Алая вспышка

Рамона стыдилась своего сна, при этом не отрицая того, что по ощущениям он ей понравился до тянущего сладкого чувства внизу живота. С преступно неправильным наслаждением она смаковала еще живые в памяти моменты вновь и вновь — и когда искала в шкафу приснившееся ей собственное алое платье, и когда кружилась в нем по своей комнате, и когда в нем же возвращалась от сеньора Кабреры с пустой корзинкой. Доставка ему фруктов входила в обязанности Рамоны — в свою очередь, благодаря Николасу Кабрера Веласкесы часто ели свежую рыбу. Дома не оказалось ни его, ни Гильермо — скорее всего, оба рыбачили на реке или у озера. Запирать двери на замки в Энканто было не принято: о том, что хозяев нет дома, обычно сигналил прислоненный к двери веник или лопата. Рамона аккуратно отставила подпирающую дверь метлу в сторону и, перехватив нелегкую корзинку поудобнее, зашла внутрь. Она делала так далеко не в первый раз, потому вела себя как давняя гостья и, пройдя на маленькую кухню, привычными движениями переложила фрукты в стоящий под столом короб. Возвращалась обратно Рамона по центральной улице, через которую были перекинуты частые доски. С возвращением магии трещина никуда не пропала, и сейчас Луиза по самые плечи была увлечена процессом ее закапывания. Раскол, к маленькому тайному облегчению Рамоны, все так же молнией разрубал гору на две неравные половины, оставаясь негласным напоминанием жителям Энканто о риске и внешнем мире. Некоторые уже успели сходить к нему — но только не Рамона! — и говорили, что трещина уходит в пропасть и выглядит непересекаемой. Веласкес не полагалась на одни лишь слухи и ждала момента, когда сможет вырваться из плена обязанностей и дел и наконец увидеть все своими глазами. И даже если казалось, что через пропасть не перебраться, это лишь значило то, что пока еще не известен способ, как это сделать. Спустить веревки вниз, вырастить мост из лиан, использовать крылья или смастерить воздушный шар. И это лишь примерные мысли, Рамона даже не успела задуматься над этим особо глубоко, как вышла на Большую площадь. Большая площадь. Звучало, конечно, впечатляюще, но по факту это была единственная площадь в Энканто. Наполненная мешаниной сухих уютных запахов, разномастным гулом от визгов ребятни до басистых твердых поручений, она являла собой сердце Энканто, как вилла семьи Мадригаль — его голову. На этой площади открытой свежей скважиной бурлила горячая жизнь, что неутихающими волнами накатывала вновь и вновь, сбивая с ног и медленно затягивая в собственный водоворот. Невозможно пройти по вымощенной булыжником площади и ни разу не остановиться — сегодняшний день исключением не стал. В этот раз в воздухе застыл не смех и не музыка, а ругань. Не шутливая, нет — кто-то рассчитывал учинить громкий скандал, о котором к вечеру уже будет знать абсолютно каждый житель Энканто. Заинтересованная, Рамона остановилась посмотреть. Все только и делали, что говорили о Бруно. Снова. Он стоял в центре площади, сгорбившись и бессильно опустив руки вниз, и, судя по всему, мечтал о том, чтобы быть максимально неприметным. У его ног ненужными разбитыми изумрудами валялись светящиеся зеленые осколки некогда хрупкого видения. А напротив него швырялся проклятиями Кристиан. И это рядом с церковью! — Ну да, и почему я совсем не удивлен, — с усталым скептицизмом тянул слова Бруно. Рамона хорошо расслышала его голос. Таковой никак не мог принадлежать злому человеку, который украдет непослушного ребенка. Или который откусывает головы живым птицам потехи ради. — Так сложно увидеть что-то нормальное? — пинал осколки Кристиан, — Да я здоров как бык! Этими предсказаниями только пол в туалете выкладывать! — Впрочем, ничего нового, — безэмоционально пожимал плечами Бруно, пока сеньора Джульетта пыталась унять этот переполох, но в силу природной мягкосердечности получалось у нее плохо. Разгневанного Кристиана не под силу было успокоить даже его родной матери — Рамона знала это не понаслышке. Как некогда и самого Кристиана Серрано. На шум скоро прибежала Мирабель, и между