя твоего брата, то как мне тебя теперь называть? Хуа Чэн ухмыльнулся и наклонился ближе к уху Се Ляня. — Мне нравится, когда гэгэ зовет меня А-Чэном. Се Лянь всхлипнул и поспешил смахнуть слезы. — А-Чэн, ты говорил, что у истории счастливый конец. — Ну да, все верно. — Так и где же он? — Стоит рядом со мной и плачет, — Хуа Чэн приобнял его за плечо и прижал к себе. — А-Чэн! Ты растрогать меня пытаешься или смутить? — И то, и другое, гэгэ! Постояв еще несколько минут, они произнесли молитву и вышли обратно в город, где до темноты успели посетить парк, а также местную достопримечательность — отель Тянцзы. Его здание было построено в виде скульптуры трех богов удачи — Фу, Лу и Шоу и напоминали статуэтки из китайского фарфора. В хостеле их уже ожидал забронированный заранее номер. Оформлен он был весьма минималистично, но после такого насыщенного дня хотелось только лечь на мягкую постель, закрыть глаза и больше не вставать. Се Лянь так и поступил. Скинув на пол поясную сумку, он плюхнулся на широкую кровать лицом вниз. Рядом улегся Хуа Чэн. Он впервые рассказывал кому-то эту историю и впервые его так внимательно слушали. От этого одновременно хотелось плакать, радоваться и кричать. — А-Чэн, — Се Лянь повернул голову и теперь их носы слегка соприкасались. — Ты совсем не грустишь, когда вспоминаешь прошлое? — Ну почему же. Бывает, что мне становится не по себе. Злюсь сильно. Иногда, ну очень редко — могу пустить слезу. О чем-то жалею, о чем-то вспоминаю с улыбкой. Например, о сестре. — Она не давала о себе знать? Хуа Чэн зарылся пальцами в волосах Се Ляня, почесывая его затылок. — До сих пор числится как без вести пропавшая. — Она была красивой? — Думаю, что да. Я почти не помню, как она выглядела. Мать говорила, что она похожа на отца. А вот брат был похож на мать. — А ты? — А я на брата, — он попытался выдавить из себя улыбку, но губы задрожали, а уголок глаза покраснел. В день смерти матери он узнал истинную причину ее ненависти к себе. Когда мучаясь в агонии от болезни, она испускала свой дух, когда в бреду выкрикивала самые нежные и полные любви слова. Именно тогда до Хуа Чэна наконец дошло. Сколько бы он не старался, не пытался быть идеальным сыном, правильно писать отбитыми палкой руками, начисто вымывать всю квартиру, готовить, делать подарки — он не ее любимый Чэн-Чэн. «Хун Эр. Меня зовут Хун Эр, мама», — сказал он ей на прощание, прежде чем захлопнуть дверь в квартиру. С рюкзаком за спиной он пройдет пол города, пытаясь успокоить себя. Искусает пальцы, расцарапает лицо и пристроясь возле озера Куньминху найдет в маленьком кармашке белый платок с иероглифом «Спасибо». — А-Чэн, ты — это ты, — произнес Се Лянь и прижался к его губам. Весь этот длинный день так не хватало его прикосновений. Более смелых, чем просто невесомые касания. Поцелуя, от которого по телу в ту же секунду расползалось тепло. Се Лянь устроился сверху, перекинув свою ногу через бедра Хуа Чэна. Его поцелуи ощущались не только на губах. Щеки, скулы, шея. Руки пробрались под футболку, лаская торс. — Ммгх… — только и смог выдавить из себя Хуа Чэн, когда пальцем Се Лянь провёл по его соску, а зубы сомкнулись на ухе, зализывая следом место укуса. Интимность обстановке придавал слегка приглушенный свет в номере. Не став включать мощную потолочную люстру, они обошлись лишь настенными светильниками. Сквозь прерывистое дыхание и мокрые звуки поцелуев, даже если не прислушиваться, доносится стук чьих-то шагов за дверью, шуршание постельного белья и треск ламп. Когда Се Лянь вновь целует его шею, Хуа Чэн приоткрывает глаз. Он видит руки, так возбуждающе ласкающие его тело, приподнятые упругие ягодицы и чувствует, как голова, словно под воздействием дурмана начинает кружиться. Хуа Чэн позволяет снять с себя футболку. Похоже, Се Лянь сегодня настроен очень серьезно. Он продолжает вести дорожку из поцелуев вниз, уделяя внимание каждому дюйму тела. Его рука проникает за ткань штанов и нижнего белья, бесстыдно захватывая вставший член. — Гэгэ… Не надо… Се Лянь руки не убирает, но приподнимается и смотрит прямо в глаза. Его покрасневшие щеки и взлохмаченные волосы заставляют сглотнуть, а затем впиться в сладкие, влажные, слегка припухшие губы поцелуем. Невозможно оторваться. Хуа Чэн прижимается, кусает чужую нижнюю губу, податливо двигает бёдрами в такт руке Се Ляня. Уже на грани, он резко переворачивает обоих и стягивает с Се Ляня одежду. Футболка, штаны, белье — все летит на пол, а Хуа Чэн вжимается в обнаженное тело под собой, которое выгибается ему навстречу. Зарывается в его