Всё даст им война

Описывать своё нынешнее положение словом «фиаско» Саше нравилось гораздо больше, чем словом «пиздец». У слова «пиздец» было множественное число, и это немного удручало. Как будто бы к «пиздецу», происходившему с вампиром сейчас, мог бы добавиться ещё один «пиздец», а за ним — ещё один, и ещё… А для слова «фиаско» не придумали даже множественного числа. Потому что «фиаско» — это полное и окончательное крушение всех надежд. Дальше некуда. К тому же, «фиаско» звучало красивее. Благороднее, что ли. К тремстам двум годам Саша привык это ценить. Создавалась иллюзия, что Саша не потерял себя окончательно. Правда, до этого оставалось совсем немного, но вампир предпочитал игнорировать этот досадный аспект. Получалось с трудом, но всё-таки получалось, иначе он умер бы здесь давным давно. Он жил. Несмотря на то, что в солнечные дни на пол его замурованного подвала ложилась полоса чистого нерассеянного света, пробивавшегося через продух, несмотря на то, что крыс часто травили, несмотря на то, что вампир мог бы просто перестать есть, попытаться повеситься на торчащей из потолка арматуре, несмотря на то, что он мог, в конце концов, насадиться на эту арматуру глазом… Саша жил. У него просто не было повода умирать. Не было отчаяния, не было надрывной истерики, приводящей людей к самоубийству… Даже суицидальных мыслей не было, хотя, как Саша понял из обширного опыта психолога, жившего в квартире 75, они были далеко не обязательным условием. Саша не сразу полюбил подслушивать сессии. Психологи, судя по разговорам жителей дома, были сплошными шарлатанами и вымогателями. Таких вампир не любил как-то по инерции ещё со времён революции, потому что на красивых плакатах с изображением некрасивых вымогателей непременно подписывалось, что они «пьют кровь народа», а значит — конкурируют с Сашей. Однако, психолог из 75-й не был Саше конкурентом: кровь клиентов он точно не сосал, это скорее из него сосали жизненные соки обездоленные, несчастные, покинутые, выброшенные на обочину жизни люди. В начале клиенты раздражали своим нытьём, но, стоило свыкнуться с мыслью, что разговоры эти никуда не денутся, и их придётся слушать, пока этот психолог не съедет, и начать хотя бы ради интереса прислушиваться к обсуждениям, как вампир поймал себя на неожиданном и приятном ощущении, что у него не всё так плохо. По крайней мере, Саше повезло, что мать не применяла к нему «абьюз». Возможно и зря. Возможно, если бы мать могла оказывать на Сашу психологическое давление, он счастливо умер бы ещё в восемнадцатом веке, так и не будучи укушенным заезжим упырём, с которым мать строго-настрого запретила играть в карты… Возможно. Саше не дано было узнать, что произошло бы в этом случае. Он просто существовал в подвале, куда его загнали лет семьдесят назад, а потом замуровали, когда делали мусоропровод. Это Саша сделал так, чтобы его замуровали. Он тогда ещё слишком боялся, что про него вспомнят и начнут мстить. Для приглашения в дом порой хватало гипноза, порой — вампиру когда-то это удавалось без труда — простой вежливости, а вот попробуй уговорить добротную кирпичную кладку… Он жил, даже, как ему казалось, неплохо. У него было крысиное гнездо в углу подвала: там крысы рождались, учились искать среди мусора пропитание, росли, жирнели, и в конце концов, доверчиво садились Саше на грудь, чтобы даже не пискнуть, когда вампир взрезал им шею единственным оставшимся клыком. Крысы были смирные: сложно не подчиняться гипнозу, когда поколения до тебя подчинялись. Случались и попытки бунта, но выцеплять и пытаться присмирить крысёнышей, отворачивавшихся в тот момент, когда вампир