Алая вспышка

Алая как июньские рассветы пышная роза утешающим после беспокойной ночи приветствием встретила Рамону на подоконнике. Вечер перед сном выдался крайне насыщенным — пока она не сдерживала разрывающие кожу соленые слезы после совершенно спокойного и аккуратного вопроса матушки, папа уже надевал свой кепи, чтобы навестить отца Кристиана и поговорить с ним. И ведь ушел! И вернулся поздно. Пьяный. Тащить его в бессознательном состоянии на третий этаж в родительскую спальню было бы тяжело даже на пару с матушкой, потому Рамона половину ночи точно слышала забористый отцовский храп, доносящийся с первого этажа. Она облокотилась на подоконник, мечтательно рассматривая свежую преисполненную жизнью розу, чьи лепестки были мягкими, как благородный бархат. Цветок крупным яхонтовым шаром лежал в ее руках, словно насыщенное жаркой кровью сердце — сердце зверя, непокорного и свободного. Изабелла без труда выращивает такие розы… Щеки и губы Рамоны вспыхнули, как сладкая малина. Цветы она не любила совершенно, но вот внимание — другое дело. Единственно, она бы никогда не подумала, что подобные поступки в духе Камило. Забраться к ее окну на второй этаж не так просто, Рамона знала это, она проделывала такой трюк ни раз. В дверь ее комнаты робко постучались, и после по-сонному хрипловатого “Заходи” на пороге нарисовался Мартин. — Рамона, а у тебя ведь есть готовальня* до завтра? — спросил он неестественно высоким голосом, будто ему палец защемило. — Есть, но я тебе ее не дам. В прошлый раз еле как восстановила ее после тебя, криворукого. Мартин задумчиво сложил руки на груди, а после посмотрел на Рамону до невинности умоляющим взглядом, приподняв бровки домиком и слегка надув губы. Веласкес улыбнулась и покачала головой. — Ты не милый. — Нет, я милый, — как можно убедительнее прошептал он, строя еще более очаровательную моську, — И ты страстно хочешь одолжить мне рейсфедер**. Рамона усмехнулась, и в ее взгляде задорными искорками запрыгали непослушные дьяволята. — Чтобы я страстно хотела это сделать, тебе нужно использовать другое лицо, Камило. — Чье? — прищурился “Мартин”. — Свое, — тихо выдохнула она. Камило ухмыльнулся и вернул себе свой облик, чему Рамона улыбнулась шире, — Привет. — Привет. — Парень, стараясь выглядеть небрежно и непринужденно, оперся было рукой на рабочий стол, но чуть не уронил соскользнувший с него альбом с набросками. Рамона опустилась на корточки, залезая в один из нижних ящиков. — Готовальня нужна тебе или Мартину? — Мне. У меня есть кое-какой хитрый план... — он посмотрел на поднявшую на него заинтересованный взгляд девушку и сделал таинственное лицо, драматично добавляя, — …О котором ты теперь не узнаешь. — Что ж, придется мне мучиться этим всю-ю-ю жизнь, — Рамона засмеялась, и Камило стало так хорошо от ее смеха, что он не мог перестать улыбаться, пусть и наверняка выглядел слишком уж глупо. Находиться второй раз в ее комнате было не менее волнительно, чем в первый — парень поймал себя на мысли, что теперь Марии тут нет, и они с Рамоной вдвоем. Камило оглянулся на оставленную им открытой дверь, а после вспомнил, как он сидел на кровати, которая с места, где он стоял сейчас, казалась куда шире, чем была на самом деле. По правде говоря, сейчас ему хотелось бы, чтобы дверь была закрыта — но не заперта. Где-то глубоко в области живота сидело чувство, что через открытую дверь из комнаты ускользает нечто очень важное, что несомненно способно установить некий негласный резонанс между ними — Камило не смог бы подобрать слов, чтобы объяснить это. Но он сам оставил дверь открытой, и сделал это специально, так как не знал, насколько сильно вчерашнее происшествие с Кристианом повлияло на нее — и потому хотел, чтобы она чувствовала себя в безопасности. По Рамоне было видно, что она только-только проснулась, но ее не обволакивала собой такая свойственная сонным людям эфемерная уязвимость. До пяти лет живший в одной комнате с