4.
14 февраля 2022 г. в 20:01
Ривер работала над романом уже два месяца. По сюжету Мелоди медленно узнавала Доктора, время от время встречая его, как он и обещал. Хоть ее альтер-эго и не была заодно с Доктором, она продолжала искать его. Не обязательно его во плоти, но еще и то, что могло о нем рассказать. Она перечитала все собранные ей документы. Опросила новых свидетелей. Она попыталась зайти с другого угла, иначе слушать их, задавать другие вопросы. И она обнаружила нечто новое. Разумеется, он был не без недостатков, но при этом и не таким злым, как она считала. История Ривер была построена на том, что Мелоди меняется во мнении, а читатель, следуя за ее мыслями, больше узнает о Докторе.
В реальности же Ривер как ни пыталась не искать какую-либо информацию о Джоне (она старается думать о нем, как о профессоре Смите, очень старается, но, кажется, может звать его лишь по имени), не узнавать его биографию, его хобби, где он живет и какой у него любимый цвет, всё равно умудряется понимать его всё лучше. Она смотрит на морщинки у губ или у глаз, следит за его руками и дрожью в пальцах, замечает разные интонации его голоса. Она знает, когда он счастлив, устал, зол или смущен.
Она пытается передать все эти мелочи в Докторе и выдумать остальное. Она знает, что вкладывает в него слишком много элементов от реально существующей личности, как и в Мелоди — от себя. Она даже дала ей свое имя (Мелоди Понд — довольно вялое переиначивание Ривер Сонг), свою внешность, некоторые черты характера… А также некоторые детали, которые связывают ее и Джона и которые никто больше не поймет — по крайней мере, так она надеется. Его корабль — синяя телефонная будка; вдохновением на нее послужила купленная Джоном книга и цвет выбранной им оберточной бумаги. Доктор очаровательно неловок. Он всегда одет в один и тот же костюм — в точно такой же, в каком был Джон в их встречу. Он носит с собой отвертку — о ней Джон говорил на второй лекции, хотя она не помнит, почему…
Голосок в ее голове шепчет, чтобы она перестала вкладывать так много от себя и от него в роман. А что скажет Джон, если прочтет его после публикации и узнает в персонаже себя? Шанс подобного мал, ведь она не настолько известный автор, но не равен нулю. Еще она понимает, что ведет весьма опасную игру, описывая, как ее персонаж влюбляется в образ, списанный с реального человека. Но она знает, что слишком поздно поворачивать назад. Эта история захватила ее разум и не отпустит, пока не будет написано последнее слово.
Поэтому она вновь сидит в той же аудитории и ждет начала его новой лекции. Сейчас уже середина ноября, мир вокруг холодает и сереет; снег еще не выпадал, но должен скоро начаться. Она прячется под шерстяной шапкой с помпонами и гигантским шарфом, надевает на руки перчатки. От перепадов температур у нее горят щеки, и она трет ладони, чтобы согреться. Как обычно, она пришла заранее, и, как обычно, здесь полно людей. Публика всегда примерно одна и та же, и ей всё комфортнее сюда приходить. Тут почти что второй дом.
Она занимает свое обычное место и вытаскивает из огромной сумки записную книжку, чтобы отредактировать последнюю написанную главу. Это уже не похоже на записную книжку: между страниц понатыканы обрывки бумаги, на синей обложке полно царапин и вмятин от того, что она повсюду ее таскает, внутри есть пара кофейных и чайных пятен, появившихся теми ночами, когда она допоздна дописывала некоторые параграфы… Выглядит не очень презентабельно, но ей так нравится, потому что записная книжка полна ее истории, полна деталей для ее романа, полна жизни и страсти.
Рядом с ней садится тот же мужчина, что и раньше, и она улыбается ему, закрывая записную книжку. Не то чтобы ей не хочется, чтобы люди знали, чем она занимается, — нет, она, как обычно, излишне рьяно оберегает начатую работу. Ей не хочется, чтобы кто-то прочел ее до того, как она поставит точку — разумеется, к ее издателю это не относится, но даже ему она с неохотой посылает новые главы. На прошлой неделе она отправила ему первую, и ему она понравилась; он даже заявил, что она нашла золотую жилу. Хоть ее и радует его восторг, она не доверяет потоку его комплиментов. Он же ее агент; он должен ободрять ее. Она записывает его рекомендации, пусть и знает, что не последует и половине из них. Нет, Говард, я не изменю его костюм. Да, это обязательно будет телефонная будка. Просто потому что. Она вспоминает, как настаивала, чтобы некоторые странные черты Доктора остались в романе… Пусть это и опасно, но это будет уже не ее роман, если Доктор не будет похож на свой прототип.
Этот самый прототип входит в аудиторию, и взгляд Ривер тут же устремляется к нему. Он сменил привычный твидовый костюм на темно-бордовый пиджак, из-за чего она хмурится. Не только его наряд стал мрачнее; сам Джон выглядит усталым и немного грустным. Пусть он и улыбается собравшимся, его глаза полны тоски. Его голос ниже обычного, и выглядит он каким-то рассеянным, словно думает о чем-то другом, когда говорит.
