Хикару, ответишь?

Веки становятся невыносимо-свинцовыми, тяжело опускаются, пытаясь в скорейшем жесте сомкнуться, верхние всеми силами хватаются за нижние, однако, быстро взмывают к исходному положению, измученно застревая в нем на пару секунд, после, часто-часто потряхивая редкими волосами-ресничками. Синяки окрашивались в более видимые цвета, пестрили как могли, будто задорные дамы хвастались своими заморскими платьями. Когда это мог быть грязно-синий, вперемешку с холодно пурпурным, когда доходили до состояния полного цветового истощения, превращаясь в серые пятна, уныло смотрящие на тебя, однако, и эти пятна не без доли своего шарма. Стекло-взгляд, хоть останавливайся и используй черно-карие глаза японца в качестве чуть мутного зеркала, красуйся, поправляй форменку, шагая дальше, Сулу даже не поймет, что кто-то перед ним мелькал. Мелькай, черт с тобой, делай что вздумается, ему было совершенно по морозу, единственная мысль, ключом бившая в сознании касалась непосредственно каюты и чертовки кровати, вон, зазывающей так, что слышно на самом мостике, только поддакивай, ожидая когда смена подойдет к концу, а после срывайся, как ошпаренный к жилым секторам, к своей ненаглядной двери. Если так повспоминать, то за последнюю неделю, Хикару суммарно наспал на часов десять, урывками, не более. То сюда дернут, к оранжерее, лишние руки нужны, иначе лишимся целого постава свежих яблок, груш и мандаринов, то на мостике он нужен в две смены, видите ли, у кого-то там что-то не так, а он идеально впишется, конечно, с перерывами, то пятое, то двадцатое, в общем, бешеное времечко выдалось, благо, как только обе стрелки часов коснутся полуночи, он будет свободен на ближайшие три дня. Три дня удовольствия, которые азиат последние часа два только и фантазировал, сперва выспаться, а дальше совершенно не важно. — Капитан, смену сдал. - Кирк неопределенно кивает, что-то заинтересованно пролистывая в падде, однако даже в подобном положении смог сердечно отблагодарить, а Хикару летит довольно к лифту, у дверей встречая знакомый русский силуэт, который так лучезарно улыбнулся, кивая приветственно, что даже усталость на пару мнгновений сняло так, будто той и не было, хоть следуй назад, выталкивая недавно занявшего пост энсина, чтобы отсидеть лишнюю смену рядом с Павлом, тихо смеется с собственной мысли, проходя внутрь турболифта. Нет, еще одной смены он не переживет, пусть даже и вышел Чехов. Азиат часто улыбался с собственной отчаянности в некоторые моменты, часто осознавал насколько он не целостная личность, насколько ему еще только предстоит собирать осколки себя. Он прикрывает глаза, сопутствуя действие тяжелым выдохом. * * * Свежий аромат хвои приятно обжигал ноздри, становился привычным и, даже слегка, сладковатым на восприятие, невесомый ветер, совсем уж весенний, такой запоминающийся, игривый, который не спутать ни с одним другим, нес эту бодрящую хвою на своем хвосте, хихикал, чуть рассыпая поблизости, задерживался на секунду-две, вновь начиная скакать в путь-дорогу, резвясь средь пожилых веток сосен и елей, а молодняк завидно шуршал. Лес находился в шаговой доступности, за тем забором из, кажется, крепкого дуба, дорожка к нему была песчаная, постепенно переходившая в земляную, а там и вовсе в травяную, по колено, не меньше, видимо, особой популярностью он не пользуется, только так, сбоку протоптана дорожка, хитро так, невооруженным глазом не заметить, лесники постарались, чтобы посторонние тут лишний раз не ошивались, закручено, заверчено, не знавший потеряется в миг. Перед же забором, находились некрупные, в каком-то роде, хлипковатые деревья, только-только начинающие показывать вкусные почки, похоже, это сирень, душистая сирень, которую не обожать невозможно. Подле нее расположен газон, вылизанный донельзя, с частыми, аккуратно