Кристианом и Бруно теперь уже стояло двое — она и сеньора Джульетта. Мирабель чуть ли не выдавливая легкие перекрикивала Кристиана, пытаясь донести до него простые для понимания слова: Бруно не может повлиять на будущее и изменить его. Но, увы, нескольких дней было катастрофически недостаточно, чтобы перекрыть собой десятки лет непонимания его дара. В семье Рамоны так же говорить о Бруно и его пророчествах было не принято — матушка лишь один раз упомянула, что единственное его видение принесло ей одни переживания, и добавила, что свое будущее лучше не знать. “Незачем торопиться, рано или поздно оно само придет”, — сказала тогда она, спрятав грустный взгляд на дне чашки кофе. После Рамона долго пыталась найти это таинственное предсказание, так впечатлившее ее матушку, но не смогла. Папа же в судьбу не особо верил, считая, что знание будущего как раз и подводит человека к одному конкретному, уже известному ему результату. “Слишком много ответственности человек сваливает с себя на провидца, — усмехался папа, почесывая бороду и опрокидывая бокал анисового ликера, — А тот, может, и неправильно все истрактовал. Будущее всегда только в твоих руках, Рамона. И никакой Бруно за тебя его не построит”. — Долорес, что произошло? — протиснувшись сквозь толпу к знакомой прическе, спросила Рамона. Уж кто-кто, а Долорес точно должна знать, из-за чего весь шум. — Дядя Бруно предсказал, что Кристиан Серрано сегодня сломает себе ногу, — не отводя внимательного взгляда широко распахнутых глаз с Бруно, быстро и тихо ответила она. — Всего-то? — Ты бы слышала, как у Кристиана сейчас колотится сердце и скрипят зубы, — практически перешла на шепот Долорес; Рамоне пришлось подойти к ней чуть ли не вплотную, чтобы слышать ее слова, — Он очень зол. Или напуган. Я слышу, как он потеет. — С чего он вообще полез за предсказанием к Бруно… — недоуменно нахмурилась Веласкес. — Карлос сказал ему, что он боится своего будущего. — А, теперь все понятно. Он тупица. Долорес вытянулась по струнке и тонко-тонко пискнула: — Антонио рассказал маме про дядю Бруно, — и маленькими мельтешащими шажками убежала. Рамона посмотрела в сторону, противоположной той, куда удалилась Долорес. Для того, чтобы понять, что к ним приближается сеньора Пепа, не нужно было обладать сверхчувствительным слухом — достаточно иметь глаза. Над домами вдалеке рушилось небо. Искалеченными узорами облака цеплялись друг за друга, закручивались друг в друге, поглощали друг друга, наливаясь черным цветом. Не ломали — гнули и сгибались, подчиняли и подчинялись подобно огромным жадным монстрам там, в вышине. Мощный холодный ветер сбивал с ног, набирающий силу дождь бил хлесткими пощечинами по лицу, и Рамона поспешила под ближайшую крышу. — А ну! Отошел! От Бруно! — яростью тысячи гроз обрушила свой гнев сеньора Пепа, и врассыпную от нее бросились все. Небо над ней серебряными ножницами портного разрезала яркая вспышка молнии, а после уши заполонил треск рвущегося воздуха. Бесстрашный провидец Бруно, направо и налево предрекающий скоту болезни и смерти, прятался под навесом неподалеку от Рамоны и трясся похлеще загнанного в ловушку зайца. К сеньоре Пепе уже спешил сеньор Феликс, останавливая ее от попыток пуститься вслед за улизнувшим от нее Кристианом. Рамона посмотрела в сторону Кристиана, что по случайности оказался под навесом рядом с ней. Его грудь нервно вздымалась вверх и грузно падала вниз, по лицу и волосам стекали крупные капли дождя, что смыл все его безумное негодование. — А тебе чего? — заметив ее взгляд, грозно рыкнул на нее Кристиан. Рамона издевательски широко улыбнулась и пару раз медленно хлопнула в ладоши. — Какое представление! Браво. Он растерянно сглотнул и с несвойственной ему мягкостью коснулся своей переносицы. — А, это ты. — Годы идут, а ты все так же ведешься на детские провокации. Она знала: Серрано любил ее тяжелой гордой любовью, что нещадно преследовала ее повсюду и мучила собой до предсмертного истощения, и оттого Рамона была к нему жестока. Кристиан любил покорную, нежную и тихую Рамону — и ненавидел