***
С самого детства я стараюсь поступать по совести, как положено, и до сих пор не сомневался в своих действиях. И даже когда решил помочь Роджеру, несмотря на терзавшие меня опасения, я четко осознавал, что всё делаю правильно. Но сейчас я потерял эту уверенность. Потому что не представляю, как реагировать на те чувства, что возникли в моём сердце и напрочь заглушили голос разума. Потому что боюсь ошибиться. И не могу так безответственно обойтись с ним. Мне бы по-хорошему держаться от него подальше; быть с ним рядом каждый день становится всё труднее. Его красноречивые взгляды, будто бы случайные прикосновения, коварные соблазнительные улыбки, его горячее молодое тело, наконец — всё это сводит с ума. Держусь изо всех сил и понимаю, что падаю со скоростью света в это дурацкое и так некстати возникшее чувство. Поэтому и задерживаюсь всё чаще, получая после заслуженные непонимание и обиду. Знал бы он, как мне самому тяжело находиться от него так далеко и так близко. Но в этот раз я задерживаюсь не зря. Эта мысль возникла после рассказа Роджера о своей семье. Зрела потихоньку и в итоге овладела разумом. Я, конечно, подозреваю, что своим поступком могу разозлить парня и оттолкнуть, но другого выхода, увы, не вижу. Размышляю об этом уже который день и всё больше убеждаю себя найти его отца. Мне необходимо узнать, действительно ли так плохо обстоят дела, потому что с трудом представляю, что родителям настолько плевать на своего ребёнка. Я должен это сделать не только для него, но еще и для себя, чтобы успокоить свою совесть, чтобы быть уверенным, что сделано всё возможное. После лекций запираюсь у себя в кабинете, вывожу ноутбук из спящего режима и открываю браузер. Уйму времени убиваю на поиски информации и телефонные звонки. Наконец, нахожу всех Майклов Тейлоров, проживающих в городе Труро графства Корнуолл. Их ни много ни мало — восемнадцать человек, из которых десять слишком молоды, чтобы иметь сына возраста Роджера. Только если не заимели его ещё в глубоком детстве. Остальных я аккуратно выписываю в ежедневник со всеми адресами и телефонами. На удачу я не рассчитываю, но всё же надеюсь, что получится найти нужного человека и побеседовать с ним. Не верю я, что вот так просто можно отказаться от такого замечательного мальчишки и бросить его на произвол судьбы. На следующий день снова остаюсь на кафедре допоздна и обзваниваю каждый номер. Код города, несколько цифр, короткие гудки, спешащие друг за другом, и ничего. Набираю следующий, вежливо здороваюсь, прошу позвать Майкла Тейлора и… Опять ничего. Почтенный старик с кучей внуков и тремя дочерями — вычёркиваю. Следующий номер, гудки, заученная вежливая фраза — снова мимо. И так все номера, кроме двух последних. Там пока никто не отвечает, и придётся пробовать позже. Пью паршивый кофе из автомата, жую какой-то сухой сэндвич и думаю о том, что Роджер опять будет дожидаться меня и даже не поест, пока я не приду. Ну что за ребячество, ей-богу? Спустя полчаса снова набираю, и ещё одна запись вычеркнута. Тот Майкл Тейлор — гей со множеством забавных словечек, который предложил приехать и хорошенько «закинуться и оттянуться». Нет уж, пусть развлекается без меня. Остался единственный человек, который так и не ответил. Вечерняя синь уже давно закрасила оконный проём, и мне пора возвращаться домой. Скидываю методички и документы в сумку, одеваюсь и выхожу из кабинета. Завтра всё же попробую дозвониться. Иду домой, зная, что меня ждут, и это, чёрт возьми, приятно. По дороге захожу в кондитерскую на углу своего дома, чтобы купить каких-нибудь сладостей. Прямо с порога, когда прихожу с работы, Роджер суёт свой любопытный нос во все сумки и карманы. Вовсе не потому, что подозревает в чём-то непотребном, а потому, что уверен — я принесу что-нибудь вкусненькое. И я приношу, каждый раз устраивая сюрприз, но всегда в придачу неизменные мармеладки — он их очень любит. Мне нравится его баловать. Хоть иногда, скорее в шутку напоминаю о вреде для здоровья от такого количества сахара. То ли я превращаюсь в заботливого родителя, то ли… Даже страшно предположить, что может быть. Встречает меня хмурый и настороженный. Но когда я протягиваю ему пакет со сладостями, тут же расслабляется и одаривает своей лучезарной улыбкой. Улавливаю его порыв сунуться ко мне, но делаю вид, что не замечаю, быстро наклоняюсь и снимаю ботинки. Проходя мимо, ерошу волосы на его макушке и поднимаюсь в спальню, буквально спасаясь постыдным бегством. Чувствую направленный в спину обиженный взгляд, но не могу иначе. Не хочу так подло поступать с его доверием. Ужинаем в полной тишине. Ковыряется в тарелке совсем без аппетита, и ведёт себя подозрительно тихо. Желание есть пропадает и у меня, но я заставляю себя. Завариваю свежий чай и поднимаюсь из-за стола. — Роджер, я пойду… Встречаемся глазами, и я стыдливо замолкаю. Он глядит на меня укоризненно и покорно, как ребёнок, которого наказали непонятно за что. Сколько раз я уже вот так сбегал от него? И сколько раз после этого терзался угрызениями совести. — Работать, да… Конечно, я так и думал. — Кивает и, хмурясь, рассматривает пол под ногами. Задумчиво тру переносицу, мысли ворохом шевелятся в голове. Нельзя так. Он не виноват, что я… Что мне трудно сдерживать себя. Он вообще ни в чём не виноват. — Если хочешь, можем посмотреть какой-нибудь фильм. На твой выбор… — Правда? — мгновенно вскидывается и смотрит с таким неподдельным восторгом, что в груди щемит от нежности. Забираю кружки с чаем — сегодня можно нарушить собственные правила, и зову его за собой в комнату. Плетётся следом с большой миской всяких сладостей, плюхается рядом, забираясь с