Когда затворилась дверь тюремной камеры, Криденс Бэрбоун не шелохнулся. Лишь где-то в глубине его сознания промелькнула краткая оборванная мысль:
«Ты заперт…»
События вечера кружились в голове юноши подобно тому, как кружатся рваные газеты, подхваченные уличным ветром. А он сам, точно любопытный прохожий, успевал прочесть лишь жалкие обрывки из этих газет:
его битва с Грин-де-Вальдом… чудовищная боль, пронзающая каждую клеточку его тела… Грин-де-Вальд поднимает его лицом к темнеющему небу… ликующие крики толпы… шарф на глазах, стук колес... снова Грин-де-Вальд – тепло его рук, торжество на его лице и…
«Ты заперт…»
Когда Криденс силился сложить обрывки в единое целое, его мозг словно отключался. Наконец, сдавшись, он начинает изучать свою камеру с любопытством наивного зверька, посаженного в клетку и еще не осознавшего, что эта клетка – его плен.
В камере нет окон, но воздух довольно свеж – правда, каждый раз, когда юноша вдыхает его, то ощущает неприятное покалывание в легких. Толстые стены насквозь пропитаны магией, призванной сдержать натиск любого заключенного. Когда глаза Криденса привыкают к кромешной тьме, он различает каменные выступы, заменяющие мебель. Два маленьких у правой стены – подобие стола и стула. У стены, что напротив двери – длинный, выстеленный матрасом, служащий койкой. На нем он сейчас и сидит, как-то неестественно поджав ноги.
Неудобная поза вскоре вынуждает юношу двигаться: в прострации он встает с матраса, но в следующий же миг по телу его разливается жуткая усталость. Не выдержав, он падает на колени, ударившись о гладкий пол… и вдруг два новых воспоминания проносятся в его сознании, дополняя разрозненную картину прошлого:
Волшебник в прямоугольных очках стоит перед ним на коленях – по его морщинистому лицу стекают слезы… и тот же волшебник, но совсем другой – с огнями в серых глазах, глядящий на него уже не с мольбой, а с неким предвкушением…
«Криденс Бэрбоун теперь не более, чем сквиб!»
…что это? Обрывок из кошмара? Нет, он точно помнит, что это было на самом деле. Тот маг, что на коленях вымаливал пощаду, был слугой Грин-де-Вальда и…
…ликование толпы… боль… торжество в разномастных глазах…
Страх распирает грудь юноши, разливаясь по всему его телу, точно впрыснутый змеей яд. Кое-как он заставляет парализованные руки слушаться и, вытянув их перед собой, концентрируется, будя дремлющую внутри мощь… но та не отзывается. Наверное, он просто устал – надо выспаться, тогда это пройдет…
Взобравшись на койку, Криденс смежает веки. Когда он просыпается, то видит тот же мрак, те же каменные стены и убогую тюремную обстановку. Страх вновь разливается по его венам, он усердно взывает к обскуру, но тело отвечает ему лишь ноющей болью… страшная догадка пронзает сознание юноши вместе с новым воспоминанием. Тот сверкающий купол, та невыносимая боль...
Не более, чем сквиб.
Криденс чувствует, как по его спине начинает струиться холодный пот. В некой прострации он мерит шагами тесную камеру, продолжая взывать ко внутренней мощи и по-прежнему не получая от нее ответа. Разум юноши вступает в битву с еще неугасшей надеждой – от их противостояния он впадает в отупение и снова опускается на койку. Спасаясь от страшной действительности, его сознание занимает себя другими мыслями – более простыми, но не менее значимыми.
Почему он в этой камере? Что это за место? Как он очутился здесь? Ища ответы, Криденс шарит глазами по камню, а воспоминания кружатся в его сознании, и словно некое вмешательство извне мешает им выстроиться в единую картину.
Вдруг в уже привычной обстановке что-то меняется: на голову юноши падает тускло-белый луч. Подняв глаза к потолку, он видит, что в его центре разгорается сноп магического света… отчего-то это зрелище вновь заставляет его съежиться от необъяснимого страха. Однако уже скоро он понимает, что это всего-навсего «лампочка» – не более, чем тюремное освещение.