диктовал им дальнейшие действия скороговоркой — чтобы попадать между ударов сердца, не было смысла. Саша просто вкладывал правильные мысли в головки другим крысам, и те делали всё за него. Вампира даже радовало, что у него эта схема работала совершеннее, чем у людей наверху. Ещё у вампира был доступ к пресловутому мусоропроводу, в изгибе которого он проковырял удобную дырку. Теперь пакеты застревали, давая вампиру доступ к своим внутренностям, и никуда не девались, пока вампир не проталкивал их дальше по проводу. Люди имели замечательную страсть выбрасывать очень нужные, хоть и немного дырявые вещи, а ещё… Саша этим не гордился, но благодаря всё тому же мусоропроводу ему доставалась человеческая кровь, иногда даже кровь девственниц. Человеческая кровь затягивала ему раны, возвращала ненадолго ту невероятную силу, которая могла бы позволить ему выбраться на поверхность — выломав мусоропровод, он смог бы вылезти из подвала, но… Ему не хотелось наружу. Там пришлось бы выживать, охотиться на людей, а Саша… Саша не мог. И дело было даже не в выпавших клыках, не в том, что с одним клыком много не наохотишься… Он не мог ранить людей. Просто не мог. Ему было нельзя. И это «нельзя» было вытатуировано на коже прочно и, к сожалению, магически. Конечно, оставались фокусы с гипнозом, донорская кровь в больницах… На поверхности он был слаб и уязвим. Если Саша и не потерял себя в этом подвале, то избегать опасностей он точно разучился. Любой чародей, любой оборотень убил бы его без труда, любой вампир сделал бы это, не задумываясь и с удовольствием. Единственной причиной, по которой Саша всё ещё оставался в живых, был подвал дома 22 на улице Сакко-Ванцетти — его панцирь, его крепость, его гроб… Один из домов, построенный задолго до революции. Саша, пожалуй, не соврал бы, скажи, что привязался к этому дому и его жизни. Сначала — особняк каких-то литовских графов, после надстройки нескольких этажей в советский период — коммуналка, затем приватизированные квартиры… Саша застал только два последних этапа, но историю дома выучил наизусть, когда дом собрались сносить. Все, кто годами и поколениями, подобно Сашиным крысам, жили в доме, взрослели, топтали лестницы, боялись старой стенки, за которой живёт говорящий бабайка, курили на балконах в тайне от родителей, слушали музыку, с каждым годом всё более и более безумную, трахались, женились, плодились и умирали… Все в один голос вдруг заговорили об истории этого дома, заглушая даже всхлипы пациентов в 75-й квартире. И вот тогда Саша наконец-то понял, что к фиаско добавился ещё и пиздец, причём особо крупный и откормленный, как лучшие из его крыс, которых — до вампира дошло — с уходом людей станет нечем кормить. Мусоропровод, кормивший и Сашу, и крыс, заглохнет, и вампиру… Вампиру придётся вылезти на поверхность. Люди говорили об истории дома, люди возмущались на кухнях, люди твердили о том, что дом не может быть снесён и собирали вещи, строительного мусора становилось всё больше. Люди ничего не могли сделать. В один из пасмурных дней Сашу разбудили крики. Люди топтались всё ещё непривычной вампиру разноцветной обувью перед продухом, через который Саша силился разглядеть плакаты, которыми они размахивали. Ничего не выходило — их держали слишком высоко. Люди хотели справедливости в отношении дома. Потом кто-то очень зря выкрикнул, что хочет справедливости вообще… Прямо перед Сашиным продухом какую-то девушку положили лицом в асфальт. Из её носа текла кровь. Вампир поймал её взгляд, услышал сердце и приказал удариться лицом об асфальт ещё раз, и ещё, и ещё, пока она не потеряла сознание… Она была рыжая. Такая похожая