***
Леви многое не нравилось. Порой ему даже казалось, что он не способен испытывать радость, по крайней мере в той степени, в какой ее испытывают окружающие его люди. Кухарка любила сладкое, любила, когда её муж привозил подарки из города, дворовая девчонка любила играть в салки, своего серого кота с глупой мордой. А Леви стал неожиданно счастлив от того, что Эрвин начал улыбаться, и от того, что теперь не приходилось выбрасывать за ним нетронутую еду в выгребную яму. Ещё ему очень нравилось, что они стали разговаривать. Хотя на самом деле разговором это было сложно назвать. Первый раз Леви ощутил, что плохо понимает Эрвина, ещё когда воспитаннику исполнилось тринадцать лет — у них уже тогда практически не было общих, интересующих обоих тем. Поэтому и сейчас Леви терялся от неожиданного чужого внимания, совершенно не зная, о чем стоит говорить с таким умным человеком как Эрвин, однако все равно продолжал, непрестанно ощущая себя недостойным чужого заинтересованного странно-ласкового взгляда и этих вежливых кивков головы.***
Эрвин стыдился своих чувств. То, что он вдруг стал испытывать к своему бывшему воспитателю, казалось ему чем-то больным, неправильным, но он даже не старался избавиться от этого. Потому что перестали мучить кошмары, потому что просыпаться и вставать стало легче — будто жизнь вновь обрела утраченный смысл. Это непонятное что-то, что он вдруг стал испытывать к Леви, преображало мир вокруг, словно расплескивая яркие краски по монохромной серой картине. Иногда тени прошлого подбирались опасно близко, и тогда Эрвин специально, словно свежую рану, расковыривал это влечение, упиваясь им, и порой даже забывая о самом Леви. Он старался убедить себя, что слуга имеет для него ценность лишь потому, что является случайным носителем этого прекрасного чувства. По крайней мере, он так искренне считал до того дня.***
Начиналось всё обычно. За завтраком Эрвин съел сковородку блинов и выпил несколько стаканов чая с лимоном. И блины, и чай казались ему несказанно вкусными, хоть и были абсолютно обычными, в точности как две или три недели назад. Крыши близлежащих построек сверкали толстым одеялом снега, слепя глаза. Эрвин защурился, как только вышел на двор и чуть не споткнулся об Леви, что утренней тенью незаметно сидел на ступеньках. Он отработанным движением чистил ружье, ловко двигая стальным шомполом с то и дело выныривающей тряпицей на конце. Его узловатые сильные пальцы блестели от масла и пороха. Тот поднял встревоженный взгляд на Эрвина: — Оденьтесь, очень холодно сегодня. — Сам без шапки сидишь, — усмехнулся Эрвин, однако послушно запахнулся сильнее в шубу, приподнял меховой ворот, от которого пахло древесиной и печью. — Зачем тебе? — голос Эрвина вдруг споткнулся от того, что Леви облизнул нижнюю губу. Там, посередине, была сухая покрытая корочкой трещина, наверное, саднило: — На охоту пойдешь? — Да, меня отпустили сегодня, — довольно и немного несуразно с непривычки улыбнулся мужчина. — Можно мне с тобой? — воодушевленно спросил Эрвин — погода казалась прекрасной, и он сам по себе любил зимнюю охоту — однако почти тут же помрачнел, болезненно сводя широкие брови. — Мне жаль, но… — Я понимаю, ничего. Я зря сказал, — Эрвин усмехнулся криво и затравленно. Оказываясь рядом с Леви, он почему-то каждый раз забывал о том, что он теперь чертов калека, который может слечь от любого неосторожного дуновения ветра. Леви кивнул. Встал на ноги, с силой подергал, проверяя крепления плетеных снегоступов: — Там, правда, очень тяжело, я один на такие расстояния хожу, — мягко проговорил он: — Я ненадолго, честно, вернусь до захода солнца. И на ужин у нас будет свежая вкусная дичь.***
Когда солнце скрылось за горизонтом и далекие звезды вышли на чернеющий небосклон, Леви так и не вернулся. Все в доме продолжали спокойно доживать день, а Эрвин не мог заставить свое сердце перестать дотошно ныть. Ему было страшно. Он пытался не думать, не зацикливаться на противных образах, что в этот раз представляли из себя не поле боя, усеянное телами, в этот раз он до дрожи боялся того, что из ночного леса сложно найти дорогу, а звери зимой особенно голодные. Когда все легли спать, была уже полночь. Леви так и не появился, и Эрвин не выдержал — наскоро оделся и вышел вон, подставляя слезящиеся глаза ветру и колючему снегу. Погода этих мест показывала свой скверный характер именно в ночное и вечернее время. Силы закончились быстро, горло саднило от долгих криков. Эрвин не заходил в глубь леса и топтался на взрытой опушке. После каждого безответного ауканья, он зачем-то запрокидывал голову наверх. Тьма старых деревьев завораживала и пугала. Они, как живые великаны, что-то шептали друг другу, кренясь под сильными