Тренируйся лучше на драконах

На поиски крысы со всеми отчётами уходит неделя. Того долбоёба, который обкурился палёной травой и остался блевать на точке, пока Волков отвоёвывал фуру у обезьян, оправдали по делу о крысятничестве, но отправили подумать о своём поведении домой досрочно. С Волковым всю эту неделю они сохраняют вежливый нейтралитет. Будь его воля, Вадим бы с удовольствием выезжал с ним на покурить хоть каждый день. Как ни странно, в лагере больше мест для того, чтобы тайком потрахаться, чем для того, чтобы просто попиздеть наедине. Палиться перед дежурным же очень не хочется: кураторы бдят всеми доступными способами. Обмолвится потом кто-нибудь в отчётике, что вот эти вот повадились вдвоём везде тусить – и всё. Даже разбираться особо не станут. Так и сидят неделю в лагере. Командир между написанием отчётов гоняет на пробежки и в спарринг, устраивает соревнования, как для школьников. Они с Волковым сталкиваются в рукопашной в полуфинале, и Вадиму быстро становится ясно, что Волков проигрывать не намерен. Сам же себя ловит на мысли, что это сейчас – прекрасная легальная возможность Волкова полапать. Вадим сдаётся, только когда оказывается прижат к земле горячим телом, и Волков начинает удушающий, шепча на ухо «сдавайся». Дело не в боли. Вадим и раньше ловил кайф от спаррингов с Волковым, только теперь кайф как будто меняет вектор на более откровенный. Вадим чувствует, что у него от этого горячего дыхания в ухо сейчас встанет, так что поспешно бьёт ладонью по пыльной площадке. Финал рукопашной Волков выигрывает. В шахматах, где Вадим даже не пытается, получая автоматом в турнирную таблицу заслуженный ноль, занимает второе место. Вадим с удовольствием стоит за спиной у Волкова и разглядывает его шею. Что там происходит на доске, Вадим не понимает, но охотно сыплет комментариями поддержки. – И где ты так научился? – спрашивает Вадим, когда Волков отходит от доски достойно проигравшим. – Да в детдоме же всегда так: ребёнок должен быть занят. Если предоставить его самому себе, есть риск маргинализации. – Чё? – Ничё. Разрядник я. В секцию ходил. Вадим решается на покурительную вылазку, когда командир отъезжает на базу решать вопросики по поводу того долбоёба. Мужики сразу расслабляются – не столько по необходимости, сколько по традиции. Наёбывание командира – это что-то вроде ритуала в их обложенной регламентами – не продохнёшь – жизни. Отсюда все эти абсолютно ненужные риски с протаскиванием в лагерь бухла, травы и – Вадим и такое слышал – женщин. Волкова он находит вечером возле душевых – тот стоит без футболки и вытирает волосы полотенцем. – Простынешь. – Вад, отъебись. Волков расслабленный, чистый и какой-то особенно красивый. Вадим смотрит, как тот натягивает футболку и застёгивает куртку. Волков из-под ресниц смотрит в ответ: – Чё? – Пошли покурим. – А не спалят? – Кто? Там уже пошло вскрытие третьего трофейного рома, им сейчас на твой здоровый образ жизни натурально поебать. Волков неожиданно кидает в него полотенцем, и Вадим только на чистых инстинктах ловит его в сантиметре от лица. Скалится: – Это, типа, «да»? Волков закатывает глаза, забирает у Вадима из рук полотенце и идёт к своей палатке. У дежурного подозрительно красные белки, но зато он даже не спрашивает, куда это они на ночь глядя намылились вдвоём. Выезжают так же: Вадим за рулём, Волков на пассажирском. По дороге молчат. В этот раз Вадим сразу выключает фары. Он ждёт, что Волков снова попросит его сигарету, и успевает расстроиться, когда видит, как Волков прикуривает. Правда, ненадолго. – Поменяемся? – говорит Волков, смотрит нечитаемо и протягивает Вадиму свою сигарету. Вадим раскуривает и отдаёт тому свою. Нормальные брачные игры пошли, думает Вадим. Что дальше: обмен футболками? Или как там у боевых пидорасов заведено? Парные татуировки на заднице? Сигареты у Волкова чуть легче и вообще какие-то другие, как сам Волков. Тот снова начинает первым. Смотрит прямо перед собой на тьму за стеклом, говорит: – Слушай, я спросить хотел. Вадим внутренне подбирается. Волков выдыхает дым в приоткрытую дверь, словно и сам решается на что-то важное. – Как ты понял, что тебе не