на Настю, оставшуюся там — давным давно. В общей суматохе, кажется, никто не заметил, как Саша торопливо обмакнул пальцы в кровь, оставшуюся на тротуаре, лизнул, чувствуя прилив сил. Дом стремительно пустел, и Саша понимал, что вскоре его расселят полностью. Откладывать было нельзя. Кровь рыжей была кстати. Саша осторожно потянулся к запекавшемуся на асфальте пятну. Ему нужно было больше, чтобы быть способным выбраться отсюда. Он слишком долго тянул… Мусоропровод заглох окончательно через пару дней. Та его часть, которую Саше удалось вырвать, пока не закончились силы, подаренные несколькими каплями человеческой крови, валялась на полу. Свобода, которая превратилась из мечты в необходимость, была совсем рядом: всего лишь протиснуться в мусоропровод и хорошенько врезать, пробивая дырку на той стороне, отогнуть металлические листы… Саша не мог этого сделать. Крысиной крови хватало только на то, чтобы вставать, ходить, дышать и так далее… Но ни тебе силы, ни превращения в мышь — особенно энергозатратного фокуса. К тому же, крысы, которых приходилось выпускать из подвала на кормёжку, возвращались всё реже. Саше оставалось только лечь и умереть. Вернее — впасть в спячку, оставшись без крови. А дальше — пускай с ним делают, что хотят: пускай ему размозжит голову, пускай организм, истративший последние ресурсы, умрёт самостоятельно, без участия Саши, пускай его откопают в подвале и какой-нибудь сердобольный рабочий вынесет под яркое солнце… Последний вариант был особенно интересным: нарушить статут о секретности, переполошить пол-Питера, устроить фаер-шоу, и, может быть, даже что-нибудь поджечь, быть при этом блаженно мёртвым, и уже никогда не нести за это ответственность. Вариант казался почти идеальным. За исключением одной небольшой детали: Саша очень-очень не хотел умирать. Даже когда ушли крысы и пришлось ловить мух, слетавшихся на запах гниющего без человеческой крови тела, когда Саша понял, что больше не может вставать и дышит с затруднением… Он не хотел в спячку. Чистое упрямство, неподкреплённое ничем, заставляло бодрствовать, лежать, слушая шум летнего Питера и тишину дома, готовящегося к сносу, с каждым днём всё сложнее и сложнее концентрируясь на отдельных звуках… На звуке болгарки, вгрызавшейся в мусоропровод с той стороны, Саша всё-таки сконцентрироваться смог, и даже сообразить, что чувствительные уши лучше зажать. Помогло не сильно. Звук будто разъедал барабанные перепонки, заставлял выть и корчиться от боли почти также, как святая вода, которой Сашу как-то полили на спор. Визг сменился грохотом: пробитая Сашей труба не выдержала и въехала в подвал, чудом не зацепив вампира. Следом за ней в образовавшемся проломе показался встрёпанный паренёк, должно быть мародёр — захотелось металл сдать. Он тревожно оглядел Сашино многолетнее убежище, и уже собирался снова исчезнуть, когда вампир прохрипел: — Привет, мелочь… Пацан ойкнул, стукнулся головой о край пролома, и — удача — повернулся на голос. У него не было шанса что-то понять — Саша завладел его волей легко, даже сам удивившись этой лёгкости. — Слушай мой голос. — приказал вампир. — Тебя тянет ко мне, и ты… Очень хочешь расцарапать себе шею. До крови. Мародёр поднял обе руки к шее. Человеческие ногти были для этого непредназначены. Можно было бы приказать ему упасть шеей на болгарку, но Саша не особенно рассчитывал, что пацану с такой раной удастся потом вернуться к вампиру. — Ты хочешь подобрать камень. — милостиво предложил Саша. Пацан просочился в отверстие, поднимая белёсую пыль, неловко свалился на каменный пол, но даже не скривился от боли, подобрал обломок кирпича… Дело пошло