ее же насмешливую, импульсивную и азартную. Стоит ли говорить, что первая “Рамона” существовала лишь в его голове. — Зато ты у нас уже давно не девочка, — ложью попытался сбить колкую улыбку с ее лица он. Неудачно. — Тебе бы детский нагрудник. Слюни так и летят, — без труда сохраняя нахально-игривое настроение, Рамона безжалостно ударила его гордыню ниже пояса в ответ. — Кому нагрудник, а кому блудное платье. Красный превращает тебя в гулящую девушку, он тебе не подходит… — и дальше Кристиан продолжил пустозвонить полнейшую чушь и про слишком короткие панталоны, и про опять же ее платье, что не угодило его чувству прекрасного. Признаться откровенно, Рамона не вникала в смысл его слов. Промокшая юбка сеньоры Пепы грязно-желтым знаменем развевалась на неприветливом ветру. Сеньор Феликс успокаивающе целовал ее руки, и гроза больше не сверкала в теряющих чернь гнева тучах, что скользили над Энканто, как нежный задушенный шелк во льдах отчужденного океана. Темно-серые облака будто покрывались трещинами, сквозь которые прорывалась ярко-голубая бирюза, подобно расплавленным топазам ручьями вытекая сквозь громовые расщелины. Но дождь не утихал. Сеньора Пепа рыдала. — …Рамона? — требовательно окликнул ее неутихающий Серрано, — Рамона! — А? — она безучастно посмотрела на него. Он явно чего-то ждал от нее. Возможно, реакции на его несомненно важное и значимое для нее мнение: Рамона не знала, — Тебя скучно слушать, Кристиан. Она отвернулась от него, но парень истрактовал это иначе. — Не смей уходить от меня! — выпалил он. Веласкес изумленно вскинула брови услышанному. Выбегать из-под навеса в бешеный ливень не входило в ее планы совершенно, но теперь… О, она посмела. Она еще как посмела. С не таким уж и тайным наслаждением, со своевольной улыбкой на губах. Посмела, зная, как он будет разочарован ею и обижен на нее. Ей плевать было на то, как сильно промокнет и отяжелеет ее платье и как размягчится от лишней влаги корзинка в ее руках. Что идти по лужам в черпающих грязь и мелкие камешки сандалиях неудобно, что дождь заливает лицо, из-за чего приходится все время щуриться и сплевывать воду. Рамона чуть ли не летела в сторону дома на одном лишь напористом вдохе, и только когда она закрыла за собой дверь, наконец выдохнула. Спустившийся Мартин в компании избегающего новых поручений Камило сообщил, что они не дождались Рамону и пообедали без нее, и сейчас матушка ушла к сеньоре Мендес, а папа укрепляет крышу в доме сеньора Веги. — Ничего не говори, — опередила Мадригаля Рамона, ставя корзинку поближе к печи. Она сама прекрасно знала, что выглядела сейчас как взъерошенная мокрая ворона. — Ничего не говорю, — в миролюбивом жесте поднял ладони вверх Камило, — Попала под дождь — и попала, бывает. Помочь тебе юбку выжать? — по-мальчишески шкодливо улыбнулся он, прекратив строить удивленно-невинный взгляд. — Да ты у нас джентльмен! — Рамона скинула с ног сандалии и, приоткрыв дверь, ополоснула перепачканные ступни под струей, падающей с водостока. Заодно спрятала и собственную смятенную улыбку, едва ей вспомнился не самый невинный сегодняшний сон, — А знаешь что… — пыхтела она, закрывая дверь обратно. Веласкес повернулась к нему и с вызовом уперла ладонь в свое бедро, — А помоги! — Не хочу вас расстраивать, но я все еще здесь, — повторил некогда сказанную Марией фразу Мартин, и все трое рассмеялись. Камило, судя по всему, успел рассказать ему про собственный поход в домашний салон красоты. — И вообще, — продолжал братец, — Камило учит меня играть на гитаре. А ты нам мешаешь. — Ужасно, кошмарно, непотребно, — улыбнулась Рамона, наливая себе остатки супа. — На что это мама так разозлилась? — Камило коротко кивнул в сторону окна. — Она как коршун набросилась на Кристиана, защищая Бруно. Ему не понравилось предсказание твоего дяди. — Снова этот Кристиан... — на манер старшей сестры закатил глаза Мартин. Разговаривала с ними Рамона недолго и преимущественно про Бруно. После недвусмысленного намека, что она хочет побыть одна, они оставили ее, вернувшись обратно в комнату Мартина. Кучуко