ногами на диван. Хватает пульт, придвигается вплотную и укладывается на моё плечо. Я напрягаюсь, а ему хоть бы что. Сидит, как ни в чём не бывало и сосредоточенно занимается поиском чего-нибудь интересного. Мне кажется, ему нет никакой разницы, что смотреть, лишь бы вот так, у меня на плече. Останавливается на стареньком, снятом в восьмидесятых годах прошлого века фильме «Стар Трек». Отличный выбор! — Вот! Как раз для тебя. Ты же любишь допотопную фантастику, — смеётся и с задором поглядывает на меня. — «Звёздные войны» тоже давно сняты, но ты ведь их смотришь, не отрываясь… — Ну, ты сравнил… «Мстители», например, круче «Стар Трека»! — Неопределённо взмахивает руками, по всей видимости, показывая этим жестом всю крутизну модной франшизы. — Ну, ещё бы! Много глупостей, сомнительного юмора и ещё больше грохота, — иронично подначиваю. — Тебе не кажется, что «Бемби» и «Русалочка» у Диснея лучше получались? Насупливает брови и соображает, как бы позадиристей огрызнуться. Забавный до жути, когда спорит. Видимо, не находится с ответом и обиженно откидывается на спинку дивана. — Хорошо, давай посмотрим «Мстителей», я не против… — успокоительно сдаюсь. Глупо спорить из-за какого-то фильма. Мотает головой и снова подползает ко мне. Упрямец. Надевает очки, устраивается поудобнее под мышкой, перехватывая меня ладонью через живот, и замирает. Медленно выдыхаю и кошусь на него. Сейчас он спокойный — и чего, спрашивается, так горячился? — довольный, лёгкая улыбка не сходит с губ. Красивый! Особенно в этих очках… Когда я впервые увидел его в них ещё в магазине оптики, то от волнения меня будто током прошибло, и весь заряд ушел вниз живота. Там стало горячо и мучительно приятно. И я не мог перестать любоваться Роджером. Он выглядел не как обычный мальчишка, каких много, а скорее как самая потаённая, безумная фантазия. Смущённый, растерянный, взъерошенный и нелепый в своей мешковатой толстовке и невероятно, до дрожи в пальцах, сексуальный. Я не ожидал, что поведусь на образ мальчика-заучки и в порыве эмоций позволил лишнего, чем смутил его ещё больше, а позже корил себя за несдержанность. Вновь по глупости дал надежду и сам же оттолкнул. Я могу фантазировать сколько угодно, но переступать черту не имею права. Он всего лишь подросток, возможно, увлечённый настолько, что не пытается себя контролировать, но и вряд ли понимает свои чувства. Каждый день с ним приносит мне не только безумную радость, но и подвергает самой изощренной китайской пытке, до которой, уверен, сами китайцы и не додумались бы. Каждый день меня разрывает от желания видеть его рядом и сбежать подальше. И это — невыносимо. С этим мальчишкой одного терпения мало. Боюсь, мне придётся достать из самых глубин своего сердца не только доброту, но и любовь. Любовь к людям, которую я успел позабыть… Чувствую, как его пальцы перестают сжимать мою футболку, как расслабляется и сильнее заваливается на меня. Дыхание затихает и выравнивается — похоже, задремал. Замечаю, как медленно скатывается на грудь, а потом и вовсе укладывается на моих бёдрах. Крутится, безжалостно ёрзает и, уткнувшись носом мне в живот, успокаивается. Ну, здорово! Безмятежно сопит, чуть приоткрыв рот, и кажется до невозможности невинным и беззащитным. Прямо под его щекой всё как-то подозрительно напрягается, и если не прекращу пялиться, ему, наверное, будет очень неудобно спать. Стараюсь переключиться мыслями на посторонние вещи: на фильм, к которому потерял интерес, на разговор с Дэвидом и его слова насчёт моей новой статьи, на мерзко лающую собачку миссис Морис, что заменяет жителям дома будильник, да даже на саму миссис Морис, недалеко ушедшую от своего питомца как по вредности, так и по громкости голоса, и понемногу успокаиваюсь. Накрываю Роджера пледом, снимаю с него очки и сосредотачиваю внимание на экране телевизора. Прихожу в себя от того, что начинает елозить головой и рвано дышать. Вдруг всхлипывает и стонет. Опять плохой сон. Опять ему снится, что он на улице один и всеми брошен. Опять мёрзнет и голодает. Бедолага. Трясу его за плечо, тихонько зову, а он только сильнее жмётся и всхлипывает. Слышу свое имя и становится не по себе. Резко просыпается, подскакивает и не может понять, где он находится, но я тут же его обнимаю покрепче, не давая впасть в очередную истерику. Странно это, наверное, выглядит со стороны: сижу, укачиваю на руках взрослого парня, который и впрямь напуган и растерян, как ребёнок. Вижу его расширенные зрачки и лихорадочный блеск в глазах, как нервно сглатывает и дышит тяжело, словно в горячке весь. Слушаю, как сердце заполошно бьётся, грозясь проломить грудную клетку и вырваться, и успокаивающе поглаживаю по спине. — Тише… Тише… Не бойся. Всё хорошо, ты дома. Я рядом… Отзывается сразу, обмякнув всем телом, и чуть ли не заползает ко мне на колени. Прижимается и обнимает за шею. Глубоко вздыхает, теребит мои волосы и, окончательно успокоившись, шепчет: — Я снова, да? Прости… — Улыбаюсь и мотаю головой, мол, не о чем беспокоится. — Мне нравятся твои кудри… — Правда? — настороженно отзываюсь. Роджер кивает, лениво и всё ещё сонно улыбаясь. — А я тебе нравлюсь, Брай? Глядит на меня, невинно хлопая длиннющими ресницами, кусает губу и тихонько царапает ногтями мой затылок. Это, оказывается, очень приятно! Готов заурчать, как довольный кот. А ещё показать ему, как он мне нравится, до хруста в рёбрах, до распухших от голодных поцелуев губ, до протяжных стонов. Но одёргиваю себя и, с трудом прочистив горло, полушутливо, полусерьёзно отвечаю: — Нравишься! Но ты несовершеннолетний подросток, а я взрослый мужик и гожусь тебе в отцы. Даже не мечтай, что я когда-нибудь