быстрее. По коже потекли первые капли крови. — Ты хочешь обнять меня. Близость живой крови будоражила. Мародёр отрешённо подставил Саше шею, и тот осторожно слизнул кровь, стараясь держать клык подальше от кожи, чтобы не поранить мародёра самостоятельно. Пацан был оборотнем. И это… Разочаровывало. Кровь оборотней, чуть более терпкая, чем человеческая, пьянящая, как хорошее вино, по свойствам ничем не отличалась от крысиной. Не стесняясь больше, Саша впился клыком ему в шею. Впрочем, ему сейчас хватало и этого. Чтобы выбраться из подвала, не нужно было больше гнуть металл голыми руками или превращаться в летучую мышь, чтобы протиснуться через продух. Оборотень вдруг задышал часто-часто, усиливая поток крови, сочившейся из раны на шее. Саша не приказывал ему это, но, возможно, дело было в том, что организм мародёра не справлялся… Рука оборотня, сжавшая свитер вампира на спине, вдруг дёрнулась, и Саша едва успел увернуться, когда возле самого лица мелькнула длинная вытянутая пасть, в начале показавшаяся вампиру крокодильей. Когти царапнули спину, но вреда не причинили. Саша метнулся за трубу, прижался к стене грудью, надеясь, что оборотень не бросится за ним. Оборотень не бросился. Осмелившийся выглянуть из-за трубы Саша чуть не фыркнул, увидев, во что обратился неудачливый мародёр. На каменном полу переминалось с лапы на лапу жалкое существо, в котором с трудом узнавался щенок борзой. Шерсть, свалявшаяся колтунами, зачем-то неаккуратно выбритые уши, лезущий в рану на шее чёрно-рыжий мех… Щенок был совсем некрупным, едва доставал вампиру до колена, сравнивать его с крокодилом было оскорблением всему крокодильему роду. К тому же, эта пародия на оборотня явно боялась вампира больше, чем наоборот. Саша уселся на трубу верхом, уставился на псину внимательным взглядом. Всё-таки «оборотень» — слишком красиво для этого несчастного существа. Оборотни свои вторые сущности любили, холили, лелеяли, а этот, наверное, в таком обличие даже не понял бы человеческого языка. Впрочем, говорить с ним Саше было не о чем. Правда, бессмысленно было и гипнотизировать: оборотень бы просто перекинулся обратно, и пришлось бы начинать всё сначала. Оборотни, не дружившие со своими вторыми сущностями, Сашу бесили: сколько ни гипнотизируй — всё равно либо псина, либо человек останутся с незамутнённым сознанием и не преминут воспользоваться слабостью второй личности, чтобы забрать контроль над телом. В любом случае, Саше это было ни к чему. Крови хватало, чтобы не чувствовать себя трупом, а это уже было неплохо. То, что выглядел он сейчас именно как полуразложившийся мертвец, вампира не сильно волновало. Психолог из 75-й квартиры внушал своим пациентам, что главное в человеке всегда находится внутри, а внутри у вампира продолжало стучать сердце. Щенок уселся на задницу, видимо, не совсем понимая, что делать дальше, как назло — прямо между Сашей и отверстием в кладке. Стоило вампиру двинуться в его направлении, как щенок зарычал. Вернее — попытался. Саша ощерился, напоминая, кто здесь на кого охотится. Щенок заскулил и попятился. — Вот я кого-то… — пригрозил вампир, на всякий случай замахиваясь рукой, в которой остро не хватало тапка. Может — генетическая память, может, все они за свою недолгую жизнь привыкали к тому, что от тапка надо бежать куда подальше. Саше не было дела. Главное: собака отодвинулась с прохода, опрокинулась на спину, подставляя живот. Уважения к оборотню у вампира не осталось совершенно. Саша без особенного труда подтянулся и выбрался из подвала. В последний момент щенок, осознавший, что его оставляют в гордом одиночестве, заскулил, но вампир даже не