был едва теплый. Без особого аппетита Рамона задумчиво шлепала ложкой по гуще. Приятная домашняя тишина обволакивающим разум пуховым одеялом стелилась по столу и вдоль полок, редкий мягкий туман которой разрывался набирающими силу солнечными лучами. Те неуверенно проскальзывали сквозь беднеющие дождем тучи, превращая капли на стеклах окон в крохотные бриллианты, и на эмали некоторых тарелок нечетко держалась отраженная скромная радуга. Она думала о ночных вылазках на речку с Марией и Долорес, о пикниках с до глупости безумными забавами, какие они с друзьями не устраивали возмутительно давно, о своем гардеробе и сухом платье на замену своему намокшему алому. …Пожалуй, на следующем пикнике Рамона хотела бы увидеть и Камило. С Долорес, конечно же. — Рамона! — она подняла задумчивый взгляд с унылого супа, встала с места и прошлепала босыми ногами до двери. Нежданный гость по ту сторону настойчиво молотил по влажному после дождя дереву, повторяя ее имя. — Рамона, я хочу поговорить. Кристиан. Лицо Рамоны непроизвольно скривилось. Дверь она ему не открыла, но на всякий случай держала ручку, словно это бы повлияло на что-то, дерни он резко дверь на себя. — Говори, — как можно беззаботнее выкрикнула она. — Я хочу извиниться, впусти меня. — А, так я на тебя не обижалась. Пока! — Открой мне, нам нужно поговорить. Его голос был напряжен и оттого казался выше. Гадкое предчувствие крохотными колючими лапками пробежалось по ее спине, и она крепче взялась за дверную ручку. — Дверь я тебе не открою. Разговаривать я с тобой не хочу. — Рамона выговаривала каждое слово будто по отдельности, что позволяло ее голосу сохранить игривость и ни разу не дрогнуть, — Уходи. — Давай поговорим, Рамона. — Упрямый стук. — Пожалуйста. Рамона, я знаю, что никого дома нет. — Несдержанный едва уловимый рык. Веласкес, не отпуская дверной ручки, схватила стоявшую у порога метлу и подперла дверь. Очень вовремя: Кристиан начал настырно дергать ее на себя, как сломанные часы все громче и громче выкрикивая одно и то же, — Рамона, открой мне! Рамона! Кончики ее пальцев похолодели. Она осторожно, спиной вперед, сделала шаг от двери. Потом еще один, и еще. — Вы можете быть потише со своим ухажером? — выглядывал со второго этажа Мартин, — Вы нам мешаете! — Так закрой дверь в свою комнату и не лезь, — дала ему добрый сестринский совет Рамона, и ее голос дрогнул. Мартину сейчас была куда важнее гитара — он с утра готовился к тому, чтобы впечатлить Луизу. Он даже не осознал всей ситуации, как и, собственно, личности “ухажера”. Да и что сама Рамона могла ему сказать? “Кристиан ломает нам дверь, потому что хочет со мной поговорить”? Чушь какая. Веласкес не знала, чего ожидать от Кристиана, который продолжал ломиться внутрь. Совсем-совсем глубоко в душе она надеялась, что хоть кто-то из соседей задержался на обеде дома и услышит Серрано, пусть он и не был слишком уж громок. Однако полагаться полностью на удачу Рамона не смела. Быстрыми суетливыми движениями она бросилась перебирать кухонный арсенал матушки. Ее интуиция била в огромные медные колокола, что лениво и неуклюже раскачивались вперед и назад, возвещая о тревоге. Первой под руку попалась вилка, и Рамона тут же откинула ее в сторону. Половник, скалка, дуршлаг, сковорода… Последняя вполне подошла. Она передвинула тарелку с недоеденным супом и села во главе стола, спиной к стене. На это место всегда садился папа. Кристиан то стучал костяшками пальцев в окно, — Рамона видела его боковым зрением, — то снова молотил в дверь. Для собственного спокойствия она положила правую руку на уверенно прохладную рукоять сковороды, что лежала на ее коленях. Набирающий силу стук скоро стих. Холодный кучуко был невкусный. Рамона не успела подняться с места, чтобы вылить его, как услышала в доме шаги со стороны двора, и ее сердце тяжелым гранитом упало вниз. Она забыла запереть дверь, ведущую во двор. Кристиан, по-хозяйски оглядываясь, небрежным шагом зашел на кухню и улыбнулся Рамоне как ни в чем не бывало. — Привет. Зябкий озноб жутким шепотком скользнул по