Не успевает Криденс оправиться от нелепого испуга, как другое происшествие заставляет его вздрогнуть: со стороны каменного стола что-то звякает. Чувствуя, как внутри у него все холодеет, он оборачивается. На столе появились большой кувшин с водой и металлическая тарелка с несколькими ломтями хлеба и комком овсянки… всего-то еда – очевидно, кто-то трансгрессировал ее.
Почему он так испугался? Почему вздрагивает от каждого шороха, точно забитый, беспомощный зверек?
Но он
действительно беспомощен! Обскур не отзывается, а значит, он не сможет даже выбраться из этой камеры…
«Ты заперт…», – вновь мелькает в голове оборванная мысль.
Но почему он заперт? И как он мог потерять всю свою мощь – такую колоссальную, такую сокрушительную?
Глаза юноши обращаются к закрытой тюремной двери… и в то же мгновение перед его внутренним взором встает призрак прошлого – высокий, беловолосый призрак с триумфальным блеском в разномастных глазах.
«Как ощущения, мистер Бэрбоун? Падать с вершины больно, не так ли?»
Хаотичный вихрь воспоминаний превращается в стройный ясный поток. Доселе оборванные мысли складываются в единую картину, и ужасная реальность предстает перед Криденсом во всей своей черной безысходности:
«Ты заперт… ты в плену у Грин-де-Вальда… ты больше не обскур… ты беспомощный сквиб… ты заперт! Ты в руках у своего заклятого врага!»
Страх юноши сменяется паническим ужасом. Ледяной пот градом стекает по его коже, тело пробивает нервная дрожь. С силой он впивает пальцы себе в волосы, стараясь унять неистовый стук в висках: нет, нет, нет…
НЕТ! Что угодно, только не это!
Потеря обскура – пустяк по сравнению с тем,
что ожидает его в этой камере… он должен выбраться отсюда! Грин-де-Вальд скоро вернется, и тогда его жизнь обратится в ад…
Слетев с койки, Криденс бросается к стенам и лихорадочно ощупывает их пальцами. Ни единого зазора – каменные блоки состыкованы так, что между ними нельзя просунуть и ногтя. Юноша кидается к двери, но та даже не дребезжит под его отчаянным натиском. Ловушка, совершенная темница…
Ужас захлестывает Криденса с удесятеренной силой: уже с криками и стонами он метается по камере, пока, наконец, полумертвый от усталости, не падает на койку и то ли засыпает, то ли теряет сознание.
Он выныривает из омута забвения, услышав звяканье посуды: кувшин и тарелка испарились и тут же появились снова со свежим пайком. Страх юноши притупляется чувством голода и жажды – ползком он подбирается к столу и склоняется над кувшином.
Смирившись с безысходностью, Криденс перестает метаться. Волны ужаса захлестывают его уже с переменчивой силой, подобно вспышкам болезни: он то хватается за голову, колотимый дрожью, то обреченно смотрит в одну точку, вслушиваясь в царящую тишину.
Похоже, он провел в заключении несколько дней: сноп света, озаряющий его камеру, гас и вспыхивал несколько раз. Его кормили как минимум дважды в сутки – он не успевал особо проголодаться. Один раз по камере пробежало какое-то таинственное свечение – что оно означало, Криденс не понял… или не стремился понять. Чувство обреченности все сильнее завладевало им, вытесняя все остальные ощущения.
Поэтому когда дверь камеры внезапно отворилась, у Криденса возникло такое чувство, будто его резко выдернули из глубокого сна. Как завороженный, он смотрит на приближающегося к нему волшебника в строгой темно-синей мантии.
Замерев перед сидящим юношей, Геллерт Грин-де-Вальд всматривается в его неподвижное лицо. Ему хватает нескольких секунд, чтобы понять – Криденс только начал осознавать всю бедственность своего положения. Самое страшное еще от него скрыто.
– Ну, мистер Бэрбоун? Как вам в роли узника?
В прострации юноша поднимает на него взгляд, после чего выдыхает с тихим удивлением:
– Вы… как вам это удалось?
– Что именно? – в тоне волшебника проскальзывает застарелая злость, – выжить после вашей трепки или вырвать вам ваши волчьи клыки?
– Обскур…
– Ах, это…, – Грин-де-Вальд усмехается, – да, лишить вас «зубов», мой мальчик, стоило мне тех еще трудов… и с моей стороны было бы бессовестно не признать, что если бы не ваша глупость, у меня вряд ли что бы вышло. Вы, как рассвирепевший взрывопотам, кинулись на меня, завидев кучу мертвых маглов и…
Юноша вскидывает голову – теперь во взгляде его светятся вызов и уже знакомый чародею гнев:
– Вы убили невинных людей!
