Размер:
планируется Макси, написано 136 страниц, 11 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора / переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
128 Нравится 65 Отзывы 34 В сборник Скачать

4. Пять пуль

Настройки текста
Вадим стрелял хорошо. Из пяти человек, в которых он выстрелил в тот день, не выжил никто. Четверо умерли на месте преступления. Сержант Кондаев Роман Богданович умер в больнице. Олег совсем не этого хотел, когда рассказывал другу о своей беде. Ему нужно было не так уж много: только дружеская поддержка, успокаивающий бубнёж, тяжёлая рука, треплющая по затылку: «Тихо, мы что-нибудь придумаем». Ему нужно было что-то, за что можно уцепиться, лишь бы не сделать последний шаг к пропасти, лишь бы не найти в себе решимость достать заныканный нож и воспользоваться им. Он ухватился за Вадима. Вадим сказал: «Что-нибудь придумаем», и Олег поверил. На следующий день после того разговора Олег не мог без стыда смотреть Вадиму в глаза. К счастью, пялиться друг на друга им и не приходилось, других дел было предостаточно. Олег и предположить не мог, что Вадим будет действовать так импульсивно и жестоко. Если бы Вадим хоть словом обмолвился о том, что собрался сделать, Олег ни за что бы не позволил. Впрочем, Вадим и не мог ему ничего сказать, потому что ничего не планировал заранее. Это было рано утром, через сутки после разговора Олега и Вадика в учебном корпусе. Вадим стоял в карауле. Олег в тот момент заправлял постель. Он слышал выстрелы. Трупов он не видел. Был переполох, никто не понял, что случилось. Только через четверть часа стало ясно, что произошло что-то серьёзное и кто-то то ли ранен, то ли убит. «Срочник расстрелял несколько человек». «Это был Дмитриев, я видел». «Какой нахуй Дмитриев, говорят, что это Вадик Коновалов». Олег, до этого с любопытством прислушивавшийся к трёпу сослуживцев, замер. Вадик? Нет. Пускай это будет Дмитриев. Пожалуйста, пусть окажется, что Женёк прав и это всё сделал Дмитриев. Слухи подтвердились: стрельбу устроил Вадик. Мысли Олега опять оказались разбиты на обломки, как в ту декабрьскую ночь, как будто он опять очутился в тёмной комнате, с тесно сжатыми челюстями и рвущимся наружу воплем. Мысли опять рассыпались беспорядочно, а он ведь с таким трудом собирал их в стройный ряд для своего рапорта. Четверо умерли на месте преступления. Боже, Вад. Четверо. Детали выяснились позже. У Вадима сдали нервы при сдаче караула. Он увидел Кондаева и Иверева, которые именно тогда проходили мимо, и стал стрелять по ним, а заодно пришлось пристрелить ещё двух людей, случайно оказавшихся рядом и мешавших ему. Потом Вадим разыскал Ибрагимова: знал, где искать, знал, что сержант будет неподалёку, на парке, и пристрелил его. Он выстрелил пять раз. Все отмечали эту деталь — почему именно в него больше всех? Сержант Кондаев Роман Богданович умер в больнице через двое суток после ранения. На него пришёлся всего один выстрел. Мог бы и выжить, но, как говорили в части, не выкарабкался. На протяжении нескольких дней в части только и говорили что о психанувшем срочнике, о его предполагаемых мотивах, об изменениях, которые последуют по его вине: сейчас проверки пойдут, патроны вообще выдавать перестанут, и раньше-то на стрельбищах больше языками чесали, чем стреляли. Спорили о том, чего не могли знать, спорили, правильно ли он поступил. Большинство парней сходились на том, что правильно. Те срочники, что