ее спине, паутиной прилипая к позвонкам и обматываясь вокруг ребер. — И зачем ты пришел? — Извиниться. Поговорить. Пожалуйста. — Нет, Кристиан. Я не знаю, что ты придумал в своей голове, но я на тебя не обижена, — она серьезно посмотрела в его потерянные глаза. — Я на тебя не злюсь. Я к тебе вообще ничего не чувствую. Он со сдерживаемой злостью сжал зубы до проступивших желваков, опустив взгляд к своим ногам. Приговаривая себе под нос “Понятно, понятно”, он рваным движением дернул стоявший напротив Рамоны стул на себя. Сев, Кристиан положил локти на стол, сцепив кулаки в замок и склонив голову вниз — Веласкес не видела его лица, только темечко. По ощущениям Рамоны, они просидели молча очень долго. Со второго этажа доносились жалостливые звуки гитары, которую самозабвенно мучил Мартин, вперемешку с наполненной жизнью насыщенной игрой — под такую впору танцевать. — Что, даже чичу другу детства не предложишь? — хрипло разорвал тишину между ними Кристиан. — Даже присесть не предложу, но кого это останавливает… Рамона не сводила с него пробивающе прямого взгляда. Он не шевелился, замер, как жадный до мяса крокодил перед рывком. — Я уже понял, что оратор из меня скучноватый, — глухо начал Кристиан, посмотрев на Рамону недружелюбно и холодно, — Но, пожалуйста, услышь меня. Единственная причина, по которой я это всё делаю для тебя и, да, совершаю ошибки — это волнение. Я переживаю за тебя. Мы ведь знаем друг друга очень давно, я единственный знаю тебя настоящую. Без вот этой вот всей… мишуры. Я должен оберегать тебя, предостерегать. Нам ведь так всё детство говорили, и абсолютно все знаки, все символы указывали на это. Я был груб сегодня, когда сказал… Ну, про твое платье. “Так всё, за чем он притащился — это чтение нотаций?” — Святая Мария, опять платье… — Рамона закатила глаза и максимально скучающим жестом подперла щеку, уставившись в окно, — Оно проклято что ли? — Оно не для выхода в город, понимаешь? И этот цвет, и открытые плечи… Оно скорее такое, танцевальное. Прийти куда-нибудь потанцевать, понимаешь? Но не со всеми подряд, как ты вчера танцевала, а с одним постоянным парнем. — Когда мне понадобится мнение знатока насчет моего гардероба, я непременно к тебе обращусь. — …Только, конечно, даже если и танцевальное, то лучше не такого цвета. Красный — блудный цвет. Ты ведь помнишь, мы сами с тобой смеялись над сеньорой, что каждый день рисовала себе красные губы? — Рамона скептично выгнула левую бровь, и Кристиан поспешно вскочил с места, в пару широких несдержанных шагов пересекая кухню, — Да-да-да, сейчас многие девушки носят красный. Но ты ведь не такая. Зачем ты так стараешься казаться доступной? Ты, вон, и панталоны стала носить короткие. Я переживаю, тебя ведь могут неверно понять, потому что не знают тебя так хорошо, как я. В его голосе больше не было обманчивой мягкости — из перьев и пуха обнажились ножи, и крокодилья пасть захлопнулась. Кристиан буквально нависал над Рамоной сверху, силой одного лишь взгляда пытаясь вдавить ее в пол вместе с ее отвратительными позорящими девушку выходками. Он говорил быстро, сбивчиво, набирая уверенную громкость. Рамона молчала. Скопившийся в ее груди черный склизкий ком нервов пульсировал все сильнее, растекаясь по телу до самых кончиков пальцев. — Вот он! Вот он, снова этот взгляд, — облегченная улыбка Кристиана походила на кривой оскал, — Ты ведь хочешь видеть меня у своих ног. Ты хочешь, чтобы я встал на колени. Вот, смотри, я уже, я стою, я прошу прощения. Я здесь, мне всё равно, что люди скажут. Только слово скажи, и я… — он ошалело сглотнул, встав на колени и увидев сковородку, что так нервно сжимала Рамона, — Это что? Это тебе не нужно, я и пальцем тебя не трону, пока ты сама этого не захочешь. — Всё, чего я сейчас хочу — чтобы ты ушел, — собравшись всеми силами, медленно и без эмоций сказала она. Его маска спала. Чуть ли не прыжком он вскочил с места, став будто вдвое шире, и натянутые до предела нервы Рамоны тонкими разрывающими кожу стальными нитками моментально подняли ее со стула. — Ты не слышишь