такой же жизнелюбивой Мирабель Камило с непривычки удивился этому, пусть и не зацепился за это мысленно. Она держала набор чертежных инструментов в руках, и Мадригаль уже потянулся к нему, как Веласкес сделала шаг назад, ускользая от него. — М-м-м, нет-нет, — по-кошачьи забавлялась она, — Сначала милая моська. Все выражение его лица так и говорило “Ты уверена, что сможешь удержать себя в руках после милой моськи?”, и девушка, будто прочитав его мысли, медленно кивнула. — А теперь “голос”… — игриво закусила нижнюю губу Рамона, не сводя с Камило прямого взгляда. Он недоверчиво посмотрел на нее, скептично поджав губы — девушка держала руку с сомкнутыми пальцами над его головой, как обычно держат лакомство во время дрессировки собак. Это она его за пса принимает? “Ну же,” — нетерпеливо прошептала Рамона, решив, что он замешкался. — Гав, — прикрыв глаза, без особого энтузиазма произнес парень. — Хороший мальчик. Рамона довольно прищурилась и наконец отдала ему готовальню. Едва Камило ушел, она болезненно нахмурилась, вновь и вновь прокручивая в голове их диалог, и с чувством хлопнула себя ладонью по лбу. И еще раз. Ей определенно нужна была Мария в моменты общения с Камило, так как своими силами Рамона не могла остановиться совершенно. Она даже не балансировала на грани — она вообще не думала о существовании таковой. После разговоров с ним стыд тоненькими молоточками играл на ее позвонках, как на ксилофоне, но в моменте… О, в моменте ей нравилось все без исключения. За мыслями, как втихаря чернилами написать на его лбу напоминание для самой себя о том, что он — младший брат Долорес, девушка шустро натянула бежевые отцовские брюки, которые матушка ушила для нее, и его же белую хлопковую рубаху, что висела на ней слишком свободно — Рамона заправляла ее края в штаны. Она прятала глаза от беспощадно нежного солнца под козырьком кепи братца, благодаря чему окончательно становилась похожа на обычного соседского мальчишку, и нагружала две корзины бельем для стирки, когда к ней снова подошел Камило. Видимо, ему стало скучно, пока он ждал Мартина. — А вообще… — он провел рукой по волосам и сделал короткую паузу, подбирая слова, — Как ты? После вчерашнего? — Я успокоилась. — Рамона свободно пожала плечами и улыбнулась. Произошедшее теперь казалось ей бесконечно далеким, будто случилось и не с ней вовсе, — Жалею, что не использовала сковородку. — Вы, девушки, такие впечатлительные и хрупкие, — охотно подхватил Камило, — Я-то знаю, у меня четыре сестры! Рамона критично посмотрела на него, и бесформенное едва ощутимое негодование внутри неповоротливым ленивым бегемотом перевернулось на другой бок. — Я вот вспоминаю, как заехала тебе мячом в живот... — насмешливость в ее взгляде сейчас была более колючей, чем обычно, — Из нас двоих более хрупкий здесь ты. — Еще и эти слова про красный цвет, — задумчиво добавил он, и Рамона смягчилась. — Да уж… — Он действительно очень яркий. Кхм! Выделяющийся. — Мне нравится этот цвет. — Скорее даже вызывающий, — продолжал рассуждать вслух Камило. Если бы Рамона обладала способностью его мамы, над их головами моментально скопились бы строгие синие тучи, готовые дождем пригнуть пальмы к самой земле. — Серьезно? — Он тебе идет, но привлекает к себе внимание, — объяснился он и развел руки в стороны, мол, что поделать, — И не всегда хорошее… — Твоя сестра носит красные юбки, — оборвала его Рамона. Неужели и Камило туда же? — Д-да… — Но это другое? Она сурово посмотрела ему в глаза. Камило этот взгляд выдержал спокойно и не менее твердо ответил ей: — Другое. На самом деле, сказать он хотел совершенно не это, но где-то по пути от головы ко рту слова запутались в клубок, а распутались абсолютно неправильно. И вместо ненавязчивых переживаний все выглядело так, будто он обвинял Рамону в том, что она носит красный. Он и сам-то понял это не сразу — когда она уже перекинула связанные между собой корзины с бельем через спину осла и ушла.