не были близко знакомы с убитыми, просто питали ненависть ко всему сержантскому составу и в своих душах поддерживали поступок Вадима. Те же, кто близко знал Ибрагимова и был должен ему денег, поддерживали поступок Вадима вдвойне. — Давайте по чесноку, этот парень сделал то, что каждый из нас хоть раз мечтал сделать, — сказал один парень, и остальные в комнате согласно загудели. — Конечно, — подхватил другой, — эти утырки схлопотали по заслугам. Всё честно. Любишь издеваться над людьми — будь готов получить пулю в лоб. — А лучше — пять, — засмеялся третий. — Не, правда. Я сам как в караул заступал, подумал, блять, у меня оружие в руках, я могу любого из этих уёбков завалить. Я этого, конечно, никогда бы не сделал — нахера мне надо себе жизнь перечёркивать из-за них… Но мысли были. Жора, который был приятелем Вадима и которого Олег знал по совместным посиделкам с картошкой, не находил себе места и думал только о расстреле так, будто только что посмотрел увлекательнейший боевик. — Ну и пиздец, просто пиздец!.. Иверева жалко, если честно, — сказал Жора позже, не в общем разговоре, а только Олегу. — Он-то как раз самый нормальный был из сержантов, а тут… просто под руку Вадюше попался… — Да… Иверева жалко, — эхом отозвался Олег, не до конца поняв, что вообще сказал. Жора похлопал его по плечу. — Держись, Волк. Грустно нам будет теперь, без профессорского сына… красиво он эту свою книжку наизусть бубнил. Сослуживцы возвели Вадима в статус героя и легенды. У его друзей только ленивый не спросил: слушай, а какой он был? Нормальный вообще? Ты ничего странного в нём не замечал в последнее время? Чего у него так башка свистанула резко? Олега, который считался лучшим другом Вадима, атаковали этими вопросами особенно пристрастно. И не только сослуживцы, но и старшина, и прапор, и следователи, прибывшие в часть. Олег не знал, что хуже — отвечать на расспросы суровых следователей или любопытствующих товарищей. «Каким он был?». Спрашивали, как о покойнике. Олег не знал, что отвечать. Он окунулся в оцепенение и не чувствовал ничего, кроме постоянных рвотных позывов. Поначалу на все расспросы он молча таращил глаза и мотал головой. К этому относились с пониманием — человек, считай, друга потерял, потому что другу много лет теперь сидеть. А Олег попросту не решался ничего сказать — чувствовал, что каждое его слово будет потом использовано против Вадима или против него самого. Потом, собравшись с мыслями, осторожно подбирая слова, Олег научился отвечать. Нет, я ничего не мог предвидеть. Нет, он не был психом. Он был нормальный парень. Нет, я ничего странного не замечал. Голова у него болела. Били его. Сами понимаете. Бывает. Слетела крыша. Бывает. Зима, холодно. Сами же знаете, как на мозги давит. Бывает. Не выдержали нервы. Вот он и не выдержал. Его спрашивали, что могло спровоцировать Вадима на такое страшное преступление. Олег отвечал: его били и унижали. Даже следователям так и сказал: нас всех здесь бьют и унижают, хотя прапор ясно дал понять, что следакам этого говорить нельзя. Разумеется, Олег никому не собирался сообщать, что расстрел произошёл по его вине. Это был самый большой страх — что они всё узнают. Вадим был нормальным. Вадим был стойким и сильным. Про таких говорят «рубаха-парень» и «мухи не обидит». Вадим не пошёл бы на убийство, если бы не рассказ друга, ставший последней каплей. Олег был отправлен в медсанчасть, потому что два дня