только девушки нравятся? Вадим усмехается, расслабляясь: – Давай так: я отвечу, но ты тоже тогда чё-нибудь такое расскажешь. Волков дёргает углом рта, снова затягивается и кивает. – Ну, короче, у меня в школе был друган, мелкий, страшный, дико изъёбистый – до того, как мы дружить начали, он регулярно огребал пиздюлей. Но у него было то, чего у других не было: отец-дальнобой, мать, которая в больнице посменно работала, и старший брат – любитель компов. Нормальный брат, кстати, другана моего любил и от компа не гонял. Вадим облизывает фильтр сигареты, замолкая. Волков внимательно слушает, глядя на его отражение в лобовом стекле. – Ну и, типа, класса до восьмого мы просто рубились во всякое, в «дум», там, в «вольфенштейн», в гоночки всякие, было охуенно весело. А потом я как-то к другану прихожу, а у него рожа хитрая: он у своего брательника нашёл коллекцию порнухи на дисках. Точнее, я думаю, это просто добрый брательник перестал её ныкать, типа, пора приобщаться. А там порнуха, знаешь, самая простая была, с телками силиконовыми, с лысыми мужиками, почти без жести. Ну и понеслась: сначала мы просто смотрели, потом как-то освоились, оказалось, что можно и вздрочнуть, если друг хороший, потом – что можно и другу вздрочнуть, вот это всё... А потом как-то засосались – и мне понравилось. Вадим снова затягивается, и Волков спрашивает в образовавшуюся паузу: – И ты тогда понял? – Нет, Олег, я тогда понял, что сосаться – охуенно кайфово. Потом пошёл период, когда мы устраивали дикие тусы у этого же другана на квартире. Он меня использовал, как наживку – я же уже тогда высокий был, разрядник по плаванью, девочкам нравился. Я собирал нам цветник из одиннадцатиклассниц, у деда воровал бухло, и мы прекрасно проводили время. – А потом? – Суп с котом. Потом он после девятого переехал в другой город: у него там отец какую-то бабу обрюхатил, родители резко развелись, и он почему-то с отцом поехал. – Я всё ещё жду развязки истории. – Нетерпеливый какой. Я, может, про деда ещё рассказать хочу. – А на сеансах у психолога не пробовал душу изливать? Вадим невольно ржёт: – А помнишь, в первой учебке ещё, психологичка была такая молодая, рыжая? Я с ней трахался с первого же дня. На разговоры как-то не хватало времени. Волков закатывает глаза: – Это здесь при чём? Вадим назидательно поднимает руку с зажатой сигаретой: – При том, что не все психологи одинаково полезны, – и снова ржёт. Волков начинает возиться на пассажирском сидении, демонстрируя нетерпение. Вадим продолжает, просмеявшись: ну у Волкова и рожа. – В общем, друган съехал, я пошёл в десятый. У матери, которая меня бросила бабке с дедом на воспитание, проснулась совесть, и она стала закидывать меня деньгами. Я начал ходить по клубам, и один раз меня склеил парень. Он казах был, или бурят, я не знаю. С длинными волосами, красивый очень, как куколка фарфоровая. Ему лет двадцать пять было, наверное. – А тебе шестнадцать. – Семнадцать. Почти. Ну, то есть, я-то тогда думал, что это я его склеил, радовался, как дебил, а он всё делал, чтобы я так думал, что это я к нему подкатываю, а он как бы томно отмахивается. – Манипулятор. – Типа того. Я тогда из штанов едва не выпрыгивал, лишь бы он только снизошёл, на что угодно был согласен. Таскался за ним, эсэмэски слал: «я тебя хочу». Ну и... – Он тебя трахнул. – Ну да, причём я не ожидал, что так будет: но он мне условия начал ставить, типа, сначала я тебя, потом ты меня, тебе понравится, вот это всё. – Вад, а ты не думал, что это было изнасилование? – Олег, ты чё? Он меня месяц морозил, я к тому моменту вообще соображать перестал, меня из школы грозились выгнать. – Но ты не хотел. – Я хотел, только сам не знал, чего. И да, мне понравилось. Мы ещё месяц так встречались, а потом он свалил куда-то без объяснений. – Ты расстроился? – Разозлился, скорее. Но быстро утешился: я тогда с девочкой познакомился из фармакадемии, она меня научила в ихнюю общагу пробираться. – Понятно. То есть, во всём виноват казах. Или бурят. – Почему виноват-то? И это был реально очень красивый казах. Почти такой же красивый, как ты. Волков поворачивает голову и смотрит с укоризной. – Дешёвый подкат.