***

Кристиан Серрано вчера вел себя как животное, и за полвека в Энканто успели сложиться свои порядки на такие случаи. После подобного девушке следовало по городу ходить с видом несчастным и растерянным, опустив глаза к земле, а встречающимся на ее пути горожанам было положено ее жалеть. От этого совершившему подлый поступок человеку становилось стыдно, и он был вынужден принести извинения прилюдно. Звучало, конечно, красиво и складно, однако Рамона перед поступком Кристиана в жизни бы голову не склонила. К реке она шла легким и уверенным шагом, держась прямо и невозмутимо, за что слышала однообразно-поучительные фразы себе вслед. Спокойствию они не способствовали. “Считай это комплиментом, вон как добивается тебя”, — решив, что Рамоне необходимо утешение, шептала ей сеньора Мендес. Она сочувственно поглаживала ее ладонь, и в ее глазах, казалось, собралось сострадание всего мира. Рамона кивала ей — и чувствовала, как маленький до этого монстр внутри рос. “Ты ведь взрослая уже, должна понимать, что он мужчина, — с видом глубоко всезнающим говорила ей наставления другая сеньора, — У него инстинкты, так что незачем лишний раз провоцировать. Еще и красный цвет, он для них как для быка тряпка”. Конечно, каждая перед этим признала, что поступок Кристиана отвратителен, но… после этих слов следовало пресловутое “но”, которое напрочь перечеркивало сказанное ранее и кормило собой растущего монстра. “Девушки, которые вызывающе одеваются, и привлекают к себе таких мужчин, как Кристиан. Поскромнее надо быть”. Рамона ничего не отвечала, не улыбалась, не собиралась проявлять даже ничтожную капельку понимания. Ее кровь медленно закипала от несправедливости слов всех этих сеньор, чрезмерно сующих свои носы куда не следует. Поразительно, как меньше чем за сутки она превратилась в провокатора и виновницу всей ситуации. “Если хочешь мужского внимания, будь готова к последствиям”, — и монстру стало тесно. Со стороны ничего не изменилось: Рамона все так же с видом уверенным и непримиримым вела под уздцы осла, движения ее оставались такими же расслабленными и словно танцующими, а взгляд — до остроты насмешливым. Внутри же монстр остервенело бил по окаменелой застывшей земле до глубоких лавовых трещин, он упрямо требовал свободы, и Рамона с больным наслаждением отдалась ему. Долго объяснять умеющей теперь выращивать абсолютно любые растения Изабелле, что именно Рамоне нужно, не пришлось. Веласкес сорвала столько коробочек цветков, сколько смогла унести, бережно сложив их в кепи. Чем ближе она подходила к реке, тем больше решимости чувствовала в легких, будто та прорывалась сквозь ее спину огненными крыльями. Неглубокая речушка с быстрым течением и невысокими порогами спускалась с самой вершины одной из гор. Слезы Моханы — так ее называла бабушка, говоря, что именно здесь магия пришла к ним, тогда беженцам, отбросив конкистадоров ослепительным потоком силы. Дорога к ней была протоптана через трещину в скале — на этой реке было удобно стирать. Пахнущее мылом и речной водой чистое белье лежало в корзинах, но часть его Рамона отложила в сторону. Она расправила на скошенной жесткой траве все свои вещи — белые, желтые, оранжевые, голубые, фиолетовые, — и сейчас с видом полководца, что оценивающе осматривает солдат, стояла перед ними. Рамона любила красный цвет, и никто не смел отнимать у нее эту любовь. Она воинственно подбросила в руке одну из маленьких цветочных коробочек, выращенных Изабеллой, и со всей накопившейся злостью запустила ее в свое желтое платье, что лежало перед ней, беззащитно раскинув рукава. Лопнув, коробочка накрыла платье багряным закатным дымом, а как тот рассеялся — оно уже было темно-красным. “Неужели и правда любой цвет перекроет?” — с мстительным удовольствием подумала Рамона. Коробочки взрывались над ее одеждой, щедро покрывая разноцветные ткани красным пигментом. Она запускала эти крошечные бомбочки уже даже не в свои платья, блузы и юбки — воображение услужливо рисовало ей лица всех добрых