блевал каждый раз, когда пытался что-нибудь съесть. Пялясь в потолок в своей палате, Олег почему-то подумал про Серёжу. В последние месяцы редко о нём вспоминал, и каждый раз с такой тоской, что хоть оторви да брось. А тут опять вспомнился бывший друг. Олег перекатился на бок и заскулил, сжав пальцами одеяло. Если бы хоть одна весточка за все эти месяцы, хоть один звонок от него, хоть одно письмо… Может, было бы легче? Какая разница, теперь уже ни от чего легче не станет. Уже через два дня Олега выпроводили из палаты. Фотографии погибших, с траурной чёрной лентой в правом нижнем углу, были вывешены на стенды. Олег старался не смотреть на них и проходить мимо, потому что знал: эти люди мертвы по его вине. «Они заслужили это». Олег часто слышал эту фразу и был с этим согласен. Убить насильника — это правильно. Может, в законах написано по-другому, но по законам, по которым привык жить Олег, убить насильников — это по справедливости. Только он не чувствовал никакого триумфа от этой справедливости. Думал только о Вадике, об этих фотографиях с чёрными лентами, о Настеньке даже вспомнил, которая своего жениха Ромочку уже никогда не дождётся. Проходило время, и Олег всё больше и больше думал о последствиях. У всех убитых были семьи. А ещё семья была у Вадима. Что будет с его тяжело больной мамой, когда она узнает, что её образцово-показательный сын убил пятерых? Они заслужили это? Да. Кондаев был ублюдком, как бы хорошо он ни притворялся кем-то другим. Ибрагимов был ублюдком и даже не пытался это скрыть: его страсть к насилию была всем известна. Иверев… он как будто жалел Олега, но был слишком трусливым, чтобы отказаться участвовать в жестоких играх своих друзей. Но те двое, что просто оказались не в том месте не в то время? «Попались под руку Вадюше», как сказал бы Жора. Вадим не должен был убить их, но убил. …Кондаев умер в больнице, не приходя в сознание, через двое суток после ранения. Так написали в газете. Олег боялся, что это не правда, что он не умер, или умер, но перед смертью успел кому-то что-то сказать. Но кому и что? Даже если он приходил в себя и помнил, кто в него стрелял, эта ситуация была бы для него необъяснимой, ведь он никакого вреда не причинил этому белобрысому срочнику, что стрелял в него. Ложась спать, Олег каждый раз боялся, что чужие руки сорвут с него одеяло, а голос Кондаева над ухом пробасит: «Ты чё, Волчик, другу всё растрепал? Пошли-ка со мной, сейчас тебя убивать будут». Олег покрепче сжимал челюсти и вжимался головой в подушку, пытаясь в ней спрятаться от призрака. От постоянных расспросов Олегу хотелось зарыться головой в сугроб. «Волков, вы можете предположить, что могло спровоцировать вашего друга на убийство?» «Олег, вам что-нибудь известно о его отношениях с кем-то из погибших?» «Олеж, ты же с ним дружил, чё с ним случилось-то?» Всё дело было в том, что Вадим умел сопереживать, и боль друга почувствовал слишком хорошо, как свою. Олег так жалел, что рассказал Вадиму про свои мучения, как никогда в жизни ни о чём не жалел. Надо было сжать челюсти и терпеть. Этот урок Олег хорошо усвоил: никогда никому не рассказывать о случившемся. Олег воспользовался своей увольнительной, чтобы съездить к Вадиму в СИЗО. В комнате свиданий их разделяло стекло и решётка. Вадим, какой-то оглушённый, заторможенный и растрёпанный, смотрел на Олега, будто не совсем понимая, где он и в чём суть разговора. — Ты м-мне… — Олег говорил