Она с интересом следит за его выступлением и пытается сосредоточиться на теме лекции, а не на его дурном настроении. Он объясняет три теории путешествий во времени, и весь следующий час она так упорно делает заметки, что даже не поднимает голову.
Представим, что вы можете вернуться в прошлое. Какими будут последствия ваших действий? — взволнованно пишет она. Первая теория такова: вы создадите парадокс — или парадоксы. Любое ваше действие меняет изначальный ход истории, и вы попадается в бесконечный цикл из того, что должно было произойти и что произошло в итоге.
Вторая теория: вы создадите другую вселенную. Некоторые считают, что это случается всякий раз, как мы делаем выбор; в нашей вселенной вы принимаете одно решение, тогда как в другой — прямо противоположное. Если вы вернетесь в прошлое и что-то измените, то просто создадите еще одну вселенную, ведь вы сделали выбор.
Последняя теория — ничего нельзя изменить. Что бы вы ни сделали, так оно и было, будет и всегда таким было. Даже если вы попытаетесь что-то изменить, то не преуспеете — или своими действиями подтолкнете события, которые сложатся в уже известный вам исход. Реальность фиксирована; переписать ее невозможно.
Рассуждения Джона подкрепляются множеством примеров, и Ривер пытается успеть записать большую их часть. У нее кипит голова; кажется, что она вот-вот взорвется, поскольку некоторые теории очень сложные и заковыристые. Но всё это крайне интересно и обязательно поможет ей в романе. Она почти забывает про печальное настроение Джона, ведь, когда он говорит, его переполняет любовь к этой теме, что немного приободряет его.
Наконец, наступает время для вопросов, и Ривер, глянув на часы, понимает, что лекция длилась дольше обычного — почти полтора часа — но никто, похоже, не жалуется. Вверх ожидаемо взымают множество рук, и Джон — как всегда терпеливо — начинает отвечать на вопросы, вновь объясняя некоторые свои утверждения, добавляя новые примеры.
В паре рядов от Ривер руку поднимает молодая студентка, которая спрашивает профессора Смита, какая из теорий, по его личному мнению, наиболее вероятна. Ривер тут же сосредотачивается на Джоне, страстно желая узнать его точку зрения (это сильно поможет описать точку зрения Доктора), и не упускает тьму, вновь возникшую в его глазах. Спустя секунду он уже улыбается и отвечает:
— Что ж, — начинает он, — вы должны понять, что это лишь мое мнение, и я рассказываю его, потому что вы вежливо спросили, — он подмигивает, и слушатели смеются. — Я думаю… — он колеблется, обращается к своим записям, а потом продолжает тихим голосом: — Я думаю, что всё фиксировано. Мне кажется, что, если бы я вернулся в прошлое и попытался изменить какое-нибудь историческое событие, мне бы ничего не удалось. Если бы я попытался изменить нечто менее значительное — например, мою жизнь или вашу… Я бы лишь помог всему сложиться так, как есть сейчас. Я не верю, что историю можно изменить.
В том, как он произносит эти слова, есть что-то мрачное, и на миг вся аудитория затихает. Должно быть, все думают о своих жизнях, о том, что им хотелось бы изменить… Ривер замечает, что Джон тоже задумался, и вновь задается вопросом, что с ним сегодня творится. Она предполагает, что никогда не узнает.
— Следующий вопрос? — наконец, спрашивает он и продолжает отвечать, пока лекция не подходит к концу. Слушатели начинают расходиться, и Ривер мешкает, собирая записи и хмурясь, волнуясь за Джона. Она мысленно отчитывает себя, говоря, что это не ее проблема и что ей даже не надо гадать, что его расстроило. Но когда она поднимает голову и встает с места, держа в одной руке сумку, а в другой — шапку, он встречается с ней взглядом.
Ей кажется, что у нее перехватило дыхание; она боится шелохнуться, боится, что он узнает ее, — и боится, что не узнает. Но он лишь смотрит на нее; его зеленые глаза темны и глубоки, непроницаемы. Она открывает рот, пытаясь что-то сказать, чувствуя, как ее сердце бешено бьется в груди, когда он делает к ней шаг.
Перед ней появляется какой-то мужчина, разрывая их связь, поздравляет профессора с успешной лекцией и задает ему еще несколько вопросов. Джон улыбается и пожимает ему руку, а если он и переводит взгляд на Ривер, она уже этого не видит, спеша покинуть аудиторию. Она быстро выходит на мороз, выдыхая облачка пара, пересекает кампус, не решаясь обернуться, пока не добирается до машины. Конечно, он не бросился за ней, да и вообще позади нее видны лишь последние люди, вышедшие с лекции.
У нее трясутся руки, когда она открывает дверь, и она отчитывает себя за глупость. Она не знает, потому ли это, что он чуть не поймал ее, или потому что она сбежала, не услышав, что он, казалось, хотел ей сказать.