Тренируйся лучше на драконах

– Ну всё: я готов остаток вечера прорыдать от жалости к тебе. Давай про детдом, – говорит Вадим, скалясь. Волков лежит рядом, смотрит в безликий потолок, как в звёздное небо. Он уже несколько раз пытался уговорить Вадима спуститься покурить – всё-таки до того, чтобы курить в комнате, они пока не охуели – но тот не отпускает. Эта учебка – на берегу Финского залива, чистый курорт. Из открытого окна несёт апрелем в самом разгаре: тающий снег, тревожное море и никакой пустыни. Остатки смены после пиздюлей от командира проходят, как будто Вадима отбросило на пару месяцев назад. На Волкова можно смотреть – и ничего больше. Из всего, что они себе позволяют – перекуры каждый вечер, с обязательным обменом сигаретами. Волков, вроде, и не морозится особо, но Вадим решает, что никакой сладкий и горячий член во рту не стоит поломанной карьеры Волкова. В награду за своё терпение Вадим получает приз в виде жарких пальцев на своём члене в душевых на точке. Волков за два часа до этого влезает в перестрелку, когда с беспилотника приходит инфа, что параллельным курсом идёт подозрительный объект, и, видимо, так нажирается своим адреналином, что теряет контроль. Их только чудом каким-то не палят. Волков дрочит ему, облизывается и сквозь ресницы пялится на его губы, то и дело срываясь в поцелуи, от которых становится только хуже. Себя трогать не даёт, шепчет на ухо: «Сейчас моя очередь». Вадим кончает, вцепившись зубами Волкову в ключицу, глуша рвущийся наружу вой. Потом Вадим, с трудом фокусируясь, смотрит, как Волков криво скалится и прямо спрашивает: – Хочешь отсосать? Он ёбнулся совсем, думает Вадим. И падает на колени. – Хорошая татуировка, давно хотел сказать, – рычит сверху Волков, пока Вадим глотает. Пиздец. Нормальная у них дружба, и привилегии заебись. Больше всего, пока тянутся эти остатки смены, Вадим скучает по простому человеческому попиздеть. Максимум, что ему доступно – короткие подъёбки на летучках, за которые Волков смотрит на него, как на дебила. Зато смотрит, и это каждый раз отзывается радостью. В учебке на Финском заливе Вадим уже бывал – и она его любимая. Камерная какая-то; у столовки живёт мелкая кудлатая шавка Дуся, которую можно покормить с рук и потрепать по башке в колтунах. Им дают три недели на отдых и личные дела. Хочешь выехать – пиши запрос, получай свой паспорт на руки и вали на все четыре, хоть к жене, хоть к блядям. Так у них с Волковым начинается «медовый месяц»: тот заваливается в первый же вечер без стука, пока Вадим раскладывает одежду в шкафу, кидает чем-то в грудь так, что тот не успевает среагировать, и почти вцепляется в губы. – Охуел? А если камеры? Волков скалится в ответ: – Нет здесь никаких камер, я проверил. Вадим смотрит на то, что он не успел поймать: на полу лежит тюбик смазки – и думает, что породил монстра. – И чё? Типа, всё: раком вставать? Волков наклоняет голову к плечу и скалится: – Если хочешь. Но вообще, я бы хотел, чтобы это ты меня выебал. Интересно же. Утром этот ёбаный экспериментатор – такой тёплый и приятный – подрывается в семь и уходит на пробежку. Всё, что ему говорит Вадим вслед: – Без меня не кури. А потом кусает подушку, пропахшую Волковым, и думает, что так он в жизни ещё не проёбывался.

