Хикару, ответишь?

Оспаривать решения капитана никогда не было в решимости или мыслях азиата. Идти вперед, без пререканий, без лишнего словца о вопросе, мол, куда? Долг офицера. Если так подумать, чего уж там думать, сообразить, то выходит, что капитан, как в русской пословице хлеб. Всему голова. Каждому шороху со стороны экипажа, каждой высадке, каждому взгляду и слову. Он связующее звено, долг которого поддерживать в рабочем состоянии побочные ветви. Правильно их направлять, создав благотворно-слаженную атмосферу коллектива, ведь, если так посудить, все они, вместе, один большой механизм. Отточенны, швейцарские часы будто. Однако, в некоторых решениях Кирка, Сулу позволял себе усомниться. Покачивал тихо головой в сторонке, не позволяя так же языку распуститься. — Кто бы мог подумать, действительно. - Причитал тот, устало выдыхая, осматриваясь кругом. Мрачная тишина, нарушаемая нередкими шумами, скрежетом, противно отдающимся в сторонах и гадай: то ли от старости, что очень вероятно, то ли от натиска людей, что спустились сюда. Впрочем, поворачивать назад, будучи на середине пути, как минимум, не целесообразно. Рядом плетется и без того напуганный товарищ, который то и дело пытается ухватиться за все, что неправильно торчит, позволяя себе, не редко, прятаться за спиной Сулу. Как-то недоверчиво вглядывался, заставляя последнего только тихо хохотнуть, вытягивая кривоватую улыбку. Он скрещивает руки в близи груди, встряхивая масляно-смольные волосы, заставляя липучую челку вздернуться чуть повыше ко лбу. Закусывает устало губу, сохранить пытаясь более вдумчивый, нежели, растерянный вид, Хикару не симпатизировало находиться на мрачной, давно брошенной станции, практически, в одиночку, в глубинах темного и холодного космоса, где, даже, крики-то слышны не будут. Сознание достойно дорисовывало разное: начиная от наиразличнийших чудих, притаивших свою жизнь в ожидании лакомого кусочка, до не менее, волосо-на-руках-вздергивающих страшилок на ночь. Черт возьми, нервшики новоиспеченных энсинов надо проверять не на тестах, а здесь, в условиях суровой реальности. Хотя, такими темпами, отток желающих будет слишком ощутим. Признаться честно, сам Сулу не исключение. Грезится о ином, о иных выходках, походах, об открытиях. Нюансы подобного сожительства, с пожирающей тьмой и пустотой глубокого космоса, попросту забываются. Отходят на задний план, оставляя лишь смутную дрожь в недрах сознания. Подобные моменты в высадках, в целом, многие высадки, приводят мысли и сознание в удивительно охлажденно-бодрое состояние. Как по щелчку раз, ты понимаешь, что желал немного не этого, но выхода нет, ты подписался. Щелчок два - ступор от некого страха, обволакивающего каждую мышцу. Щелчок три - отрицание происходящего, попытка побега. Целчок четыре - безысходное осознание того, что, а бежать-то некуда, ты заперт здесь, будь добр делать. И ладно будь он сопливым учеником, только-только узнающим о космосе в более широком спектре, но нет же, он офицер. Даже больше, он - лейтенант, бывший заведующий астрономического отдела, повидавший на своих годах не малое. Узнавший настоящий вкус и обратную сторону манящего космоса. К сожалению, может быть для кого-то к превеликому счастью, в академии мало рассматривают вероятные исходы высадки, вероятные встречи. Психологическая подготовка имеется, но настолько ли она эффективна, будучи на земле, более-менее привычной, понятной, изученной? Сулу опускает одну из рук к поясу, поближе к трикодеру. Свободной же натирает переносицу. Он чувствует, как начинает входить в замкнутый круг собственного сознания, собственных догадок и страхов, он понимает, что станция на него давит, заставляет теряться в пространстве, терять бдительность, поддаваться смутному туману, уходить глубже в размышления о причине того, почему же они здесь? Почему же, они так опрометчиво поделились, почему же, в конце-то концов, он испытывает откровенное отторжение от этого места? Так посудить, станция кладесь всевозможных открытий, деталей, мест, она хранит историю тех, кто был здесь до, их жизнь и процветание, она манит и толкает прочь. Выталкивая себя из сыпучих песков разгоряченной головы, только ради того, чтобы убедиться в том, что Павел, которого не пойми куда может унести, рядом. Все ещё со странной воодушевленностью, не без примеси испуга, скачет, пытаясь словцом вытянуть из Хикару что-то помимо «Да» или «Конечно». Кому у кого ещё стоит учиться жизни, располагаться в видении и бороться с шепчущими страхами души. Выскальзывая из замыленности он видит, что Паши нет. Точно, задание. Не понимал, как согласился отпустить его одного, пойти самому, будучи необычайно растерянным, соглашаясь только на коммуникатор, который, в случае чего, легко отключить, а ещё проще - выронить. Кто же его знает. Насчет рассеяности Чехова уверенность терять не стоит, он может обронить, продолжая говорить в