проклевывающимися цветками, там вон, где отсутствуют кусты сирени, имеется мини-пруд с имитацией, по краям, старого камня и слегка мутной водой, то и дело колыхающейся, видимо, там имеется какая никакая рыба, удивительно. Повертев головой можно обнаружить рядом с собой старый умывальник. Раковина из железа, неаккуратно покрытая белой краской, под ней ведро, пустое, явно для слива воды и изюминкой всего этого является округлая емкость с краником, в которой, очевидно, находилась вода. Рядом, на пошарпаной табуретке, стояло ещё одно ведро, с ковшом, а внутри - донельзя прозрачная вода. Японцу остается только вздернуть брови от подобных картин, да говоряще улыбнуться, мол, какое сочетание. Однако улыбку обрывает странное ощущение в руках. Взгляд падает на них, конкретно на кисти, а там небольшая, похоже, алюминиевая лопатка с деревянной ручкой, которую тот крепко сжимал. Откуда? Зачем она ему? Точно нужна, но он смутно помнил для каких целей. — И где же я, черт возьми... - задумчиво тянет, начиная вновь взглядом окидывать все вокруг: забор, сирень, пруд, колодец, с забавной крышей и ступеньками, будто в типичном мини-храмовом японском стиле, напротив него непонятная постройка, на дом не тянет, совершенно. Тоже деревянная, чуть потрепанная с одним выходящим окном, мутным, смотрящим на, как раз, колодец. Возможно сарай, но крупновато для сарая, честно. Подалее постройка крупнее, вот это уже точно дом, серый кирпич, темно-бардовая крыша, деревянные окошки, забавная труба, но к месту ли она там? Деревянные ступеньки и, этакая, перегородка, а рядом красуются пустые клумбы. Ах, да, ещё рядом с прудиком была беседка, что-что, а это точно она. Привычно деревянная, неокрашенная, с резными узорчатыми окнами, сложно сказать о том, что внутри, не видно, но можно сказать, что она - помесь японского и какого-то ещё стилей. Слишком много всего, вдаваться в крайние подробности Сулу не мог себе позволить, оглядка всего досконально займет, по меньшей мере, часа четыре. Разгоряченный взгляд возвращается к исходной точке. К умывальнику, из которого, в свою очередь, цепляет именно емкость. Он не заметил, что там было небольшое зеркальце, но теперь... Сердце замерло, лопатка выпадает из рук ударясь с глухим звоном о землю, ткань перчаток спешно скользит по лицу, а то, в свою очередь, старается максимально приблизиться к зеркалу, глаза забавно кривятся, губы складываются трубочкой, а скулы выделяются пуще прежнего. Это не шутка, это точно он. На Хикару смотрел не тот наливно-молодой юнец, а вполне иссхоший старичок с дряблой, немного потемневшей кожей, с более, от подопустишихся век, узкими расщелинами глаз, с забавными гибким морщинами и мешочком кожи под подбородком, поседевшими бровями и волосами, которые стали даже реже, чем были, так недалеко до лысины, вот же дрянь! Что это за чертовщина, кто-нибудь объяснит? Глубоко и, как можно более спокойно, выдыхает, активно начиная тереть переносицу с недовольным шипением переводя взгляд на матерчатые перчатки, слетают которые прочь, со сморщенных кистей и тонких, почти что, веточных пальцев только так. Он замирает. Не от вида ужасных рук, нет. Не от вен, что изумрудной зеленой переливались сквозь тонкую кожу, не ужасно-искривленных пальцев, а то золотого, играющего зеркальным светом от редких лучей солнца, пробивались которые сквозь густые барашки облаков, обручального кольца. Кто это? С кем? Почему он ничего не помнит? Не так... Почему он ничего не знает? Голова шла кругом. — Хикару, боже ж ты мой, куда ты делся? Ты пошел за лопаткой или баню топить? Колокольчики, вообще-то, сам себя не.... - Голос. Этот голос он точно знает, ни с чем не спутает, эту манеру речи, это забавное коверканье некоторых букв, это спасение, которое приходит всегда, когда требуется, всегда, когда он в нем нуждается. Это