– Вы уверены в этом? – разномастные глаза хитро сощуриваются, – или, правильнее будет сказать: вы уверены, что это
я их убил?
Смутившись, Криденс отводит взгляд… нет: он не должен позволять Грин-де-Вальду поколебать свою уверенность!
– Дом был взорван магией. Мракоборцы узнали ваш почерк! Голубой огонь, сгустки мощной магической энергии – все указывало на вас!
– Да, мракоборцев очень легко ввести в заблуждение…, – рассеяно протягивает Грин-де-Валь-да, – они почему-то все время забывают о том, что маглы вредят друг другу гораздо больше, чем то делают природа, магия или стихия…
Юноша вздрагивает. Бросив пренебрежительный взгляд на его лицо, уже озаряемое поздней догадкой, темный маг добавляет с убийственной прямотой:
– Те маглы, что так всколыхнули ваши чувства, были солдатами. Они погибли в одной из потасовок, весьма нередких в последнее время – к вашему сведению, мир не-магов готовится к новой мировой войне. Все же, что сделал я – это поместил их трупы в разоренный теми же солдатами дом и устроил взрыв. Я нарочито оставил кучу следов, точнее – то, что среди мракоборцев принято считать моими следами, чтобы заманить вас в свою ловушку. Я сыграл на вашей вспыльчивости, мой мальчик, а так же на вашей ненависти ко мне. Вы в очередной раз напали на меня, будучи полностью уверенным в своей победе… и вот результат: вы сквиб, а я по-прежнему живой. И просто совет от человека, много повидавшего в своей жизни: будьте честны с собой и признайте, что вы сами себя погубили.
Стыд и чувство вины ложатся на плечи юноши тяжелым хомутом. Судорожно захватывая ртом воздух, он опускает глаза, чтобы не видеть мрачного торжества на лице волшебника. Последние слова Грин-де-Вальда беспощадно отзываются в его сознании, и, скрепя сердце, он признает их правоту.
Он сам себя погубил… дал себя провести, сыграть на своей ненависти…
– Что вы со мной сделаете? – с дрожью спрашивает юноша, не поднимая взгляд.
– Что сделаю? – переспрашивает Грин-де-Вальд с наигранным удивлением, – ответ на этот вопрос вы легко отыщите и сами. Просто вспомните, что
вы делали со мной…
– Вы меня убьете?
– Так вас больше всего волнует смерть? Не ожидал, что вы столь малодушны, мой мальчик. Я был полностью уверен в том, что больше всего вас обеспокоит судьба вашего возлюбленного Пер-сиваля…
Темницу оглашает жалобный стон: конвульсивно дернувшись, Криденс устремляет на Грин-де-Вальда отчаянные, круглые от ужаса глаза. Он и не думал, он и забыл, что вместе с собой тянет во тьму еще одного человека…
Лицо Грин-де-Вальда уже не выражает торжество – теперь оно излучает холодный гнев, какой бывает у судьи, выносящего смертный приговор.
– Ваш возлюбленный мракоборец в соседней камере – вот за этой стеной. Если вы напряжете память, то поймете, что у меня нет ни малейшей причины иметь к нему снисхождение… а вот насколько я не буду снисходителен, зависит от вас. Даю вам время на раздумье или, если хотите – на составление эпитафии. До свидания, Криденс… и спасибо: признаюсь, я не так уж и рассчитывал на победу…
Шелестя полами мантии, Грин-де-Вальд покидает своего пленника. Скованный ужасом, юноша не пытается его остановить. Лишь когда затворяется дверь камеры, он выходит из оцепенения:
– СТОЙТЕ! – с криком отчаяния Криденс бросается на дверь.
Помолотив в нее кулаками, он прикладывает к ней ухо, но из-за толстого листа металла не долетает ни звука. С приливом нового отчаяния юноша бросается к стене, надеясь услышать хоть что-то, что пролило бы свет на судьбу любимого человека…
что с Персивалем? Жив ли он? Его пытают?
Камень отзывается холодным молчанием. Впившись себе в волосы, Криденс Бэрбоун падает на пол, моля, чтобы все случившееся оказалось лишь страшным сном. Тело его бьется в рыданиях, и только мрак темницы сочувствует ему, обволакивая своим покровом.
