Сдвинь мир, чтобы жить своей мечтой

      Ривер распахивает глаза и садится, с бешено бьющимся сердцем хватаясь за одеяло. Она моргает, оглядывается и выдыхает, понимая, что она дома и в безопасности. Красный огонек будильника показывает, что сейчас четыре утра, свет уличных фонарей отбрасывает тень от жалюзи на пол её спальни, всё тихо и спокойно. Всё её тело покрыто потом, подушки разбросаны по кровати — стало быть, сон у нее был безумный в обоих мирах.       Это всего лишь сон, повторяет она, пытаясь прийти в себя. Всего лишь сон. Пусть очень красочный, но всё ещё сон. Всё только в её голове.       Она вдыхает и выдыхает, ёжится на влажных простынях и никак не может успокоить трясущиеся руки. Она ждёт несколько минут, сосредотачиваясь на привычных вещах в спальне, после чего хватает халат и встает с кровати. Она знает, что ночь испорчена и сон к ней ещё нескоро вернётся (если вернётся вообще). Она идёт на кухню и ставит чайник, насыпает чай. Знакомые действия помогают расслабиться, и к тому моменту, как она садится на диван с горячей чашкой в руках, ей уже становится лучше.       Отпивая крепкий и пряный чай, она вспоминает свой сон, пытаясь понять его и рационализировать.       Она была в ТАРДИС. Вернее, Мелоди была в ТАРДИС, а она была Мелоди. Это не удивительно — она много думает о своём романе, и с учётом того, как много себя и своей реальности она вкладывает в историю, вполне ожидаемо, что граница между ними порой размывается. И потому иногда ей снятся Доктор и Мелоди, и в Мелоди она видит себя.       Мелоди была в ТАРДИС, которая выглядела именно так, как она себе представляла: огромной яркой комнатой с высокими потолками с нишами и большой консолью в центре, полной непонятных ей кнопок и рычагов, а заодно всего, что Доктор собрал во время странствий. И Доктор тоже был там, в её сне, ходил вокруг консоли, управляя ТАРДИС, и она сразу же поняла, что что-то не так.       Они с Доктором спорили. Она не знала, почему, да и во сне это было не столь уж важно. Фактом оставалось то, что они спорили. Она часто думала о том, как это должно происходить у Доктора и Мелоди; наверняка споры — привычная вещь для двух влюбленных в друг друга людей, путешествующих в противоположных направлениях. Да, Ривер понимает, что в большинстве случаев эти мысли ни к чему не приведут, но не может никак иначе признать их боль и отчаяние. Это же происходило и в её сне. Доктор кричал на Мелоди, а она кричала на него в ответ. Она не помнила, какими именно словами, но там точно было про то, что она уже большая девочка, что она знает, что делает, и что всё у неё под контролем.       И в этот момент начались странности (постраньше того, что Ривер снилось, что она была героиней собственного романа, путешествующей с персонажем, основанном на реальном человеке…)       — Нет, Ривер, ты понятия не имеешь, что делаешь.       Она очень чётко помнила эти слова. И, думая о них, сидя на диване с тёплым чаем в руках, она словно вновь переживала эту сцену. Как Доктор назвал её имя, а не Мелоди. Как она моргнула и осознала, что что-то не так. А потом она поняла, что «не так» лишь пара мелочей, и ей давно пора было догадаться… То, как он двигался, как смотрел на нее, как говорил… Доктор не был Доктором, как и она не была Мелоди. Он был Джоном, а она была Ривер.       Сразу стало ясно, почему он злился на неё, почему кричал. И пусть он был лишь образом, созданным её разумом, это ранило. Ранило, потому что Джон поднимал все её страхи. Он говорил, что ему не нравится то, что она творит и что она вписала его в свою книжку. Он презирал её и её роман, он ненавидел её. А она в ответ могла сказать лишь то, что он ошибается, что она не со зла, что он не понимает.       Что она любит его.       Она прекрасно помнила, как произнесла эти слова, но это ничего не изменило. Она сказала их незадолго до того, как очнулась.       Она понимает, что это всё только в её голове. Джон не знает о ней и не может её ненавидеть, поскольку и не подозревает о её книге. Но в этом сне была доля правды: Джон будет презирать её, если обо всём узнает, она в этом даже не сомневалась. Никто в здравом уме не сочтёт её действия нормальными. И она понимает, что не сможет когда-либо ему обо всём рассказать. Что все её надежды подойти к нему после лекций или пересечься с ним в другом месте — не более чем иллюзия.       Ей не хочется думать о самом важном — о том, что она сказала, что любит его. Она впервые выразила свои чувства словами. Она не представляет, как это произошло, но, да, она любит Джона. Это так глупо и безответственно, но серьезно, и болезненно, потому что совершенно невозможно. Она не может любить Джона. Он не для неё — ни сейчас, ни когда-либо.       Она глядит на бумаги на столе — заметки о её романе. И решение лежит у неё прямо под носом. Она может взять роман и выбросить его — или сжечь, или просто от него избавиться. Она может забросить его и забыть всё, что с ним связано, забыть о самом его существовании. Она может так поступить и в следующую встречу поговорить с Джоном. Она может последовать совету Эми — пригласить его на свидание, претворить все фантазии в жизнь, а не вписывать их в роман.       Но ведь она же этого не сделает, так? Она знает, что не сделает. Эта книга слишком важна для неё, почти дописана, и она не может её сейчас бросить. Нет. Она её закончит. И даже если за это придётся заплатить разбитым сердцем, она готова пойти на подобный риск.