советчиков, несомненно лучше нее знающих, как правильно поступать. Пальцы Рамоны слегка подрагивали от чувства эйфории, что растопленным маслом разливалось по груди от ее центра — и монстр внутри ликовал вместе с ней. Она прекрасно видела желтую руану и кудрявый одуванчик волос на голове еще издалека, но разговаривать с их обладателем у нее не было никакого желания. Когда коробочки закончились, а ее одежда радовала глаза оттенками красного цвета, Рамона подхватила все свои тряпки и потащила к воде — чтобы пигмент лучше впитался в ткань. — А как зовут вашего осла? — подошедший Камило попытался начать диалог с нейтральной темы. — Осел, — ответила она таким тоном, будто назвала не только кличку животного, но и дала емкую характеристику самому Камило. Излишки красного пигмента завивающимися бордовыми щупальцами расползались от ткани по воде. Рамона стояла в реке по колено, яростно хлестая мокрой юбкой по крупным выступающим камням — негодование не отступало и лишь сильнее твердой хваткой неумолимо сдавливало виски. — Хочешь арепу? — Я сыта по горло! — как фурия сверкнула глазами она. — Ладно, — невозмутимо кивнул Камило, усаживаясь на край берега и откусывая половину арепы, — А я голодный. Ослепительно белый солнечный диск стоял так высоко в небе и был таким далеким, что казалось, словно любая из звезд светит намного ближе. Само небо даже не было голубым — точно выгоревшее, оно казалось чуть ли не белым и будто выстиранным в синьке. Легкие тканевые сандалии, в спешке сброшенные Рамоной, валялись где-то далеко, а закатанные мокрые штанины успокаивающе холодили разгоряченные ноги. — Все носят красный цвет, и никто никому и слова не говорит, — рычала себе под нос она, — А стоит одеться в красное мне — трагедия, провокация! Ах, бедный и несчастный Кристиан стал жертвой красного цвета! Не смог себя в руках удержать! — А-э-э… — Камило оторвался от уничтожения арепы, стряхивая крошки со своей руаны и как бы невзначай замечая, — Я, если честно, не понимаю, как цвет может быть провокационным. — Да все с ума посходили! — даже не обернулась на него Рамона, — Как вообще цвет может быть доступным? Как цвет может быть… сейчас-сейчас… откровенным? Издеваетесь? Это всего лишь цвет! Она еще пару раз хлестнула юбкой по воде и принялась гневно ее отжимать, выкручивая ткань чуть ли не до хруста ниток. — Рамона, а я глупую шутку придумал. Девушка остановилась и заинтересованно оглянулась на Камило. — Ну-ка? Она слушала его очень внимательно, и с каждым словом ей все сложнее удавалось сохранять серьезное и хмурое выражение лица. Камило был хорош в своих сольных мини-выступлениях, даже когда ни в кого не перевоплощался. Экспрессивный, артистичный — да по нему подмостки театра так и плакали! Он не успел и договорить, как Рамона уже смеялась. — Так, не мешай мне злиться! — вдруг опомнилась она, деловито хватая с берега уже другое платье. — Все-все, не отвлекаю! — подняв руки вверх, посмеялся он. Избивать тряпками непричастные обточенные водой камни Рамоне уже не особо хотелось, да и вертящиеся ранее на языке слова покинули ее мысли, явно не собираясь возвращаться. — Я забыла, на чем остановилась. — Веласкес хитро прищурилась, будто раскусила его коварный план, — Ты все испортил, Камило. — Я приму любо-ое твое наказание. Камило покорно склонил голову, весь из себя изображая глубокое терзающее его чувство раскаяния, и Рамона улыбнулась. Он поднялся с места, беззаботным движением хватая одну из покрашенных блузок и побрел к ней. Веласкес поначалу и не поверила, что Камило действительно настроен ей помочь — а как убедилась в обратном, не могла дальше злиться совершенно. — Я был неправ, — так, чтобы его услышала только Рамона, признался он. — А я была резка с тобой, — она с сожалением посмотрела ему в глаза, — Мир? — Мир, — Камило тепло улыбнулся. Чувств в его груди было так много, что они запутались в мягкий разноцветный клубок, что грел изнутри так приятно… И Камило даже не думал над тем, что этот клубок хорошо бы распутать.