тихо, боясь, что его непременно услышат и всё поймут. — Ты мне жизнь спас. — Беззвучно, одними губами, выговорил: — Спасибо. Олегу хотелось сказать совсем другое. Хотелось и наорать на Вадима, и долго извиняться перед ним. Что ты натворил, Вад, чё ты с собой сделал? Ты всю свою молодость, и даже больше, проведёшь в тюрьме. И я ничем не могу помочь. Ты мне помог, а я тебе не могу. Лучше бы я резанул по венам, не выдержав насилия и угроз, и дело с концом. Но Олег не мог высказать это ему в лицо. Больше всего Олег переживал об одном: Вадим расколется и расскажет на суде о причинах расстрела. — Что ты им сказал? — спросил Олег. — Сказал, что не выдержал из-де-ва-тельств и вы-мо-га-тельств, — Вадим проговорил по слогам. — Кукуха отлетела, и… — Он растерянно улыбнулся. — Не знаю, Олеж, может, за психически невменяемого сойду, а? Или на жалость надавлю? Срок скостят… Олег пожал плечами. — Может. Ты только это… Пожалуйста, про меня никому не говори. Если кто-то узнает… Мне крышка. Не говори про меня ничего, ладно? Вадим нахмурился. — Конечно. Не вопрос. Я могила, Олеж. Могила. — Осмелев, он поинтересовался: — Что там, как пацаны? Что про меня говорили? — Много говорили, — Олег смог усмехнуться. — Ты герой и знаменитость. Все говорят, что ты правильно сделал. Вадим кивнул. — А ты? Как думаешь? Я же, ну… я ж хорошо сделал, что их убил? На этот вопрос Олег не имел ответа. Логика подсказывала, что всё было правильно. Но ведь когда правильно, так не болит. Когда всё правильно, нет страха, вызывающего тошноту. — Да, — слово вывалилось изо рта камнем. — Ты всё правильно сделал. Он не мог смотреть Вадиму прямо в глаза и пялился на шрам на его брови. Думал опять и опять: лучше бы я вскрыл вены и ничего этого бы не было. — Я же не убийца, — сказал Вадим удивлённо. Поднял на Олега глаза, голубые-голубые, наивные. Сложившаяся ситуация всё ещё казалась ему очень странной. — Олеж, я никогда не… Я не убийца. Просто так получилось. Да? Олег кивнул: — Да. Вадим тряхнул головой. Заторможенность спала с него, он заговорил быстро: — Я в здравом уме, знаешь, это я только в первые дни в неадеквате был, сейчас-то я всё понимаю, я знаю, что меня ждёт. Ну, отсидеть придётся. Обидно. Страшно как-то. И перед матерью стыдно пиздец… перед отчимом, знаешь, не очень, это он настоял, чтобы я от армейки не уклонялся… но перед мамой стыдно. А ты это… приезжай ко мне ещё, хорошо? Олег сказал, что будет приезжать, но понимал, что видится с Вадимом в последний раз. Видеть его было мучением. Пацаны в части заключили, что расстрел пошёл только на пользу. Начались бесконечные проверки сверху, избиений и драк хотя бы стало меньше. Желающим дали возможность перевода в другую часть, и Олег этой возможностью воспользовался. В той части, в которую его перевели, с дисциплиной было куда лучше, командиры были внимательны и не терпели перегибов с дедовщиной. Теперь Олег нёс службу отстранённо и машинально, так, как представлял себе, стоя на перроне далёкой осенью. В голове пусто. О прошлом он не вспоминал, а о будущем не думал. Существовало только настоящее: автоматические действия, психосоматические боли. Вадима посадили на двадцать лет. Через пару лет, подойдя к закрытой обитой двери квартиры Коноваловых, Олег от соседей узнает, что Светлана Альбертовна умерла вскоре после того, как был вынесен приговор её сыну. Младшая сестра Вадима покончила с собой. Оставшиеся члены семьи уехали в Ростов.