***

Олега тянет на самоанализ и очень сильно огорчает, что нет нормального доступа в интернет. Сейчас бы пройти какой-нибудь тест на ориентацию, получить уже вердикт и успокоиться. Олег хочет быть с собой честным: целоваться с Вадиком очень приятно и волнительно. При этом у Олега на лбу даже не появляется светящаяся надпись «пидорас», не нарастает боа из перьев на шее и не самоподводятся глаза. Вадик тоже остаётся таким же, как всегда: огромный, тёплый, пахнет своими сигаретами и пустыней. Олег, лёжа в палатке перед сном, свешивается с кровати и лезет на самое дно вещмешка, достаёт потрёпанную фотографию, где они с Серым стоят рядом, сделанную сразу после поступления. Он пытается в Сером разглядеть что-то, что указывало бы на... Но Серый там обычный: рыжий, тощий, длинный, в светлой футболке, улыбается счастливо. Уже убрав фотографию и закрыв глаза, Олег вызывает в голове образ Серого: он чувствует горечь и тепло пополам, взболтать, но не смешивать. Тогда Олег вспоминает, как Вадик сегодня пялился на него, пока они спарринговались и как неоднозначно выглядела концовка поединка. Внутри что-то переворачивается. Может, я вообще-то не такой, и это всё Вадик со своими подкатами, думает Олег. Когда командир группы выезжает на стрелку с кураторами, Вадик ловит Олега возле душевых и зовёт покурить. Тот воспринимает это, как шанс позадавать вопросы: в лагере это невозможно. Из всего рассказа Вадика Олег делает очень простой вывод: Вадик вообще не парится. Правда, непонятно, как так получилось: росли они в одно и то же время, вряд ли у Вадика была более толерантная среда. Тогда почему ему похуй? – Дай ещё сигарету, – говорит Олег после того, как Вадик снова срывается в смех после своего «дешёвого подката». Меняться сигаретами Олег придумывает, чтобы одновременно курить сигареты Вадика, которые ему так нравятся, и не выглядеть пацанчиком с района. – Ты много куришь. Давай одну на двоих? Олег закатывает глаза, но соглашается и принимает из пальцев Вадика прикуренную сигарету, затягивается, отдаёт обратно. Вадик говорит: – Теперь моя очередь. Олег ждёт чего-нибудь вроде «как ты не понял, что тебе нравятся не только девушки?», но Вадик спрашивает: – Расскажи про друга своего. Ну, про того. Олег давится дымом. – Знаешь, если я сейчас начну рассказывать, то придётся про детдом. А я... – Не хочешь? – Это не самые приятные воспоминания. Я же туда попал в восемь, я помню, как было до. Если хочешь, конечно, закончить вечер, рыдая от жалости ко мне – то окей, давай. Вадик быстро отмахивается: – Не, давай тогда что-нибудь другое. Про татуху расскажи. Я тебе, кстати, завидовал всё это время, с первой учебки. Олег невольно улыбается: – Спасибо. – Ну? Олег вздыхает, собираясь с мыслями: – Я когда из армии возвращался, вообще не понимал, куда еду. Из вуза отчислился – общаги нет, от отца не досталось ничего; квартира, которая по закону положена детдомовским, тоже не пойми где и как получать. В поезде познакомился с такими же дембелями, они меня с собой на вписку позвали. Так я полторы недели перемещался по странным питерским коммуналкам, пил каждый день и трахался с какими-то девушками. Плана вообще не было. И на очередной такой вписке меня подцепила одна, чуть старше, не скажу, что красивая, но какая-то интересная, что ли. Я тогда пил водку с локтя на кухне, она от холодильника отлепилась, руку на плечо положила и сказала: «Ты красивый». Я тогда охуел. – А я говорил, – перебивает Вадик, – говорил, что ты очень красивый. Олег