Пепел и кровь

      Она идет за Эреном, отставая от него ровно на пару шагов, держит мнимую дистанцию и не поднимает взгляда от пола.       В штабе йегеристов, на самой границе с Марли, она чувствует себя одним комком нервов. Она бы отдала все на свете, лишь бы никогда не переступать порога этого ужасного места. Она бы вырвала себе глаза, чтобы только никогда больше не видеть все эти отвратительные физиономии, до сих пор являющиеся к ней в самых страшных ее кошмарах.       Но кто-то сдал то укрытие, где держал ее Эрен, и где жил он сам. Прячась от мира, от проблем, от ответственности за столько судеб. Он хотел хоть немного, хоть короткое мгновение перед своим концом вздохнуть последний раз — свободно. Притвориться, что не ему придется взвалить на свои плечи такую непосильную ношу. А еще это была не блажь главаря демонов, а необходимость. Его идейные борцы могли полечь на поле сражения все до единого, их могли забрать в плен, предав показательной мученической казни — в назидание другим бунтующим. А Эрен должен был жить, чтобы продолжать вдохновлять элдийцев поднять голову, воспрять, очнуться от столетнего рабства. Вновь возвыситься над другими, демонстрируя всему миру, что Элдия все еще жива, все еще сильна. Все также несокрушима.       И уже не так, как помнили обыватели по бабкиным россказням. Элдия готова к переговорам, готова к сотрудничеству. Так задумывалось вначале.       Но жившие в страхе люди, теряющие каждый день всех своих товарищей в бессмысленной мясорубке с беспощадными титанами, сражаясь столько времени с тенями насильно отнятого прошлого, просто захотели выместить на ком-то все, что отравляло, тяготило на протяжении многих лет.       Она просто оказалась в неудачное время, в неудачном месте. Просто не повезло...       Эрен не вмешался. Хотя догадывался, что так может произойти. Но все равно не помешал им ломать марлийку. А значит тоже становился соучастником их преступления. Преступления, которое ни за что не простят элдийцам.       Жаль, что осознание такой чудовищной ошибки пришло к нему слишком поздно. Она была случайностью, одной из тех, что не могла быть известна ему заранее наверняка. Он ведь не бог, и его сила титана тоже не всемогуща.       Он должен был убить ее, выбросить труп где-нибудь, где его пожрали бы дикие звери, где никто и никогда бы не нашел ее, и не узнал всей правды. Ведь узнай кто о жестокости, что все еще жила в элдийцах, то сразу бы атаковали Парадиз, не став разбираться в причинах. Не задумываясь, что жестокость его народа была результатом страданий, на которые обрек их мир.       На самом деле это было никому не интересно, да и судьба девчонки интересовала разве что ее семью. Повод напасть сгодился бы любой. И он не мог, просто не мог дать врагам такого идеального шанса. Не сейчас. Еще не время. Он сам придет к ним и объявит конец на своих условиях.       Эрен должен, обязан был убить ее.       Но почему-то не убил, когда испытывал решимость спрятать все концы, а сейчас, наверное, уже поздно, поэтому он и притащил ее за собой сюда. Как кудрявую собачонку, которых так любили эти высокородные марлийские бабы. Она и была, по сути, такой: выдрессированной, покорной, жаль, что не тявкала по команде.       Он идет, выпрямив спину, напустив на себя суровый вид. Его приветствуют товарищи-демоны, а на нее бросают презрительные взгляды, тихо плюясь ядом в след: — Марлийская шлюха.       Она не обращает внимания на их злые речи, не зацикливается на опаляющем ее презрении. И вспоминать, что испытала она от рук этих монстров, по нелепости называющие себя людьми, — она тоже пытается этого не делать. — Жить будешь здесь, — сказал Эрен, распахивая перед ней дверь на третьем этаже заброшенного особняка, служившим йегеристам временным штабом. Комнатка небольшая, в ней только кровать, да пустой шкаф с отваливающейся дверцей. Но ей этого вполне достаточно. Она счастлива остаться здесь одна. — А ты… — тихо говорит она, но, набравшись смелости, уверенно поднимает голову, смотря главарю демонов прямо в глаза. — Они не придут за мной? — Не придут, — тихо, но четко отвечает Эрен, своим тоном невольно заставляя покрыться ее колючими, неприятными мурашками. — Тебя не тронут, если я не разрешу.       Он уходит, оставляя ее одну. Оставляет с этой страшной мыслью, что все здесь делается по его указке. И ее жизнь, здоровье, с трудом найденное, шаткое равновесие — все это в его руках, и, если он пожелает, он лишит ее иллюзии защиты.       Что ж…       Что ж.       