пустоту, тот ведь ещё болтун. Высадку не давай, дай только язык распустить. Именно голос энсина заставлял остатки здравого сознания дорисовывать вполне благоприятную картину на неблагоприятном фоне действительности. Вновь нарастающая тишина окончательно дергает пилота. Паша замолчал. — Чехов? - Свисающий коммуникатор сдергивает тут же с пояса, одергивая перед этим руку от трикодера. Нет, он не был закрыт, не закрылся, он удачно висел так, чтобы было слышно и его, и того, кто по другую сторону. Замолчал именно Павел. Кажется, издав непонятный звук перед этим. То ли вдох, то ли всхрип, то ли взвизг - не ясно. Ясно только то, что он побежал, произнеся перед этим «Он там». — Кто там, Чехов? Чехов, кто? Паша, отвечай! - Нервно выкрикивал Сулу, стараясь настроится на волну коммуникатора Кирка, однако, ответом была ему тишина. Только кроткий звук связи, не более. Сулу вновь пытался связаться с Пашей, однако, и ответом с его стороны стала только тишина. Попытка за попыткой, свинцовая тяжесть внутри, руки мало его слушают, ноги тем более. Остается только сорваться с места, бежать в сторону злосчастной развилки, к идиоту Чехову. Не сказав, который понесся геройствовать, молча, зная, что здесь что-то не так. Ведь знал же сам Хикару, что нельзя, знал, что надо было отказаться от роскоши обследовать больше, чтобы сохранить как можно больше. Ведь в одиночку, ясное дело, перемрет каждый здесь присутствующий. Хикару не любил оспаривать решения капитана, поэтому, зачастую, удавалось познать вкус сожаления. Несся, содрогаясь больше. От мыслей безрадостных, от новой волны утяжеляющего страха, от грузных ударов сердца, эхом отдающимся в ушах. Чехов любил пошутить, но мог ли он шутить жестоко? Ответ очевидно плыл перед глазами, но разве человек, чье желание поверить в отрицание, увидит? Мрачный путь, глухие удары каблуков о железные листы, сбивчивое дыхание. Оброненный коммуникатор где-то там, посредине пути. Ему оставалось издавать потрескивание от несостоявшейся связи. Сулу терялся в догадках, одна теория сменяла другую, тем временем, коридоры сменяли угрюмые виды: свисающие провода, давно, похоже, обесточенные. Нависало все больше. Тусклый снежно-белый свет нередко моргал, словно сбивая с маршрута. Неприятная скользкость под ногами. «Мистер Сулу, да вы настоящее трепло. Вы, случаем, не отстали от садиковской группы? Все будет в порядке, Хикару, на раз и два уделаем всех, и спасем несчастных заточенных, верно?» «Конечно» Нет, это было не так. Решение, заведшее в ловушку, решение, ставшее последним. Глупая настойчивость и светлая помощь, сведшая их к последней точке этой станции. На которой они сделают последний вдох, кинут последние взгляды и то, что они последним увидят - друг друга. В животе рывком тянет, колени неволей сводит, они подгибаются, заставляя тесниться ближе и ближе к полу, вдохи обрывисты, словно, азиату не хватало кислорода. Рот приоткрыт, но кричать он не в состоянии, безмолвно шевелить губами - предел, подергивать искривленно-застывшими пальцами. Судорожным жестом прихватывать копну собственных волос. Бешено кидать взгляд из стороны в сторону, всматриваясь в далекую тьму пустынных коридоров. — Па...ша... - Шепчет очень прерывисто. Скорее, шипит, нежели внятно произносит чужое имя. Тело энсина безмятежно лежала посреди коридора. Хикару заприметил его еще при вбеге, но, как и полагается, отрицал столь очевидный ответ до последнего шага. Убеждал себя в глупом - он просто поскользнулся, не прилагая сил для попытки подняться, ведь Сулу более, чем слышно. Но с каждой секундой он убеждался во лжи к самому себе. До тошноты поблескивающая лужа богрово-черной крови, искривленно отражающая провода, потолок, слепящие лампы. Руки небрежно разбросанные в стороны, чуть поджатые ноги друг ко другу, взъерошенные волосы. Боязно. Нет, панически страшно знать, что сперед. Что отражает его лицо, знать, какая эмоция застыла последней. Гримаса страха, а может, невинное незнание предстоящего, что, кажется, будет ещё страшнее. Грубые мурашки ползут по спине, раздирая ту от холодного пота. Последнее, что осознавал Сулу, то, как он старался прикоснуться к неподвижной ладони Чехова. Растрясти грубо, невнятно выкрикивая проклятий. Затем, щупать себя на наличие коммуникатора, как колкое осознание вдвойне ударяет по голове. Его нет и позади он. Размытая фигура в луже трепыхающейся крови. Последнее, что он чувствовал - острая боль в области шеи. Стремительно ускользающий воздух, зрение, как экран устаревшего телевизора, с то и дело пропадающей картинкой. Неприятный холодный пол, собственная, точно вязкая, кровь, просачивающаяся сквозь щеку. Попытки подняться, превращающиеся в подобие судорог. Руки, пытающиеся перекрыть рану. Борьба прекращается. Тишина снова царствует в коридорах, прикрывая собой бездыханные тела. Рука разваливается поодаль от руки Чехова, только мизинцы их соприкоснулись.