переступлю дозволенную черту. Краснеет и опускает взгляд. Вот же гадёныш! Ох, вижу, как он об этом не мечтает. Ни единой минуты. Делает робкое движение навстречу, скользит ладонью вниз от груди к моему животу, ловко обхватывает за талию и тянется ближе. Пытаюсь отодвинуться, но он не позволяет и больно впивается в мой рот. Зажмуриваюсь от неожиданности, ощущая, как его язык касается моего, и позволяю себе расслабиться, поддаться соблазну буквально на мгновение. Поцелуй становится всё более жадным, сладким и тягучим. Пока я не оказываю сопротивление, Роджер торопливо взбирается на мои бёдра и сжимает их своими. Я хватаю его за плечи, стараясь удерживать хоть немного безопасного расстояния между нашими телами, но он понимает это по-своему… Вжимается в меня с такой силой, что я ощущаю наше взаимное возбуждение. И этого достаточно, чтобы я оттолкнул его и вскочил с дивана. Все мышцы затекли, и я невольно морщусь от пронизывающей боли. Кидаю укоризненный взгляд на Роджера и сдержанно прошу: — Не делай так. Нехорошо это… — Облизывает губы и порывается возразить в ответ, но я перебиваю его порыв: — Идём спать, поздно уже. Выключаю телевизор и кошусь на него. Непонимающе щурится, едва дёргает уголками рта и вроде дрожит. Стиснув зубы, отворачиваюсь, боясь не сдержаться и кинуться к нему. Спиной чувствую, как он пронзительно смотрит. И злюсь за эту слабость. Дойдя до дверей спален, как и всегда, желаем друг другу спокойной ночи и расходимся каждый в свою комнату. Сегодня я не зайду к нему перед сном. Он застал меня врасплох своим поцелуем, и я слегка растерялся от такого напора. Необходимо успокоиться. Потому что мне не должно было это понравиться. Потому что я подобрал его с улицы и вместо внезапно возникшего влечения должен испытывать брезгливость. Потому что я не имею права связываться с малолеткой.***
Несовершеннолетние для меня всегда были под запретом. Слишком много эмоций, гормональные встряски, истерики и ещё целый набор не особо приятных опций. Как ни странно, под этот запрет попадали и мужчины, наделённые физической красотой. Наверное, потому, что невозможно удержать в руках того, на кого любуется каждый встречный, как бы ни хотелось. Наверное, потому, что, не удержав, становится больно… А Роджер сочетает в себе всё то, чего я сторонюсь, но опасения, увы, не вызывает. Он такой ласковый, игривый, как кот, а хватка, словно у натасканного бульдога, никакого спасения от него нет. Я так устал от внутренней борьбы, когда мой ум упорствует: «Не смей!», а тело велит: «Делай…». И чем сильнее я теряю самообладание рядом с ним, тем сильнее закрываюсь от него. Если бы он только смог понять, что отталкиваю я его не потому, что… Вовсе не из-за него, а только из-за себя. И как я ненавижу себя за это показное равнодушие. Вот и сегодня очередная попытка быть благоразумным с треском проваливается. Да и какой к чёрту разум, если с одной стороны табу, а с другой — чуть ли не основной инстинкт срабатывает? Я же обещал его не трогать даже пальцем, а теперь хочу не то что тронуть, а зацеловать всего, разложить на любой горизонтальной поверхности и… Я так с ума сойду от всех этих мыслей. В квартире темно и тихо, и я лежу без сна… Едва слышны какие-то шорохи. Может, это Роджер ворочается в соседней комнате и тоже не может уснуть. Неужели до сих пор так и не привык к нормальной кровати? Помню, как, просыпаясь, находил его спящим на полу, свернувшимся в клубочек от холода. Приходилось будить и сонного перетаскивать обратно на постель. Помню его дурные сны, от которых подскакивал, как ошпаренный, и бежал к нему в комнату, боясь увидеть, как его там расчленяют маньяки. Хорошо хоть сейчас эти кошмары появляются всё реже. А возможно, он так же, как и я, думает об этом поцелуе… Честно говоря, мне и самому непривычно находиться в своей квартире с кем-то ещё. За столько лет я примирился с одиночеством и не видел необходимости в постоянном присутствии живого человека рядом. Ни с кем не делил ванную или кухню, очень давно не готовил кому-то завтрак, да и мне никто и никогда, кроме матушки, не готовил. А Роджер, надо отдать ему должное, делает по утрам сэндвичи и варит потрясающий кофе. Даже турку где-то откопал. И уж тем более я не собирался впускать кого-то в свою жизнь. Работа не в счёт, там всё другое — знакомые, но, по сути, посторонние люди. А здесь сейчас этот приблудный мальчишка, хоть и чужой совсем, но уже как будто свой и такой близкий. А ведь был когда-то один-единственный…***
Его звали… Впрочем, сейчас не имеет никакого значения, как его звали. И долгое время, если я слышал это имя, произносимое кем-нибудь вслух, не то, что ему дали родители при рождении, а которое он выбрал себе сам (творческий псевдоним, куда же без него в мире искусства!), то всякий раз вздрагивал, и меня бросало в жар. И не сказать, чтобы имя было какое-то популярное. Но почему-то после того, как мы расстались, всё чаще попадалось на слух. Прошло почти десять лет, но в памяти до сих пор всплывали какие-то детали: поворот головы, чёрные, как смоль, закрывающие плечи волосы, задумчивый взгляд пронзительных карих глаз, задорный смех, дрожащие губы… Таких, как он, я никогда не встречал и был уверен, что больше никогда и не встречу, потому что он оставил в моей душе неизгладимый след. Никогда не замечая в себе подобных наклонностей, я на мужчин смотрел, как и любой нормальный человек смотрит на собственный пол. Не испытывая ни сильной симпатии, ни тем более физического влечения, только лишь сдержанные приятельские чувства. По крайней мере, я не задумывался о себе с… этой точки зрения. Пока одним дождливым днём не встретил «его» в кофейне рядом с