* * *
Подземные камеры Фреймагихерца устроены таким образом, что при всех стараниях заключенным не удается расслышать, что творится в коридорах. Зато тюремщики, проходя мимо дверей, слышат каждое их слово. Кроме того, легким движением палочки непроницаемый лист металла можно превратить в одностороннее окно, дабы проверить состояние узника.
Глядя на плачущего Криденса, Геллерт Грин-де-Вальд не испытывает радость. Чувство, которое завладевает им, больше похоже на тихий гнев. Возможно, все дело в том, что в страданиях своей жертвы он слышит эхо собственных мучений и в который раз сетует на горький несправедливый мир.
Когда стенания юноши начинают утихать, гасимые физической усталостью, темный маг поднимается на первый этаж замка и, отперев ажурную калитку, выходит в сад. Утро в самом разгаре: небо уже не алое, а розовато-голубое, роса испарилась с листьев и лепестков растений, но в воздухе еще висят остатки ночной прохлады.
Грин-де-Вальд знает – этим утром будет наказан еще один человек. И глядя на радужные цветы и нежную зелень деревьев, он его почти жалеет.
* * *
Открыв глаза, Тина Голдштейн не сразу им верит… что это? Сумерки? Или просто туман? Одевая домашнюю мантию, она усиленно моргает, но странное наваждение не проходит… наверное, это все Уильям со своими экспериментальными чарами – опять ее спутали с подопытным кроликом.
Все же тревога не покидает волшебницу – даже когда она приходит в гостиную и видит свою жизнерадостную сестру.
– Доброе утро, Тина! – улыбается Куинни.
Но уже в следующую секунду радость ее сменяется тревогой:
– Что с тобой, милая?!
– Ничего, Куинни…, – Тина выдвигает стул, – просто… боюсь, что я заболела.
– У тебя что-то болит?
– Нет. Но я странно себя чувствую… не беспокойся! Просто, если можешь, пошли сову к целителю…
– Обязательно пошлю, еще и за перья дерну, чтобы летела побыстрее! Присаживайся… погоди минутку – сейчас я приготовлю завтрак.
Взмахом палочки златовласая чародейка заколдовывает кухонный нож и приказывает ему нашинковать овощи. Еще один взмах – и на обыкновенной магловской плите разгорается магическое пламя.
Сложив локти перед собой, Тина оглядывает обстановку гостиной – такую привычную ранее и такую дикую теперь. Ее страх несколько притупляет голос сестры – взволнованный и в то же время не потерявший бодрость:
– Знаешь, Тина, мне сегодня снился такой необычный сон! Мне снилось, что к нам в дом пробрался незнакомый мужчина…
Несмотря на пугающее чувство, губы у Тины расползаются в улыбке. Хозяйка их дома – старая пуританка миссис Эспозито, запрещала своим постоялицам приводить мужчин, что, конечно же, не могло не огорчать кокетливую Куинни.
– И как тот мужчина выглядел?
– Не помню, – новым движением палочки Куинни отправляет на плиту сковородку, – вроде бы он был беловолосый… а еще, представляешь – он крался, как кот! Наверное, это был вор – хотел украсть наши сердца и… ай! – волшебница тихо вскрикивает.
Заговорившись, она не заметила парящий ножик и тот, шинкуя салат, задел ей палец.
– О, не волнуйся, милая! – поспешно восклицает неунывающая чародейка, обернувшись к испугавшейся сестре, – я просто порезала палец. Сама виновата… что с тобой, Тина?! – неожиданно ее жизнерадостность сменяется страхом, – Тина, милая, что случилось?!
…круглыми от ужаса глазами Тина Голдштейн смотрит на капельку крови, алеющую на тонком женском пальце – неестественно яркую, будто сияющую. Вдруг боль пронзает все ее тело, а в сияющей алой капле она видит нечто
такое, что невольно не удерживается от крика.
– ТИНА! – сбив на бегу кружащиеся тосты, Куинни бросается к сестре.
Она не успевает подхватить ее: со сдавленным стоном волшебница распластывается на полу, потеряв сознание.
Спустя пару мгновений из окна дома вылетает живая сова, привлекая внимание прохожих. Задрав голову, некоторые из них успевают увидеть красивую девушку с фарфоровым лицом, искаженным волнением и страхом.