порывами верхнего ветра. Иногда звонкий короткий треск ломающихся веток проносился над зубастой чащей. Эрвину все казалось, что это выстрелы знакомого ружья. Когда керосиновую лампу окончательно задуло, Эрвин, еле передвигая ноги, пошел обратно в дом. Он до тихого ужаса винил себя, что не запретил Леви идти одному. Но каково же было его удивление, когда, подходя, он заметил, что черный вход со двора был открыт, а желтая полоска света, разбавляемая силуэтом человека, тускло полосовала грязный снег. Подойдя еще ближе, он увидел Леви. Тот был целый и невредимый. Осторожно развешивал тушки зайцев по крюкам. Задние лапы животных безвольно выворачивались, поддаваясь силе притяжения. Пушистая шерсть ручейками краснела, и тихие глухие удары капель раздавались в ночной тишине. — Напугали, — вздрогнул Леви, поворачиваясь к вошедшему Эрвину: — Почему ещё не спите? Времени-то… — Ты говорил, что вернешься до заката. Леви виновато отвел взгляд: — Я задержался у лесника, надо было помочь… Он мой дальний родственник, — в голосе его слышалось искреннее удивление тому, что его отсутствие имело какое-то серьезное значение: — Вам что-нибудь требуется от меня? Если нет… то мне бы хотелось поскорее лечь спать, ужасно устал. Внутри Эрвина всё клокотало. Он раньше не понимал, почему единственный раз, когда Леви накричал на него в детстве, был в тот момент, когда он по неосторожности упал с лошади и разбил себе нос. Эрвин тогда жутко обиделся. А ведь Леви всего лишь испугался за него. Так сильно испугался, что даже забыл пожалеть, что предал свое извечное хладнокровие и спокойствие. И вот сейчас ситуация повторялась, только в обратную сторону. В первую секунду встречи Эрвин обрадовался, что Леви жив, но сейчас желчная злоба, смешанная с обидой, разливалась по венам. Ему хотелось чуть ли не ударить мужчину. За то, что напугал, за то, что заставил волноваться и поставил под угрозу то чувство, которое спасало от кошмаров. Однако также Эрвин прекрасно понимал, что не может сделать этого — просто не простит себе подобное. Поэтому лишь холодно проговорил: — Да, ты мне нужен. Я проголодался. Иди на кухню и приготовь что-нибудь. Ему вовсе не хотелось есть, а просто хотелось хоть как-то досадить Леви, не отпускать его спокойно, заслуженно отдохнуть. — Как прикажете, — порывисто кивнул тот, поспешно вытирая руки от звериной крови носовым платком.***
Это случилось на кухне. Было уже около двух часов ночи. Во всем доме стояла тишина и лишь мерные удары ножа о влажную поверхность деревянной доски разносились в маленькой тусклой комнате. Эрвин сидел за пустым чистым столом, допивая вторую кружку чая. Глупая обида и злоба быстро отпустили. И теперь ему было стыдно за то, что он заставил уставшего и сонного Леви готовить ненужную никому еду. Тот старательно шинковал овощи, даже не переодевшись, не умывшись нормально — в тех же охотничьих штанах, со вспотевшими волосами, непривычно зализанными назад, и обветренными холодом щеками. Эрвин не мог отвести от него взгляд. Движения и образ Леви были сродни колыбельной, и Эрвину всё казалось, что он уже давно спит, но каким-то образом продолжает видеть. Спустя мгновение, также, словно во сне, он встал из-за стола и подошел к мужчине. Леви вздрогнул и развернулся на звук чужих шагов и удивленно замер, когда Эрвин вдруг с силой обнял его. — Прости, — прошептал он, утыкаясь лбом в низкое плечо. Рубашка у Леви была немного влажной и от этого слегка прохладной. Терпкий кислый запах мужского пота щекотал ноздри, но почему-то не казался мерзким. Эрвин восторженно заскользил рукой по крепкой фигуре, воплощая в жизнь свои многочисленные фантазии. Леви вновь крупно вздрогнул и выронил нож. Чужие пальцы тут же переплелись с его собственными. Он практически не дышал. Эрвин осторожно поднес напряженную руку к лицу и потерся носом об тонкую кисть. Затем зачем-то жадно поспешно прижался губами к мозолистой ладони, целуя каждый палец по очереди. От них пахло сырой морковью и сладким луком. Возбуждение, сродни странному трансу, кружилось в распаленном теле. Эрвин вжал своим грузным телом Леви в столешницу, порывисто целуя бледную шею, выступающий кадык, острый подбородок. Коснулся сухих губ, чувствуя теплое загнанное дыхание и легкую соленость на кончике собственного языка. Видимо, трещина на нижней губе раскрылась от неосторожных грубых движений и теперь кровила. Чтобы перевести дыхание, Эрвин отстранился, и только тогда увидел испуганный взгляд напротив. Лицо Леви казалось бледнее обычного, а губы странно дрожали как у обиженного ребенка. Эрвин не успел ничего сказать, как вдруг правую щеку обжег удар. Голова безвольно мотнулась в сторону. Мужчина отшатнулся, только сейчас с ужасом осознавая, что натворил.