колледжем. Того, кто изменил меня! Того, кто превратил мою жизнь в сюрреалистическую комедию. Он сидел у окна и что-то записывал в блокноте, не обращая внимания ни на кого вокруг. Я же, отстояв очередь, заметил, что, как назло, все столики были заняты — обычное явление в обеденное время. А я, как идиот, со стаканчиком кофе в одной руке и упакованными в бумажный пакет миндальными круассанами в другой, растерянно оглядывал зал в поисках свободного места. Не выходить же под дождь, в самом деле. Тем более времени между лекциями осталось не так много, а нужно было перекусить и вернуться в аудиторию. Увидев для себя наилучший вариант, я, не раздумывая, направился к парню с блокнотом. — Простите, вы не против, если я присяду рядом с вами? Всё занято, а под дождём обедать не хотелось бы. Он поднял на меня равнодушные глаза, посмотрел в забрызганное каплями воды окно, затем оглядел зал кофейни, который и вправду был забит под завязку, вздохнул, наверное, от безысходности, и, сделав неопределённый жест рукой, произнёс: — Пожалуйста… Благодарно улыбнувшись в его макушку, я уселся на свободный стул и вытащил из сумки книгу Брайана Грина о фундаментальном устройстве Вселенной. Пытаясь погрузиться в чтение, я, тем не менее, периодически кидал любопытные взгляды на своего невольного соседа, ухитряясь исподтишка рассматривать его. Очень уж необычной показалась мне его внешность. Между нами висела красноречивая тишина, а мне так и хотелось задать какой-нибудь любезный вопрос, чтобы спровоцировать беседу. Но он что-то увлечённо даже не писал, а, как выяснилось, рисовал. Заглядывать в блокнот я тоже не решился, а то это было бы совсем невежливо. И только ещё больше делал вид, что мне нисколечко не интересно. Хотя, перед кем я так старался — непонятно, ведь никто на меня не обращал внимания. Спустя несколько минут парень громко чертыхнулся, от чего я вздрогнул и с удивлением уставился на него. — Слушай, у тебя случайно карандаш не завалялся? — Что, простите? — Карандаш. Мой сломался, а другого нет. — Он, вздёрнув брови, в упор смотрел на меня и ждал. — Ну так как? — А, да, конечно, — встрепенулся я, торопливо, чуть ли не с головой залез в сумку и извлёк из неё целых три карандаша и положил на стол. — О, вот это богатство! Куда тебе столько? Ты рисуешь? — Нет, я не умею рисовать. Я астрофизику изучаю, — зачем-то пояснил я. — О, понятно. А я художник, вот и рисую постоянно. Спасибо, звездочёт! — громко рассмеялся он и снова уткнулся в блокнот. Нахмурившись и буркнув себе под нос: «Я не звездочёт…», вновь принялся за чтение. Время пролетело незаметно, обеденный перерыв подходил к концу, и мне пора было возвращаться в колледж. Внезапно на книгу прямо передо мной лёг вырванный листок с нарисованным на нём моим портретом, таким, каким я себя никогда не смог бы увидеть: задумчивым, с закушенной губой и удивительно привлекательным. Я поднял смущённый взгляд на своего соседа и улыбнулся. — Спасибо. Но мне кажется, вы немного приукрасили действительность. Я не могу быть таким… — Приукрасил? Хочешь сказать, что я обманулся? Поверь мне, как художнику, ты очень красивый! — гордо воскликнул он и протянул руку за рисунком. — Дай-ка, забыл кое-что… Я вернул листочек, и парень, выхватив его и сминая пальцами уголок, что-то быстро написал и вернул со словами: — Заканчиваю около пяти. В субботу меня лучше не трогать, а в воскресенье я весь твой. Увидимся, звездочёт! С этими словами он покидал в свою объёмную сумку всё, что лежало на столе, включая мои карандаши, накинул капюшон куртки на голову, закинул лямку на плечо и, подмигнув, скрылся в непогоде, оповестив о своем уходе мелодичным звоном дверного колокольчика. А я тупо пялился в листок, вглядываясь то в свой поразительно точный портрет, то в номер телефона и очень странное, явно не местное имя, и глупо улыбался. Я позвонил ему не сразу, а после долгих мучительных размышлений. Ведь он мне дал свой телефон не для того, чтобы мы обсуждали английский климат или политическую ситуацию в Палестине. Я хоть и был абсолютным профаном в такого рода отношениях, но всё же немного представлял, чем заканчиваются подобные свидания. В итоге, плюнув на сомнения и страхи, всё же встретился с ним. Мне было интересно. Уж больно любопытным показался этот парень. И в первую же встречу я оказался в его постели и в полной мере вкусил близость с мужчиной. Есть люди — авантюристы по натуре, с горящими глазами, торопливой восторженной речью и безумными идеями, которым постоянно нужно куда-то спешить, бестолково метаться, пытаясь успеть везде и сразу. В их жизни хаос и спонтанность, я бы даже сказал: импульсивность — идут рука об руку. Порядка и каких-то последовательных действий от такого набора взрывоопасных качеств ждать не приходилось. Таким попробуй прикажи что-нибудь, до последнего будут отстаивать свою независимость, а потом вдруг сорвутся вдаль, посчитав это очередным приключением. Поэтому я старался держаться как можно дальше от таких личностей. К сожалению, с ним не получилось. Он не особо задумывался о чём-то. Жил по наитию, горел множеством идей и создавал вокруг себя фантастический беспорядок. И меня засосало в этот дикий, необузданный круговорот на целых три года. Мы много общались, временами почти не отрываясь друг от друга, спорили и даже ругались так часто, что я сомневался в нашей близости. Трахались, как ненормальные, и это всегда было похоже на схватку двух безумных самцов, которые никак не могли поделить кровать, нежели на чувственный секс любовников. Он был нежен, когда у него было хорошее настроение, груб, когда плохое, и равнодушен, когда писал картины; агрессивен в сексе и совершенно