***

Дембель. Прощания с сослуживцами и командирами, обещания быть на связи с теми, с кем подружился, понимание, что на деле эти обещания не будут выполнены. Билеты на поезд. Когда Олег уходил в армию, он наивно полагал, что вернётся из неё здоровенным голодным волком, истосковавшимся по ласкам и плотским утехам. Он не думал, что вместо него в Питер вернётся почти импотент, человек в футляре, хоть и не в цинковом гробу, но в каком-то роде труп. Он ехал в поезде. Пил чай, пялился в окно. Провода стягивали горизонт, пропускали назад Забайкалье и Урал, медленно приближали родной Питер. Ночью, несмотря на мерное покачивание поезда, спать не хотелось, и Олег воспалёнными глазами бурил стенку вагона купе. Граждане на верхних полках мирно храпели. Только девушка, что занимала нижнюю полку, противоположную от Олега, не спала. Она читала книгу, светя себе фонариком, и периодически кому-то звонила по сотовому. Олегу даже стало интересно, что она читает и что неразборчиво шепчет. Он искоса посмотрел на книгу в её руках. Вторая часть «Гарри Поттера», книга потрёпанная, на корешке точки какие-то, будто кошка погрызла. Олег заинтересовался: он читал только первую книгу и она ему очень понравилась, он и не знал, что вторая уже вышла. Он посмотрел на лицо девушки. Её взгляд не сдвигался с одного и того же места на странице. Он догадался. Ей было слишком страшно, чтобы лечь спать. Конечно. Здоровенный небритый мужик в армейской форме, мрачный как чёрт, сидит на соседней полке и не ложится. Он и сам боялся бы такого попутчика, только она же об этом не знала. Ему стало не по себе. Он захотел сказать ей что-нибудь. Либо успокоить, либо наоборот припугнуть специально. Протянуть к ней руку или воткнуть нож в немигающий глаз. Олег сам испугался своей мысли, но он почувствовал такое отвращение к её страху, что захотел убить эту девушку. У её фонарика явно батарейка уже садилась. Олег сжалился, ничего не стал делать, лёг и отвернулся к стене. Он слышал, как девушка неуверенно убирает книгу, щёлкает выключателем фонарика и укладывается спать. Олег вернулся в Питер без расчёта, без плана, с таким же успехом он мог бы остаться и в Чите. Ему как сироте полагалась квартира от государства, но её ещё нужно было отвоевать, а Олег не представлял, как. Ему никогда не доводилось иметь дело с юристами, конторами и документами. Он решил по привычке: «Всё как-нибудь само образуется». Образовалось всё таким образом, что нечестные люди воспользовались его наивностью и сиротской беспомощностью в юридических тонкостях. Проще говоря, у него отжали квартиру. И всё же это был его город, город, с которым многое было связано. Он не мог не вернуться в Питер. Здесь прошла вся его прошлая жизнь, и он ничего так сильно не хотел, как вернуться в неё. Когда он был подростком, он говорил: «У меня не было детства». А оказалось, что оно было: не только в догонялках во дворе, не только в конфетах и химических жвачках. Оно было, главным образом, в чувстве беспечности, которое было даже у сироты и которое невозможно вернуть. Олег решил погулять по улицам вечером. Он приехал в центр, вышел на Невский. Свернул на набережную Фонтанки. А дальше шёл уже не разбирая дороги. Мосты, набережные. В городе мало что изменилось за два года — это радовало. Он ходил по городу долго, до самого вечера. Дошёл до собора с синими куполами, вспомнил, как их, детдомовских ребят, водили туда на экскурсию, и друг, десятилетий веснушчатый атеист, прошептал ему на ухо: «В бога я всё равно не верю, но тут очень красиво». Он дошёл до той улицы, на которой располагался детдом, и остановился, чтобы покурить. Ему снова вспомнилось рыжее пятно, которым были отмечены все его детские и подростковые годы в этом госучреждении. Друг. Когда-то у Олега был друг, он помнил это. Образ его был сейчас каким-то смутным и законсервированным в далёком прошлом. Пришла глупая мысль — захотелось позвать его по имени: «Серёж! Серый!». Как будто от этого мальчик в синей куртке выбежит из-за угла и привычно махнёт своему другу рукой. А может, не Серёжино имя нужно выкрикнуть, а своё собственное. Чтобы из-за угла показалась голова чернявого мальчишки, маленького Олежки с пораненной, но пока чистой душой. Мальчишки, что знал только горькие потери и банальные лишения детдомовской жизни, но пока что ничего больше. Может, если упереться головой в забор детдома, получится окунуться в те времена? Чтобы Олега вывернуло в зазеркалье, в прошлое?