Он навещает ее время от времени. Непременно ночью, перед самым рассветом. Будто не хочет, чтобы кто-то знал, будто он стыдится этой их порочной связи. Приходит, скидывая с ног пыльные сапоги, и ложится к ней, утыкаясь носом ей в затылок. Дышит, вдыхает запах ее волос, касается лежащих на плече тусклых прядей, растирая между пальцами, будто все ждет, что они осыпятся на светлую наволочку золотистыми песчинками, что она сама рассыплется пеплом в его руках.       Но, по всей видимости, она сделана не из песка, а из камня. И, чтобы разрушить ее, нужно приложить немного больше усилий. Сказав, что он в любую минуту, по прихоти своей, может отдать ее в руки тех своих монстроподобных подчиненных, Эрен выбрал правильное направление. Жить с этой мыслью было тяжко, отвратительно и мерзко. И очень, очень страшно.       Хотелось, чтобы все это закончилось. Но закончиться это могло только ее смертью. А умирать не хотелось. Что-то в ней до сих пор боролось и страшилось этой кромешной неизвестности, противореча всем ее мыслям и чувствам.       Хвататься за жизнь, бороться это ведь... так в человеческой природе...       Она разворачивается в его объятиях, робко касаясь губами кадыка, и давит, все время давит в себе эту крамольную, но такую сладкую мысль впиться зубами, вырывая из его глотки последнее дыхание. Но убить титана — задачка сложная, и явно не по ее плечу.       Но мечта — единственная, что у нее осталась, — так сладка и очаровательна в своей запретности, что она лелеет ее у самого сердца, раз за разом, прокручивая в голове, как взгляд ее ненавистного любовника стекленеет, как из его рта вырывается последний полузадушливый выдох. Как он возвращается к своей проклятой богине Имир.       Она бы тоже ненадолго задержалась, потому что жить с тем, с чем живет она — невозможно. Нельзя отмыться от такого унижения, ей никогда не смыть с себя ощущения его рук на своем теле, не избавиться от воспоминаний о том, что творили с ней его подчиненные и на что он молчаливо дал добро.       Не забыть. Не простить.       Не смириться. Нельзя с этим жить.       Лучше уж самой лишить себя жизни, пока до нее не добрались они — эти проклятые демоны. Она бы удушила себя вот этой самой простыней, не испытывая ни капли страха перед сложностью осуществления подобного плана.       И отправилась бы за ним, за Эреном, к этой проклятой богине, потребовав у той сделать ее в другой жизни титаном — самым сильным, самым свирепым и беспощадным, чтобы найти в той, другой жизни демона Парадиза, и мучить, терзать, пытать его столько, сколько страдала она.       Но она ни за что не озвучит свои мысли вслух, даже не даст ни единого намека, что она могла бы думать о чем-то столь ужасном.       Это не его дело, что она представляла, и что единственное поддерживало в ней остатки жизни. Да и приходит он к ней не за тем, чтобы слушать ее больные фантазии.       Поэтому она проводит рукой по его боку, забирается согретыми под одеялом пальцами ему под рубашку, и оглаживает позвонки, ведя пальцами вверх, пока рубашка не задирается, пока Эрен не стаскивает ее через голову, пренебрежительно отбрасывая в предрассветную темноту.       Он берет ее всегда без лишних церемоний, без долгой прелюдии, и в первый момент она всегда испытывает боль. Но боль проходит быстро, тело давно привычно к подобному. Организм сам выделит нужное количество смазки, чтобы облегчить ее страдания — это не возбуждение, а лишь защитная реакция. Насилие над самой собой. Иногда она думает, что лучше бы она умерла еще в первую их ночь. Или намного-намного раньше, еще в том холодном, сыром подвале, захлебываясь собственным истошным криком.       Но если выбирать из всех доставшихся на ее долю зол, то она, конечно же, выбирает Эрена.       С Эреном было хотя бы не так страшно. Не так дико, непереносимо больно. Да и детей, кажется, она уже не сможет иметь после тех побоев.       Иногда в ее больном сознании проскальзывала омерзительная мысль, что была бы ничуть не против подобного. Если бы понесла от этого элдийского главаря. Ведь никто, ни один уважающий себя марлийский мужчина даже не взглянет в ее сторону, узнав, что с ней делали эти демонские выродки.       Униженная. Обесчещенная. Мертвая. Разлагающая.       Но дышащая. До сих пор вдыхающая в себя этот насквозь прогнивший мир. Этот воздух, пропахнувший им — Эреном Йегером.       Понеси она от него, то, как знать, быть может, она нашла в себе силы жить дальше, обрела бы новый смысл и второй шанс? Ведь она всегда мечтала о детях, о любящей, крепкой семье.       