бесполезен в быту. Его состояние менялось так часто, что я не знал, кого увижу утром, ложась с ним вечером в одну постель. И не был уверен, что встречаюсь с одним и тем же человеком. И ведь жил себе спокойно, учился, общался с однокурсниками даже чаще, чем мог бы… И вовсе не потому, что был нелюдимым заучкой. Просто друзей у меня, по сути, не было. Вместо этого была застарелая проблема с доверием. Ведь друг — это в первую очередь выход из зоны комфорта. И вот я вышел на свой страх и риск. И не знал, как зайти обратно. Зачем я позвонил ему? Зачем пришёл на встречу? А в постель-то его зачем полез? Ведь мы даже приятелями не были. А все потому, что такому, как он, невозможно отказать. Такому веришь сразу. С ним я словно на пороховой бочке сидел и не имел представления, когда он подожжёт фитиль. Но уверен, дай я ему спички в руки, он бы незамедлительно это сделал, чтобы посмотреть, насколько сильно рванёт. Его сумасбродствам не было предела. То он закидывал меня шквалом сообщений и звонков, не давая проходу и буквально вешаясь мне на шею, то игнорировал сутками, словно меня вообще не существовало. То неожиданно исчезал на несколько недель, оставляя меня в полнейшем отчаянии, то, как ни в чём не бывало, с улыбкой возникал на пороге и тут же начинал щебетать о том, как замечательно развлекался в Мюнхене или Монтрё. Он был как кот, гуляющий сам по себе. Надо сказать, он неплохо по мне прогулялся и исчез так же внезапно, как появился. Без лишних выяснений отношений и длительных болезненных расставаний. В одно прекрасное утро я проснулся один и больше его не видел. Ни прощальной записки, ни звонка — ничего! Сколько бы я сам ни пытался до него дозвониться, абонент с пугающей настырностью оставался вне зоны действия сети. Одним словом — недоступен для моих взбесившихся эмоций. Страдал ли я? Мучился ли? Я не знал, что значит умирать от любви, и даже не предполагал, что вообще способен любить кого-то. Тем более мужчину. Но когда он не появился через месяц, не ответил ни на одно моё сообщение — я будто бы умер. Конечно, не в буквальном смысле, но окружающая реальность перестала меня интересовать. Я что-то делал, ходил на работу, через силу писал диссертацию, почти не ел, ещё меньше спал, принимал душ и жил скорее инстинктами, пребывая в полном равнодушии день за днём. А потом язва, прихватившая меня прямо в лаборатории колледжа… Боль под рёбрами, тошноту и головокружение от голода, потому что заставить себя съесть хоть что-то без отвращения было непосильным трудом, я списывал всего лишь на нервное перенапряжение. Пока не очнулся на больничной койке с иглой от капельницы в вене и странным отупением в мозгах. Телесные страдания немного притупили душевную тоску, и из больницы я выписывался вполне здоровым, как мне казалось в тот момент. «Все болезни от нервов, молодой человек», — назидательно пригрозил при выписке своим костлявым пальцем седенький хирург. Как будто что-то ещё можно было исправить. Всё случилось как-то слишком быстро… Но стоило мне мельком увидеть в интернете статью о его выставках, прочитать интервью, посмотреть фотографии, где он, знаменитый и счастливый, в окружении красивых людей, преимущественно молодых парней, среди которых, я даже не сомневался, был его очередной любовник, как всё вернулось с новой силой. Я дико ревновал, терзал себя, жалел и ненавидел за это. Время шло. Болезнь моей души утихала, как пламя становится всё меньше и меньше, если его не питать. И настал тот день, когда я прекратил думать о нём и следить за его бурной светской жизнью. Мне это стало неинтересно. Тем более что холодный и бездушный мир небесных светил привлекал куда больше. По крайней мере, звёзды не способны лгать, они всегда со мной и не исчезнут с небосклона ради более молодого или интересного учёного. Я отпустил свою израненную любовь, как птицу выпускают на волю, и прошлое оставил позади. Потому что невозможно удержать в руках ветер. Он был стремительно летящей кометой, освещающей небеса любому, кто обратит на него взор, кто посмеет до него дотронуться, не боясь обжечься. И я был всего лишь одним из многих идиотов, кто по глупости дерзнул ухватить за хвост падающую звезду. Что ж, пускай летит… А моя жизнь потекла в мутно-сероватых, иногда чуть выбеленных, иногда чуть зачернённых тонах повседневности, с редкими всполохами каких-то непонятных, но определённо радостных ярких цветов. После у меня были мужчины: красивые и умные, мало и недолго. Как правило, спасающие себя в моих доверчивых объятиях от разбитой или неразделённой любви. Но без раздумий уходящие, если эта любовь вдруг превращалась в разделённую и волшебным образом склеенную. Только и я сам находил отдушину в таких встречах, стараясь заполнить пустоту хотя бы на время. А после безропотно отпускал каждого и не страдал совсем, потому что давно уже лишился всех иллюзии. Потому что тоже искал хоть немного тепла и утешения, теряясь в чужих телах, не запоминая ни имён, ни лиц. Быстро забывал и жил дальше. И никогда больше не влюблялся.***