меня! — отчаянно зарычал он, откидывая в сторону тарелку с недоеденным супом, — Да ты мне уже всю душу вымотала! — Мы не общаемся! — Не ври! — он надвигался на нее слишком быстро, — Это ты не разговариваешь со мной! — И поэтому ты залез в мой дом?! — рука, отчаянно сжимающая сковороду, предательски заходилась рваной дрожью, а ноги будто обмякли. Лестница скрипнула, будто весь дом ухнул и напрягся. Со второго этажа с гитарой в одной руке скоро спускался Рафаэль. — Папа?.. — не поверила увиденному Рамона, и Кристиан тут же обернулся. — Сеньор Рафаэль? — он отступил от девушки. Ее глаза обжигало страхом, волосы липли к вспотевшей холодом шее, а губы словно онемели. — Вы уже вернулись?.. Папа молча кивнул, и Веласкес догадалась. Оставалось лишь молиться на то, чтобы не догадался Кристиан. “Рафаэль”, не произнося ни слова, указал кивком головы на дверь и угрожающе нахмурился. Он твердо стоял на полу и многозначительно покачивал в руке гитару, что держал за грифель подобно лопате. — Я-я-я… Я понял. — Кристиан напряженным резким движением поправил свою рубашку, дернув ее вниз. — Я ухожу. Извините. Рамону колотило крупной бисерной дрожью, а паника заталкивала свои липкие изломанные паучьи пальцы ей прямо в горло, царапая короткими ногтями пищевод и не давая сделать ни вдох, ни выдох. Она наблюдала за происходящим словно со стороны, находясь вне своего тела. — Так вот как ты рада друзьям?! — снова вспылил Кристиан, очевидно, заметив запертую с помощью метлы дверь. Всю ярость, все невысказанные слова и все терзающие его чувства он вложил в неаккуратный, но от этого не менее мощный удар ногой по дверному косяку. И гнев смиренно вернулся ему обратно. Как ненужное помятое ведро он свалился на пол, держась за свою ногу и скуля от боли. Папы в доме уже не было — Камило встал напротив Рамоны, закрывая собой валяющегося на полу Кристиана, с которого Веласкес не могла отвести взгляд. Пожалуй, она слишком сильно вцепилась в оказавшуюся такой бесполезной несчастную сковородку, но Камило все же смог забрать ее из рук Рамоны. — Мартин, помоги Кристиану! — выкрикнул он в сторону лестницы. — Не буду я ему помогать! — донеслось упрямое сверху, — Он козел! — Помоги ему добраться до тети Джульетты. Он ногу сломал. — Опять?! Что ж все ее поклонники ноги ломают, делать им нечего что ли больше… Мартин ворчал и всем своим видом показывал недовольство, взваливая грузного и ноющего от боли Кристиана на свои совсем еще худые мальчишеские плечи. Камило с беспокойством посмотрел на Рамону. У нее никак не получалось сфокусироваться на его лице, но она смогла сделать вдох. — Глаза мокрые, — тихо сказал он. — Высохнут. — Хочешь, я останусь с тобой? Она хотела. Она чертовски этого хотела. — Мартин в одиночку его не дотащит, — шепотом наступила сама себе на горло Рамона, и в подтверждение ее словам с улицы донесся грохот, сопровождаемый наполненным болью стоном и небрежным “Ой, как неловко получилось”. Мартин уронил Кристиана, и вряд ли это было случайностью, — Да, не дотащит… — Ты здесь останешься? — Нет, я к Марии пойду. — Я провожу тебя. — Я смогу дойти сама. Правда, — Рамона очень старалась выглядеть убедительно, и Камило сделал вид, что поверил ей. — Мы еще увидимся сегодня? — Вряд ли. — Тогда я завтра к вам зайду, — пообещал он, — Утром. Рамона кивнула куда-то в пустоту, и Камило ободряюще улыбнулся. Он еще несколько раз переспросил, точно ли она уверена в своих силах, точно ли сможет дойти до Марии, и лишь когда увидел на губах Рамоны слабую невымученную улыбку, смог ее оставить. Мартин к тому времени, казалось, успел извалять Кристиана во всех клумбах на их улице. Остаток дня прошел словно в тумане. Сеньора Кастильо, бабушка Марии, узнала о произошедшем из первых уст и пыталась накормить Рамону вплоть до самого вечера. Обратно к дому ее провожали Мария и Гильермо. “Тебе правда не помешало бы носить цвета поскромнее”, — будто невзначай заметил Гильермо по пути, за что Мария налетела на него, как дикая кошка; Рамона лишь нехорошо ухмыльнулась. Попрекнуть ее цветом платья успел каждый второй.