Но, кажется, и этим чаяниям не суждено было сбыться. Она пуста, бесплодна, как пески далекой пустыни. Безжизненна, как ледяная пустошь. И она одна в своем горе, ей некому излить душу, не с кем поделиться своими печалями.       Она только и может сомкнуть сильнее руки на чужих плечах, обхватить ногами крепче, подаваясь бедрами вперед, пытаясь подстроиться под чужой, быстрый ритм. Это все, что у нее есть и когда-либо будет. Это все, что она, видимо, заслуживает.       Эрен никогда не нежничает с ней. Он ни разу не целовал ее в губы, как целуют любовниц. И она никогда не пыталась стереть эту последнюю границу. Так даже лучше. Правильнее, что ли.       И от этого немного легче. Самую малость, пожалуй.       Иногда их соитие пробуждает что-то и в ней, иногда и она начинает испытывать это запретное удовольствие. В такие моменты она хрипло стонет, откидывает голову, сжимая пальцы на его спине сильнее. И, — о боже, боже! — как она ненавидит себя в такие моменты...       Ее ногти впиваются ему в кожу, а в мыслях с усмешкой мелькает мысль… — Ты ведь не превратишься в титана?       Эрен замирает, с удивлением, неподдельным выражением человечности смотрит ей в глаза. Но затем лишь коротко усмехается, выпрямляясь и подтягивая ее ближе, так, чтобы ее задница оказалась у него на коленях, чтобы влажная спина почувствовала пробегающий по ней холодок. — Не превращусь, — отвечает он.       И она почему-то верит. Хочет до дрожи, до пугающих черных мушек перед глазами хочет верить этому ничего не значащему заверению.       Никогда в своей жизни она не хотела видеть ни одного титана. Все эти монстры забирали из ее жизни что-то важное, такое... дорогое, до мурашек непередаваемо-ценное. Бронированный — отнял единственного любимого друга, Звероподобный — надежду на светлое будущее, ведь именно он дал наводку Флоку на нее и ее отца. Атакующий титан забрал у нее ее саму. Вот так до абсурдности, до невозможности глупо. Он лишил ее будущего, умения думать о завтрашнем, лишил способности мечтать… А взамен наполнил своей скверной, и ей уже никогда не выскоблить это из себя, не отмыться.       Закрывая глаза, она не видит ничего и не вспоминает ни о ком, только думает, придет ли Эрен сегодня или еду ей опять принесет эта страшная женщина со стрижкой-горшок? И отдается она тоже Эрену — без остатка выворачивая душу, обнажая перед ним все свое гнилое нутро, она надеется, что он сожрет ее, наконец, как сжирали людей все титаны, и закончит на этом. Освободит.       Но Эрен не делает ничего подобного. Кажется, даже не планирует. Она — напоминание, что не все в этом мире может быть подвластно его планам, что даже самые верные, преданные люди могут сотворить такую подлость. Что все надежды на мир давно пошли прахом.       И осыпались пеплом, разбухая в кровавых лужах.       Слишком она важна для этих вшивых марлийцев, слишком любили ее родители. И ищут. До сих пор ищут и ждут возвращения. Только отпустить ее Эрен уже не может. Не только потому, что она станет живым подтверждением того, что все рассказы об элдийцах, которыми запугивают непослушных марлийских ублюдков — правда. Просто она… нужна.       Она теплая, податливая. Живая. Она не солдат, прошедший через суровые тренировки, через бои, ломающие похлеще любых застенок. Она не видела, не знала горя утраты друзей, родных. Она глупая, наивная и слишком человечная. Эрен и чувствует себя с ней живым, человеком — не идолом, не воплощением чаяний целого народа. Нет. С ней он просто Эрен Йегер, тот, кто отнял ее свободу, обрубил крылья, лишив стольких вещей…       Она ненавидит его. Он знает это. Он тоже ненавидит себя, что оставил ей жизнь и продолжает приходить, хотя в этом нет ровно никакого смысла. Скоро, совсем скоро он покинет этот штаб, а потом вернется домой, на родной про́клятый остров под конвоем из бывших друзей-боевых товарищей. Еще немного, совсем чуть-чуть, и Эрена Йегера не будет на свете. Он будет новым кошмаром для всех, легендой, которая еще долго будет у всех на слуху.       А она… эта глупая марлийская девчонка… Лучше ей было бы умереть. Пора прекратить ее страдания. — Скажи… — шепчет Эрен, хватая ее обеими руками за лицо и прижимаясь к ее лбу своим. — Как тебя зовут?       Она распахивает глаза, тихо, совсем неслышно выдыхая. Эрен чувствует ее дыхание на своих губах. Щекотно.       Она отчего-то улыбается. Красивая. У нее красивая улыбка. И сама она в этот момент будто преображается. Будто оживает. — Так ли это важно? — отвечает она. — Зови, как хочешь. — Действительно, — соглашается Эрен. — Это и правда не важно.