косится на Вадика укоризненно, продолжает: – Ну, в общем, она меня с собой увела оттуда, я не понял даже, как. Как под гипнозом за ней шёл. А она меня заставила вещи свои забрать – там и забирать-то нечего особо было – и увела к себе. У неё студия была в центре, в мансарде, всё холстами завалено, банками с краской. Сказала, что художница. Вадик снова перебивает: – Погоди, я не могу не сказать: она тебя трахнула, – и ржёт. – Ну, да. Но не в этом суть: она меня сначала из этого кутежа выводила, потом стала шмотки мне покупать, телефон купила. Поила дорогим вином, готовить учила. А я у неё жил и вообще понять не мог, чё я там делаю. Потом начала вопросы задавать, типа, какие планы у меня вообще, чего я хочу. Но без давления, как будто ей просто интересно... Вадик почему-то становится очень серьёзным: – Олег, я щас странную вещь спрошу, но у неё не было где-нибудь на теле татуировки с одинаковыми объектами? Типа, зайчики, цветочки, чё-нибудь такое... Олег, внутренне холодея, отвечает: – Рыбки на голени, карпы. А что? – И сколько их было? – Пять. При мне она шестую набивала. – Пиздец. – Блядь, Вад, не нагнетай. Чё? – Дай угадаю: потом она тебе намекнула мягко, что контрактная служба – это хороший вариант, карьерный рост и нормальные деньги, да? Говорила, что языки будешь знать, мир посмотришь? Олег молчит. – Поздравляю, тебя завербовала одна из ихних ведьм. – А рыбки? Это, типа, когда привела? – Рыбки – это когда ихний найдёныш погибает. Такая у них красивая традиция. Олег отвлекается на это «ихний», но не решается исправлять Вадика. – Блядь. Дай ещё сигарету. – Не-а, хватит. Да ты не паникуй, всё уже случилось: ты же не один такой. В конце концов, не обманула же: и карьерный рост, и деньги, и пять языков знаешь, МГИМО-шник обзавидуется. – Да не в этом дело. Я на ней женился. – В смысле? Нахуя? – Слушай, мне было двадцать. Она говорила, что ей от меня не надо ничего, а так не придётся во время обучения в казарме жить, квартиру дадут. – Ну пиздец. То есть у тебя жена есть, вербует будущих ЧВК-шников пачками. Да я со своим бурятом-манипулятором просто детсадовец. – Да мы с ней и не жили почти после того, как я на учёбу пошёл. Она же, типа, прогрессивная, за свободные отношения. Девушек водила, таких же прогрессивных. Иногда мне кажется, что я за те два месяца, пока у неё жил, на всю жизнь вперёд натрахался. Вадик скалится и поигрывает бровями: – Ну, это ты не загадывай. – Вад, отъебись. – А чё с татухой-то? – А с татухой... Она меня перед самой отправкой на учёбу, когда я уже все медкомиссии прошёл, отвела к своим друзьям каким-то, ну и набили. Типа, подарок. Эскиз её был. Она же художница. – Так, давай сразу проясним: детей у тебя нет, случайно? – Конечно: трое. А чё? – Блядь. – Да шучу я. Нет у меня детей. Вадик театрально взвывает, хватаясь за сердце: – А я поверил. Олег невольно смеётся, глядя на скорбное лицо в неплотной темноте. Спрашивает сам с независимым видом: – А мы целоваться сегодня будем? Вадик снова ржёт: – А если я с женатыми не целуюсь? Чё тогда, какой план? Олег решается, говорит серьёзно: – Можем подрочить. – А ты разве сегодня в душе ещё не? Но мне нравится твоя методичность, – кивает Вадик и лезет всё-таки с поцелуем. Олег его останавливает, упираясь ладонью в грудь, говорит прямо в губы: – Ты же с женатыми не целуешься. – А я соврал. Я, на секундочку, беспринципный наёмник, могу себе позволить. Олег смеётся и притягивает Вадика за ворот куртки к себе. Я тоже, думает Олег, я тоже.