волосы, продолжает целовать, глубоко проникая языком в рот. — А-Чэн, — стонет Се Лянь в поцелуй, пытаясь вдохнуть свежего воздуха. Ноги смыкаются на талии Хуа Чэна, а рука снова тянется к его возбуждению. — Хочу тебя… И этой фразы хватает, чтобы свести с ума. Больше никого в мире с этой секунды не существует. Только Се Лянь. Только его тело, его голос, дыхание, сердцебиение. Одно его желание. Хуа Чэн отстраняется и тянется к выключателю. Комната наконец погружается во мрак. В темноте прикосновения ощущаются ярче, звуки становятся громче, а чувства сильнее. Он снимает с себя оставшуюся одежду и стискивает Се Ляня в объятиях. Хуа Чэн чувствует, как жадно он хватает его обеими руками, притягивает к себе, отказывается отпускать. — Гэгэ, — Хуа Чэн вдыхает сквозь зубы. — Нельзя… У меня с собой… Ничего нет. Он, конечно, свято верил в повторение того вечера, когда его мечты за секунду стали реальностью, но взять с собой в поездку смазку и презервативы не додумался. Если бы Хуа Чэн только знал, что Се Лянь его так раздразнит… Он чувствует, как язык Се Ляня скользит по его ушной раковине, заставляя отбросить все сомнения. Слышит его тихий, слегка хриплый голос. — В моей сумке… — Что же ты со мной делаешь, гэгэ…? — прежде чем встать, он прикусывает нежную шею Се Ляня. «Разлука» длится всего ничего, но Хуа Чэн, словно они целую вечность не смели касаться друг друга, снова впивается в его губы долгим поцелуем. Тело под ним отвечает взаимностью. Выгибается навстречу, дразнит, покрывается мурашками от прикосновений. Хуа Чэн спускается ниже, разводит бёдра Се Ляня и закидывает его ноги на свою спину. Руками продолжая ласкать тело, он ведет дорожку из поцелуев от внутренней стороны бедра, до стоящего члена. В приглушенном вдохе утопает стон, когда Хуа Чэн проводит по нему языком, а затем касается зубами чувствительной головки. Он отстраняется, выдавливает на пальцы немного смазки и касается ими входа Се Ляня. Чувствует, как его волосы с силой оттягивают, когда палец проникает внутрь. Сначала один, потом второй. Он не забывает ласкать ртом возбужденный член, понимая, как важно сейчас доставить Се Ляню максимальное удовольствие. Когда внутри оказывается третий палец, Хуа Чэн, наконец, отвлекается от нежных ласк и снова припадает к истосковавшимся по поцелуям губам. Его талию требовательно обхватывают чужие ноги. Се Лянь вздрагивает, когда горячая головка члена касается его входа. Хуа Чэн входит медленно, давая ему время привыкнуть к ощущениям, добавляя немного смазки в процессе. Продолжает целовать, покусывать, наслаждается стонами, что сложно подавить. Придерживая Се Ляня за ягодицы, он ускоряется. Дыхание перехватывает и все меньше кислорода позволяют вдохнуть собственные легкие. Его притягивают ближе. Отказываются отпускать даже на сантиметр. Оставляют красные полосы на спине, укусы на шее. Так возбуждающе. Себе он такого не позволяет. Только припадает губами к изгибам, вылизывает. Если и захочет оставить бордовый засос, то где-нибудь, где любопытные глаза мимо проходящих не увидят. — Ммм… — стонет Се Лянь в его ухо и Хуа Чэн понимает, что пропал. Без этого голоса, без его улыбки, взгляда, прикосновений — он никто. По телу разряд тока проходит. Словно в бреду ощущает, как его руку тянут вниз и заставляют обхватить напряженный член. Ещё несколько секунд. Всего пару толчков и они оба, проглатывая стоны, что слились в один, кончают. Хуа Чэн — цепляясь за одеяло, Се Лянь — за Хуа Чэна. Легкие поцелуи возвращают в реальность. Невесомые ласки и поглаживания успокаивают. Хуа Чэн откидывается на подушки, позволяя Се Ляню поудобнее устроиться на его груди. У них вся ночь впереди. Можно непрерывно целовать друг друга, обнимать, покусывать чувствительные места, шептать нежности. А можно и просто разговаривать. У них всегда много тем для обсуждения. — А-Чэн, — шепчет Се Лянь, поглаживая влажный от пота торс. — Переезжай ко мне. Хуа Чэн какое-то время молчит, думая, не послышалось ли ему. — Не прямо сейчас… — тараторит Се Лянь. — Может после экзаменов. Я просто подумал… Зачем тебе снимать квартиру, когда мы можем жить вместе? У меня есть комната — как раз под мастерскую. Только старую мебель вынести. — Ты сейчас серьезно? — все еще не верит Хуа Чэн. — Абсолютно. Сможешь продолжать брать заказы, накопишь денег, и может, откроешь свой выставочный зал… Да и мне будет… Я просто… Просто хочу, чтобы ты был рядом. Сердце снова ходуном ходит. И как этот человек может одним своим словом весь мир на сто восемьдесят переворачивать? Хуа Чэн мягко приподнимает его голову за подбородок и целует.