***

Два года после армии Олег жил на съёмных квартирах и зарабатывал по большей части физическим трудом. Иногда ему помогал старый школьный приятель. Потом Олег ввязался в подобие бандитского сообщества, на поверку оказавшееся сборищем мелких воров. Заниматься воровством и разбоем Олегу не пришлось по душе, он с трудом отвязался от своих назойливых товарищей и переехал в район подальше от них. Всё было бы проще, если бы он вернулся в Питер не один, а с Вадиком. С друзьями всегда проще. Но Вадим остался за решёткой где-то далеко и насовсем. Олег, так получалось, был предателем и сволочью. Но и сволочь тоже хочет выжить и найти в ком-то опору. Олегу странно было думать о том, что где-то в этом городе он может разыскать Разумовского. Идея казалась безумной. Где он сейчас? В своей Москве? Или здесь, в Питере? В какой-то момент найти Серёжу стало вопросом выживания. Отношения с деньгами у Олега как-то не складывались. Он сам над собой смеялся: так всё беспросветно и плохо, как в антиутопии. Он жил у друга некоторое время, но понимал, что его жена совершенно не рада присутствию постороннего человека в доме, и опять стал бездомным скитальцем. Денег было ничтожно мало. Ему нужна была помощь. Олег разыскал Сашку — их общего с Серёжей знакомого. Спросил, есть ли у него контакты Серёжи. Сашка оказался сокровищем: дал адрес и телефон. Серёжа жил неподалёку от станции метро Ладожская. Олег подумал, что лучше предупредить его о своём визите звонком. — Здравствуй, Серёж. Это Олег Волков. Помнишь? — Олег замер, поморщившись от неловкости. Такой глупый вопрос. Но вдруг он не помнит?.. — Олег? Волков?! — Знакомый голос и нечитаемая интонация, вместившая слишком много разных эмоций. — Ого… Ты… ты откуда звонишь? — Я в Питере. Я вернулся. Уже два года как. Можно приехать к тебе? Сегодня, например? — Э-э, да… приезжай… к трём? — Хорошо. К трём. Перед Олегом открылась дверь. Серёжа встретил его долгим взглядом. Олег пробормотал «здравствуй» и смотрел в ответ. — Проходи, — сказал Серёжа. Олег посмотрел куда-то за его спину и только после этого вошёл в прихожую. Серёжа сделал пару шагов назад. — Ты… раздался в плечах, — нервно усмехнулся он. Олег вгляделся в него, чтобы отметить какое-то изменение в ответ. Ничего не изменилось, только волосы опять длинные и собраны в хвост. Перестал комплексовать? — У тебя есть время поговорить? — спросил Олег. — Конечно. Пошли на кухню. Чаю, может? — Ага. Пока грелся чайник, Серёжа коротко рассказал о себе: успешно окончил МГУ недавно, решил вернуться в Питер, зарабатывает на жизнь программированием и починкой компов, но работает над своим многообещающим проектом. Видно было, что Серёже хочется рассказать и больше, но он сдерживался, чувствуя в Олеге чужака. — Ну, а у тебя как дела? — спросил Серёжа. — Больше четырёх лет с тобой не виделись… — Дела, ну, плохо. Я поэтому и пришёл. Не знаю… зря я, наверное… — Олег чувствовал себя жалкой побитой собакой, ну да ладно, впрочем — в первый раз, что ли? — Ты это… пустишь меня к себе пожить? Это не надолго, точнее, я не знаю, на сколько, но не навсегда. — Ну… — Серёжа замялся. — Деньги я дам. Как заработаю. Мне ничего не надо, просто нужно место, где можно ночевать. А ещё я могу, ну… помогать по хозяйству. Серёжа оживился. — О, правда? — он смущённо оглядел свою кухню. — Честно говоря, это бы не