Как странно, что я это вспомнил… Будто подсознание предостерегает меня от очередной ошибки, которую я вот-вот совершу. Как будто те чувства, в которых я сам себе не решаюсь признаться, воскрешают в памяти давно забытый образ другого человека. Да, была у меня в жизни такая история. Но разве я единственный на свете, кому разбили сердце? Это не так уж невероятно. Так чего же я сейчас боюсь? То, что Роджер беспризорник и может вызвать у меня брезгливость? Нет, точно, дело не в этом. Я вижу его каждый день, он очень изменился, будто и не жил на улице. И в том ли причина, что он несовершеннолетний? Ему всего лишь семнадцать… Да, возраст ещё совсем юный, и злоупотреблять его доверием нельзя, это — бесспорно. Но будь ему восемнадцать, разве что-то изменилось бы? Сомневаюсь… Получается, причина только одна — страх снова испытать разочарование. И хотя Роджер не походит на того, другого, это слабо утешает. Вытаскиваю из-под подушки томик стихов Китса и уже почти окунаюсь в мир британской поэзии, как вдруг слышу едва различимый стон, доносящийся из другой спальни. Подскакиваю, опасаясь, что Роджера снова терзают кошмары. Они как будто бы даже поутихли и вот опять вернулись. А он и так весь измученный. Аккуратно крадусь по коридору, стараясь, чтобы ненароком ничего не скрипнуло под ногами. Подхожу к двери и заглядываю в приоткрытую щель. Глаза не сразу привыкают к полумраку, но то, что я вижу, заставляет в неверии замереть на месте. В слабом свете луны, освещающей часть комнаты и кровати, различаю Роджера. Этот нежный смешливый мальчишка лежит на постели с задранной до самых подмышек футболкой, обнажённый ниже пояса и с наслаждением, тихонько поскуливая в закушенную ладонь, ласкает себя. А рядом с ним валяется флакончик смазки. Моей смазки, чёрт возьми! Значит, те звуки и шорохи, что я слышал прошлой ночью, мне вовсе не приснились. Это означает, что он… О Господи! Не могу оторвать взгляд от резких движений его руки, от ловких пальцев, с таким бесстыдным упоением гладящих возбуждённую плоть и промежность, от глаз, зажмуренных от удовольствия. Едва различаю своё имя, невнятно вырвавшееся сквозь сомкнутые зубы, и закрываю рот рукой, чтобы не застонать в голос. А сам улыбаюсь. Мне бы уйти по-хорошему, но я, как голодный до зрелищ вуайерист, наслаждаюсь этим представлением и хочу увидеть, как он кончит. Но сдерживаюсь, чтобы не питать свои извращённые фантазии, и бесшумно проскальзываю в свою спальню. Чего скрывать, я тоже грешен… Когда принимаю душ, то могу не отказать себе в удовольствии. Но, по крайней мере, стараюсь, чтобы это было не так заметно. И я абсолютно уверен, что Роджер тоже проявляет к этому интерес, потому что вытащить его из ванной перед сном просто невозможно. А его ошалелый взгляд, пунцовые щёки и истерзанные, покрасневшие от укусов губы, достаточно красноречиво указывают, чем он там занимается. Но обнаглеть настолько, что вот так, в открытую, не боясь, что я могу его застукать… Или он специально это делает? Будто сознательно провоцирует, как раз для того, чтобы я увидел. Он флиртует со мной по-детски, неумело соблазняя, именно так, как и диктуют его разбушевавшиеся гормоны. А я, как идиот, ведусь на провокации. Нет, нельзя думать о таких вещах, а ещё лучше не подавать виду, будто ничего не происходит. Но как это сделать, когда он прямо в соседней комнате, не стесняясь, вытворяет такие непотребства? Как заглушить в себе тягу присоединиться и помочь? Утром всё же не удерживаюсь и захожу к нему. Одеяло скомкано где-то в ногах, из длиннющих пижамных штанин выглядывают кончики шерстяных носков. Футболка задралась до лопаток, оголяя худые бока и спину с ровной линией выступающих позвонков, к которым хочется прикоснуться губами. Лица почти не видно из-за растрёпанных и так сильно отросших за это время волос. Укрываю и смотрю на него, понимая, что желание найти его родителей было верным. Что я принял правильное решение. Ему нужно домой, в собственную семью, чтобы о нём заботились любящие родители, а не посторонний мужик с нездоровым воображением.***
В обеденный перерыв поручаю Крисси приготовить мне свой фирменный кофе, а сам сижу в кабинете на подоконнике, прижав телефон к уху, и с улыбкой слушаю, как Роджер восторженно описывает выставку автомобилей, вернее, «крутых тачек», как он выразился, и на которой он именно сейчас находится. Поэтому требует не отвлекать его от столь важного мероприятия, и тут же прерывает звонок. Смеюсь и качаю головой — какой же он ещё, по сути, ребёнок! Не наигрался в игрушки. Снова берусь за телефон и набираю уже заученный номер, тот единственный, куда я так и не смог дозвониться. Занято. Что ж, уже лучше. Значит, наконец-то смогу поговорить. И снова занято. И снова. И только к концу перемены мне отвечают. — Да! — рявкает в трубку раздражённый голос. — Добрый день. Могу я поговорить с мистером Майклом Тейлором? — Я слушаю… Кто вы? — Меня зовут Брайан Мэй, я профессор астрофизики в Имперском колледже… — Не понимаю, чем я могу вам помочь? — раздражения становится всё больше. — Думаю, что я сам смогу вам помочь. Позвольте, я объясню… — Почему-то мне кажется, что я попадаю на нужного человека. Предчувствие ли это или какая-то слепая уверенность, но я почти убеждён, что это — отец Роджера. — Скажите, у вас есть сын по имени Роджер? Роджер Меддоуз Тейлор? Семнадцать лет, светлые волосы, голубые глаза… Меня прерывает какой-то гулкий стук, затем следует то ли всхлип, то ли судорожный вздох, и я чувствую — удача, наконец, улыбается мне. Этот человек оказывается как раз тем, кого я ищу. Проходит несколько минут тяжёлой тишины, и уже совсем другой голос произносит: — Роджи… Мой сыночек. Вы знаете, где он? Что с ним? Что вам нужно? Денег? Я заплачу, сколько… — Мистер Тейлор, прошу вас, успокойтесь. Да, я знаю, где он. С ним всё хорошо, он в безопасности. — Скажите, что с ним всё в порядке. Умоляю, не делайте с ним ничего плохого. Ну замечательно! Вот этого я меньше всего ожидаю, чтобы меня приняли за преступника. Но понять испуганного отца можно. Почти два года его ребёнок где-то пропадает, и вдруг звонит какой-то незнакомый человек и заявляет, что знает, где находится его сын. Я его понимаю, но немного расстраиваюсь, что первая мысль у него возникает именно о похищении. — Пожалуйста, вам