***

Когда командир группы ведёт их к штабной палатке, Олег вообще не думает, что сейчас произойдёт что-то плохое: они с Вадиком единственные из всей группы похожи на людей. Олег как-то забывает, где работает: когда командир спрашивает про самоволку, у Олега внутри всё обрывается. Он готов услышать что-то про неуставные отношения и куда им катиться. Но всё относительно неплохо заканчивается. Олег думает: а я же реально забыл, где работаю. Он ждёт, что Вадик снова станет до него доёбываться, но тот, напротив, не лезет и смотрит как-то понимающе. В душевых на точке всё получается само собой. Написав отчёт, Олег идёт, наконец, смыть с себя липкий пот – одна пуля пролетела в миллиметре от башки. И Олег знает, что шлем бы его не спас. Поэтому, когда он видит Вадика, с недобитой татуировкой, голого, мокрого, красивого, с отражением тусклых ламп в глазах, со шрамом этим своим на брови, который ему и правда идёт, Олег не думает даже. Он сегодня мог сдохнуть. Что ему какое-то списание – он уже как половинка пожизненного инвестора. Всё получается ещё лучше, чем в джипе. Олег ловит тонкий кайф, как будто удовольствие расслаивается на разные фракции, и вот эта, самая верхняя, самая сладкая, эмоционально окрашенная, потому что это не просто оргазм – это Вадик. Олег думает: вот эту наркоту своими регламентами от них и прячут. О том, что у нормальных людей это называется по-другому, он не думает. В аэропорту Амстердама он видит в мужском туалете автомат с резинками и смазкой. Покупает смазку. Олег решает, что хочет пройти этот путь до конца, чтобы не жалеть потом всю жизнь, как жалеет о том, как всё вышло с Серым. Тогда он – теперь Олег это отлично понимает – испугался. Себя. Учебка оказывается на Финском заливе и сразу вытаскивает из Олега ворох ненужных воспоминаний. Желая заглушить вот это всё – колючее и болезненное внутри, счастливое, детское, подростковое, пропитанное Серым и драками до настоящей крови – Олег в первый же вечер идёт к Вадику со своим «покажи мне, как это бывает». Вадик осторожничает с ним, растягивает долго, выцеловывает узоры на бёдрах, шепчет какую-то чушь свою обычную: «Ты такой красивый, блядь, Олег, какой же ты красивый...» Олег хочет жёстко, но Вадик его останавливает: «Нажестишь ещё, тебе мало боли в обычной жизни?» Олег бесится от этого, но позволяет, думает: пусть в этот раз так будет. Когда Вадик ставит его, наконец, в коленно-локтевую, Олег чувствует тот самый тонкий кайф – опять – от подчинённого, открытого положения, от того, как это доверительно сейчас. Вадик входит легко, без боли почти – не зря столько растягивал – и это оказывается сначала странно, а потом охуенно. Охуеннее всего, что Вадик в этот момент опять не может промолчать: – Блядь, Олег, я не смогу долго, это же пиздец, Олег, почему ты такой... Олега от этого прошибает вторым уровнем удовольствия, от того, как Вадик его хочет до такой вот бредятины. Олег сильнее выгибается и начинает ловить кайф уже от физического. Вцепляется зубами себе в руку, чтобы не стонать, и думает, что хочет когда-нибудь всё то же самое, только чтобы можно было орать в голос, срываясь. Потому что не орать невозможно. Олег дрочит себе другой рукой, ему нравится совокупность ощущений. Кончает неожиданно для самого себя – будто в яму проваливается, руку прокусывает до крови. Вадик даже сделать ничего не успевает – Олег сжимается вокруг его члена, и тот кончает следом, внутри. Олег поворачивается, чтобы на него посмотреть – тот выглядит виноватым и каким-то до безумия счастливым одновременно. Олег думает, пока вытирается салфетками: вот же суки, сложно было ванные сделать в комнатах. Никаких сомнений в себе у Олега больше не остаётся. Они ночуют вместе – и Олега ничего не коробит в том, как Вадик прижимается сзади, до хруста рёбер притягивает к себе, и Олег смеётся невольно: «Вад, раздавишь, я тебе не мягкая игрушка». В груди разливается приятное тепло и какой-то покой, как будто дома оказался. Теперь Вадик лежит рядом и не отпускает курить, хотя Олегу кажется, что у него на лице уже написано: ещё немного – и он сорвётся и будет курить прямо в окно. Вадик говорит: – Ну всё: я готов остаток вечера прорыдать от жалости к тебе. Давай про детдом. Олег косится на его расслабленное лицо: Вадик лёгкий. Он рассказывает про то, как мать бросила его бабушке и деду, родив в девятнадцать не пойми от кого, и связывает это с важным видом со своей оральной фиксацией, мол, недокормили. Он рассказывает, как рос в атмосфере бесконечных скандалов, потому что у деда были явные проблемы с алкоголем, но в его историях всё получается как-то легко и весело, как в анекдотах, как будто нет в этом никакой трагедии. Он вскользь упоминает, что дед умер, когда ему было восемнадцать – как раз год топтал сапоги в десанте. И что на похороны его не отпустили. И как бабушка умерла через три года, когда он выбивал показания из какого-то парня, который поставил растяжку рядом с их лагерем. И что о её смерти узнал только через три месяца, когда вернулся из джунглей. Вадик рассказывает, что у него есть единоутробные брат и сестра, которых он никогда не видел, да и не хочет особо, и что с матерью он не общается. И всё у него выходит как-то легко. Вадик не лепит себе трагедий, никого ни в чём не обвиняет, поэтому, видимо, может позволить себе трахаться с психологом в учебке. – И чё конкретно тебе рассказать? – Только самое сочное, – скалится Вадик, и Олег внутренне подбирается, ожидая вопросов про дрочку и девушек. – Расскажи, во сколько ты начал курить. Олег улыбается.