обернулся. Не полез бы мародёрствовать — не попался бы так глупо. Пускай ждёт теперь, пока псина догадается отдать тело человеку… Оставленная болгарка для мародёра была какая-то слишком новенькая и блестящая, даже с неотклеенной и неоцарапанной этикеткой. Не то, чтобы Саша разбирался в болгарках, но сколько мусоропроводов пришлось бы выпилить, чтобы покрыть стоимость вот этого приобретения? На что вообще этот парень рассчитывал? На лестницу проникал солнечный свет, лежал на старых ступенях ровными рыже-алыми квадратами, до ночи оставалось совсем немного. Окна мародёр бить не стал, у него, видимо, была конкретная цель, которую он бросился выполнять тут же… В полоске света кружились пылинки, Саша осторожно провёл рукой в воздухе, пыль всколыхнулась. Пальцы не обожгло солнцем — стекло защищало надёжно. Ему хотелось наверх. Из 75-й квартиры, говорили, открывался неплохой вид. Саше хотелось увидеть город. Впервые за много-много лет — сверху. Одновременно хотелось оттянуть момент, когда этот гордый город вновь предстанет перед вампиром, заставшим и его молодость, и самые чёрные времена… Ляжет к ногам Саши, переливаясь всеми цветами заката, и вампир простит ему и забвение, и заточение, и всё, что было простит… Поднимаясь, он то и дело останавливался, отряхивая с босых ступней мелкие кусочки штукатурки и кирпича, которыми был усыпан пол подвала. Теперь они мешали подниматься, впиваясь в кожу. Саша скользил рукой по пластмассовому покрытию перил, касался облупившейся тёмно-рыжей краски на стенах, впитывал в себя всё то, чего был лишён столько времени. Вампира накрывало почти человеческой тоской об упущенном. Иррациональная горечь по когда-то прекрасному, а теперь — опустевшему дому сжимала где-то внутри. Саша не думал, что привяжется к жившим здесь людям, которых знал лишь по голосам. Не предполагал, что его будет так сильно тянуть в их опустевшие квартиры: пройтись по ним, коснуться случайно оставленных ненужных вещей… Вампир даже представить не мог, когда он снова вернётся сюда, и вернётся ли вообще. Снаружи ждал огромный опасный мир, ненавидевший его. Саша знал, что прощание с домом затягивать не стоит. Крови оборотня хватило бы ненадолго. К тому моменту, как она закончится, Саше хорошо было бы уже обзавестись новой, желательно — человеческой… Очень желательно. Последние пролёты Саша преодолел ещё медленнее предыдущих. Оставаясь без физической нагрузки и человеческой крови такое долгое время, он сам себе казался сгнившей развалиной. За пролёт до верхнего этажа Саша и вовсе остановился, забрался на пыльный подоконник с ногами. Ещё совсем немного, и окно можно будет открыть, вдохнуть полной грудью тёплый летний ветер, высунуться по пояс, и, может быть, даже что-то не очень громко крикнуть Петербургу. Так, чтобы услышал только Петербург — не люди, не чародеи, не оборотни, и, уж конечно, не вампиры… Краешек солнца исчез. Саше можно было открыть окно — рассеянный свет был безопасен, но вампир медлил. Отсюда — из-за стекла, казалось, что Петербург — нарисованная движущаяся картинка: зажигающийся свет фонарей, дым, растворяющийся в темнеющем небе, силуэт полной луны, становящейся всё ярче и ярче… Но если бы Саша решился открыть окно, Петербург бы хлынул в дом — огромный, объёмный, шумный — тот, перед которым вампир чувствовал себя беззащитным… Саша прикоснулся к ручке окна, потянул её вверх, и решил, что откроет на счёт «три». На счёт «двести пятьдесят девять» в подвале взвыли жутко и протяжно. На счёт «двести шестьдесят» раздался глухой удар, от которого надёжная кирпичная кладка, столько лет отгораживавшая Сашу от мира, судя по звуку, разлетелась в крошево.