необходимо успокоиться, — снова повторяю, но, похоже, без толку. — Хочу сразу прояснить, чтобы избежать недоразумений: я не похититель и не шантажист. Я не стану требовать с вас деньги и вашего сына не собираюсь удерживать насильно. Обещаю, с Роджером ничего не случится. С ним всё в порядке. К сожалению, сейчас у меня нет возможности побеседовать с вами. Позвоните мне после пяти, и мы спокойно всё обсудим. Запишите мой номер телефона… Спешно выхожу из кабинета, на ходу диктуя несколько цифр, и сворачиваю разговор. Аудитория почти полностью заполнена студентами, с нетерпением ожидающими меня. Пара уже началась. — Я вам позвоню, мистер Мэй. — Мне кажется, или он всё же поверил? — Обязательно! — Всего доброго, — отвечаю я в уже догоняющие друг друга короткие гудки. Лекции следуют одна за другой, а я теряюсь во множестве лиц, задаю какие-то вопросы и абсолютно не слышу ответов, думая совершенно о другом. Моя рассеянность бросается в глаза и вызывает недоумение, ведь я всегда придирчиво спрашиваю с каждого студента. А на последней лекции вообще пускаю всё на самотек и даю самостоятельную работу, чтобы немного прийти в себя и подумать. Жду с нетерпением конца рабочего дня, выстраивая наиболее удачные варианты разговора, но всё выглядит заведомо проигрышным. А вдруг он не поверил, и ко мне уже выдвигается группа захвата из Скотленд-Ярда? Ровно в пять часов, когда последние студенты покидают аудиторию, раздаётся звонок. Нервозность отца Роджера буквально ощущается через трубку телефона, и я сразу принимаю вызов. Зачем терзать и без того измученного родителя. — Мистер Мэй, добрый вечер. Звоню, как договаривались. — Тон строгий и решительный. Разговор предстоит не из лёгких. — Добрый вечер, мистер Тейлор, — говорю предельно вежливо, стараясь голосом успокоить собеседника. Вспоминаю, что во всех голливудских фильмах похитители тоже разговаривают вежливо, но надеюсь, что этот приём всё же сработает. Вся заготовленная речь почему-то вылетает из головы. Что ж, буду действовать по наитию. — Перейду сразу к сути. Несколько недель назад я встретил вашего сына на улице и оказал ему помощь. Это если говорить кратко. В данный момент он живёт в моём доме. Только поймите меня правильно: у него отдельная комната, а также есть всё необходимое. Он одет, накормлен и вполне здоров. Вам не о чем беспокоиться. Но… — Боже мой, как неловко… Я ведь первым делом подумал, что вы похитили моего мальчика. Простите меня, пожалуйста. Мы с женой уже дошли до отчаяния, готовились к самому худшему, и ваш звонок… Роджи… Он ведь такой тихий, мягкий, всегда слушался нас. И вдруг исчез… Сбежал! Столько времени искали, и всё впустую. Мы уже потеряли надежду. Простите, ради всего святого… — Понимаю. И не сержусь. Поэтому я и решил разыскать вас сам. Роджер в Лондоне, и вам лучше приехать, чтобы мы смогли встретиться и поговорить. Потом вы увидитесь с ним. — Лондон… Дева Мария! Как же он далеко забрался. Но что с ним… Пожалуйста, расскажите… Как он? С ним всё хорошо? — Мистер Тейлор, с ним всё в порядке, — уже в который раз терпеливо заверяю разволновавшегося отца. — Вы в этом сами убедитесь, как приедете. Все подробности лучше обсудить при личной встрече. — Да, конечно, конечно… Я потрясён вашим звонком! Не могу прийти в себя от радости. В ближайшее же время решу вопрос с работой, куплю билеты и сразу приеду. Я вам в тот же день позвоню. — Договорились. Буду ждать вашего звонка. Всего наилучшего, мистер Тейлор. — Спасибо вам, мистер Мэй. До свидания. Кладу трубку и с облегчением выдыхаю. Полдела сделано. Теперь осталось ещё одна нелёгкая задача: нужно как-то подготовить к этой встрече Роджера.***
Домой прихожу пораньше, точнее вовремя, как и должен бы возвращаться каждый день. Настроение приподнятое, но немного неприятно удивляет, что меня никто не встречает. Хмурюсь и заглядываю в гостиную. Квартира выглядит необычно пустой и тихой. Неужели до сих пор не вернулся? От беспокойства начинает ныть в груди. Поднявшись на второй этаж, улавливаю доносящийся из ванной шум воды. Он дома — это хорошо. Напряжение заметно отпускает, и я позволяю себе расслабиться. Зайдя в свою спальню, скидываю сумку и пальто на кровать. Замираю, бездумно щёлкая замком-клипсой на ремешке часов, и улыбаюсь тому, насколько сильно за такое короткое время я успел привязаться к чужому, по сути, человеку. Переживаю даже. Позади слышатся шаги. Оборачиваюсь и вздрагиваю от неожиданности, натыкаясь на Роджера. Мокрого, раскрасневшегося, почти обнажённого, только полотенце обернуто вокруг бёдер. — Ты сегодня рано… Киваю и нервно сглатываю. Впервые вижу его таким соблазнительно доступным. Подходит ко мне и, не глядя в глаза, бережно снимает с меня пиджак, кидает поверх пальто и берётся рукой за галстук, но я перехватываю его кисть. — Что ты делаешь? — Смотрю на него настороженно, а он только ресницами хлопает. — Что… Ладонью зажимает мой рот и мотает головой. Ловкими пальцами ослабляет узел галстука, снимает и бросает на пиджак. Неспешно, словно издеваясь, расстёгивает каждую пуговицу на сорочке, а затем аккуратно вытягивает её края из-под ремня брюк. Из манжет вынимает запонки, отходит, сверкая влажной белизной спины, и складывает их на комод. Возвращается и, практически не касаясь моей кожи, стягивает с меня сорочку. Достает из шкафа плечики, нарочито старательно развешивает одежду. При этом даже не смотрит на меня, не улыбается и вообще не проявляет никаких эмоций. Затем расстёгивает ремень на брюках, крючок, тянет вниз бегунок на молнии и отходит к двери. Оборачивается, награждая меня загадочным взглядом, и произносит: — Давно хотел это сделать… Мой руки, будем ужинать. Только