Паша. — Ты... Что творишь, что-то случилось? - Он приближался, от чего Сулу, невольно, поворачивается, как-то бешено оглядывая русского. Точно такой же иссхоший, точно такой же состарившийся, но все еще, все еще чертовски привлекательный для японца, он, как в этом убедился мужчина, совершенно никогда не потеряет ту изюминку, ту харизматичную изюминку, вечно обольстительно играющую в этом человеке. Навигатор срывается с места, заключая в объятия, наикрепчайшие объятия, ошарашенного Чехова, который только и успел раскинуть руки в разные стороны, чуть приоткрывая рот. Пальцы Хикару судорожно ощупывали мешковатую черную кофту того, ощущали неимоверную приязнь, нос утыкается в плечо, чувствуя аромат свежей земли, некоторого дымка и еле уловимый вкус малины. Чужие тяжелые руки плюхаются на тонкую спину азиата, слышится хмык, совершенно добрый, в его привычной манере. — Так что случилось, Хикару? Или опять, решил показать мне насколько сильно любишь меня? Ты что, я же разбалуюсь! Буду требовать любви в два раза больше. А может и в три. - довольно заулыбался. — Я подарю тебе любви столько, сколько ты захочешь, буду дарить много и трепетно, только ответь, мы... Женаты? - Взъерошенные русские брови приподнимаются, создавая по середине лба морщинку-гусеничку, ямки на щеках принимают более глубокий видок, а ресницы хлопают по-детски. Павел неспешно выскальзывает из чужих объятий, снимая одну из замызганных перчаток, оголяя пальцы. На безымянном подмигнуло точно такое же колечко и Чехов вернул перчатку на место. — Уже лет двадцать, Хикару. Знаешь, шутка совершенно не смешная! Я ведь и обидеться могу. - Скрещивает руки вблизи груди наигранно задирая нос к верху. — Паш, эти двадцать лет прошли так незабываемо, что я перестал верить в происходящее. — Пфх, тогда открывай глаза, дурачок! * * * Он помнил, как яркий свет слепил только разомкнувшиеся глаза, помнил отдаленные голоса, что-то глухо бормочущие, помнил холодные руки, что прикасались к нему, помнил яркий запах медикаментов и неприятное на ощуп одеяло, противную подушку, помнил, как его звали по имени, но знал, что это не был Паша. — Мистер Сулу. - чуть хрипловатый голос тянет где-то над головой. — Да? - заспанно произносит тот, постепенно привыкая к свету. Теперь все было очевидно: яркие лампы медотсека, озабоченные голоса медсестер и сам Маккой, нависающий сейчас над ним, с привычно-грозным видом. Он недовольно бурчал. — Вы были обнаружены в лифте, явное переутомление. — Пере... - Резко приподнимается с пастели, заставляя одеяло взмыть к верху, небрежно скомкиваясь у ног, руки судорожно осматривает, лицо щупает, в волосах шерудит, шумно, сквозь зубы выдыхая. — Где..Где Чехов? - Маккой смотрит на выделки Сулу, одним толчком назад укладывает, небрежно одеялом накрывая. Руку на грудь того предупредительно опускает. — Чехов на мостике, вы здесь. Придется подержать день или два, до этого момента не выскакивать из постели, будто в задницу ужаленный, лежать смирно и отдыхать, медсестры принесут все, что вам будет нужно. Ваше дело сейчас, мистер Сулу, не думать о всяких Чеховых, а восстанавливаться, если нужно, он заглянет после смены. - Тот убирает руку. — Нет, нет... - Кивает Маккою благодарно, тот ещё с пару секунд смотрит и отходит, понижая яркость света до самого минимального значения. Тишина. Перед глазами блекло мелькает постаревший Чехов, в ушах звенят его слова, улыбку от которых сдержать невозможно, однако, это было всего лишь видение, сон, столь сладкий и живой, что Сулу был готов верить, но поверить он не мог в одно: что все-таки всего лишь сон, ведь выглядело все взапреальность. И пусть всего несколько минут, за то каких счастливых и живых. Он с долей романтизма выдыхает, на бок переваливаясь, под ноги одеяло запихав. Уместно будет все же знать, а сон ли это был?