тогда едва дёргает краешком губ, сдерживая улыбку, и покидает комнату. Всё это время я, как памятник, безмолвно стою и с трудом соображаю, что за чертовщина здесь происходит. Это какая-то новая игра? Он решил меня окончательно с ума свести? За ужином спокойный и такой домашний, что дух захватывает. Щебечет, как ни в чём не бывало, с большим воодушевлением рассказывая про выставку. Про мой рабочий день интересуется почти равнодушно. Мямлю что-то в ответ, но о том, что нашёл его отца, так и не решаюсь рассказать. Какой-то он странный, и меня это настораживает… Сам моет посуду и, не дождавшись меня, уходит в гостиную. Слышу, как включает телевизор, намереваясь, похоже, остаток вечера провести за просмотром фильмов. Мы даже не поговорили толком. А он ведёт себя так, словно я ему посторонний, словно меня и нет вовсе. Может, на что-то обижен, потому и отстранился? Да что с ним такое? Осторожно спрашиваю, всё ли в порядке, но он только улыбается и кивает. Поднимаюсь к себе, оставляя его одного, и разбираю, наконец, накопившиеся бумаги. Раскладываю отчёты по папкам, проверяю почту, отвечаю на срочные письма, то и дело возвращаясь мыслями к разговору с мистером Тейлором. Сортируя документы, сам не замечаю, как втягиваюсь в процесс. И когда чувствую ладони на своих плечах, невольно вздрагиваю. Я не услышал, как вошёл Роджер. Передёргиваю плечами, давая понять, что не хочу прикосновений. Хотя, конечно, хочу. Но перед ним играю роль добродетели. — Роджер, пожалуйста, ты мне мешаешь. — Пытаюсь разжать его пальцы, но он только крепче вцепляется, обнимая со спины и приникая почти вплотную. — Роджи, я занят. Говорю строго, а сам едва сдерживаю улыбку. Он не обижен и не расстроен, и я успокаиваюсь. Какой смысл обманывать себя? Мне нравится его присутствие. Его юное горячее тело окутывает теплом и уютом. В его руках я расслабляюсь, позволяя почувствовать себя кому-то нужным и хоть немного побыть обычным счастливым человеком. И это приятно. — Тогда поцелуй меня, и я сразу уйду, — шепчет на ухо. От такой неприкрытой наглости ёжусь и покрываюсь мурашками. Вот это новость! Так откровенно он ещё никогда со мной не флиртовал. До шантажа дошёл. Смотри-ка как осмелел! Откидываю голову назад и тянусь к его щеке, мягкой и нежной, словно никогда не знавшей бритвы, и легонько прижимаюсь губами. Это же всего лишь невинный поцелуй. Он недовольно морщится и отстраняется. — Нет, так не честно! Давай по-настоящему, как взрослые… — Взрослые не мешают другим работать и ведут себя прилично! Не пристают со всякой ерундой. — Поцелуй — не ерунда! — Опасно сверкает синевой потемневших глаз. Обходит и усаживается ко мне на колени. Смотрит с неподдельным энтузиазмом и ждёт, зараза! Ну что ж, придётся целовать, иначе не отвяжется. Но я и сам этого желаю. Кладу ладонь ему на затылок и тяну к себе. Тихонько касаюсь, а он ведёт кончиком языка по моим губам и хихикает. Дразнит, гаденыш, то приближаясь почти вплотную и едва затрагивая кожу, то сразу же отодвигаясь. Ну сколько можно? Уже так раздразнил, что пальцы покалывает от нетерпения и дыхание перехватывает. — Роджер, чёрт тебя побери! — хриплю на выдохе. — Или целуй, или проваливай! Хватит играться… Испуганно распахивает глаза, медленно приближается и уже основательно целует. Именно так, как хотел, по-взрослому. Проталкивает свой язык мне в рот, переплетая с моим и вытворяя нечто безумное, от чего до помутнения рассудка один шаг. Целуемся жадно и неистово, не в состоянии оторваться друг от друга, и плевать, что воздуха не хватает. Стон его, вибрируя, теряется в моих губах и звучит, как самая волшебная музыка. С трудом разрываем поцелуй, чтобы вдохнуть живительный глоток кислорода. А я до сих пор не могу прийти в себя. Целует уголок рта, щёку, висок и маленькими, едва ощутимыми касаниями спускается на шею. Наклоняю голову, чтобы ему было удобнее. Резко выдыхаю, когда кусает меня за мочку уха. Его руки оглаживают мою грудь и живот, скользят всё ниже… Телефон спасительной трелью останавливает это безумие. Вырываюсь, поражаясь своему безрассудству. Ну точно спятил! Грубо стаскиваю Роджера со своих коленей, принимаю вызов и выхожу из комнаты. Плохо соображаю, кто звонит, но это позволяет сбежать в ванную. Умываюсь ледяной водой и вновь, уже, наверное, до мозоли на языке, корю себя за неосторожность. Я взрослый, разумный человек и должен подавлять свои низменные желания! С ним я теряю бдительность, забываю, кто я и в чём заключается моя ответственность. Если так и дальше пойдёт, мы окажемся в одной постели уже в ближайшие дни. Мне с каждым разом всё труднее сдерживать себя, а он ещё масла в огонь подливает. Но как же приятно его целовать, какие же сладкие у него губы! Нужно остановиться! Не стоит множить глупости. А если я всё же попробую? Нет, это во мне говорит похоть! А если всё же… Как это будет? Он такой юный, неопытный, красивый очень, и так нестерпимо хочется постоянно трогать его. И как будет потом? Мучительно, наверное, и каждый раз по-новому, возбуждающе. Дьявол! Да что ж за ересь у меня в мыслях крутится? Ещё эта развратная картинка с обнажённым Роджером, самозабвенно ласкающим себя, всё никак не идёт из головы. О, член у него потрясающий! Аккуратный, соблазнительный и… Ну, хватит на этом! Нужно прийти в себя. Я и так фантазирую каждый вечер в душе… Что же, чёрт возьми, случилось с тобой, Брайан Мэй? Где же твоя хвалёная выдержка? Исчезло всё с появлением этого неугомонного мальчишки. Держусь на жалких остатках благоразумия, но и этого уже слишком мало. Просто я не вижу в нём больше грязного оборванца. Я вижу мужчину: привлекательного, страстного и до умопомрачения желанного.