помешало. — Я возьму на себя уборку. Я люблю порядок. Привычка… — Это хорошо. Я, как видишь, такой хорошей привычки не имею, живу в творческом беспорядке… — Как свинтус, — шепнул Олег. Серёжа фыркнул — понял отсылку. Свинтусом его звала воспитательница в детдоме, когда инспектировала его с Олегом комнату, а Серёжа пытался ей втолковать, что горы книг на кровати вперемешку с упаковками от печенья это «творческий беспорядок». Серёжа задумался. Помощь с уборкой — прекрасно, но Олег всё же свалился на него так внезапно. — Ты знаешь, всё это странно! — Серёжа рассмеялся о чём-то своём. — Я никогда бы не подумал, что ты вдруг заявишься вот так. Думал, что ты для меня навсегда потерян. Я сидел в шоке после твоего звонка. Дай мне подумать… Олег казался чужим — вот почему Серый растерялся. Всё же, подумав, он пришёл к выводу, что от сожительства с Олегом вреда не будет. — Оставайся. Квартира двухкомнатная. Будешь спать на диване в гостиной, ладно? Олег был бы рад и на коврике в прихожей обустроиться. Его всё устраивало. Квартира была в неплохом состоянии. Правда, в спальне Серёжи, по его словам, были старые обшарпанные обои, но Олег туда и не заглядывал. В гостиной Олег спал по ночам, а днём пропадал на работе. Здесь же, в гостиной, был стол и компьютер, за которым работал Серёжа, однако скоро он перенёс своё рабочее место в спальню: совершенно не мог работать в присутствии Олега, хотя тот и не пытался подглядывать, над чем Серый колдует. Олег вообще заметил, что Серый очень много работает, почти круглосуточно. Иногда он уходил (и Олег, конечно, не спрашивал, куда), в основном он либо чинил чьи-то компы, либо сидел за своим, работая над супер-секретным «проектом». Олег не обманул насчёт помощи по хозяйству: у него действительно осталась привычка наводить порядок в доверенном ему пространстве. Он не совался в комнату Серого, но прибрался в остальных комнатах, вымыл полы, отдраил плиту, потом помыл даже окна, хотя Серёжа протестовал: «В этом нет необходимости, и так нормально!». За готовку некоторое время отвечал Серёжа, и его стряпня была не самого лучшего качества. В душе Олега расцвёл протест, зревший далеко не первый год: протест против отвратительной кормёжки. В детдоме кормили не всегда вкусно; в армии кормили не всегда съедобно; Серый в готовке был не очень хорош. Олег решил взять дело в свои руки: «Серый, ты иди, я сам сегодня всё приготовлю». Он накормил Серёжу убедительно вкусным ужином, и тот согласился, что готовить лучше Олегу. — Меня в армии Поварёшкиным звали, — сказал Олег. — Один раз на кухне повару помогал — чуть ли не сжёг огромную кастрюлю с макаронами. Не самое худшее прозвище. Могли бы и долбоёбом криворуким назвать. А я просто спать очень хотел. — Как там в армии, кстати? — спросил Серёжа. — Ты уже неделю у меня живёшь, а я всё ещё ничего не знаю. Олег покачал головой: — Да нормально. Отслужил и слава богу, чё говорить. — Совсем нечего рассказать? Не верю. — Ну, ты у нас такой утончённый интеллектуал, что истории про тупые армейские приколы тебя вряд ли заинтересуют. — А после армии? Чем-то ведь ты занимался… два года, получается, да? Волков помрачнел. — Жил, как собака, вот чем занимался. — А дальше что делать будешь? — Не знаю. Сейчас ящики на складе в магазе таскаю. Это и буду делать. Пока Олег мыл посуду, Серый пялился в его затылок и спину. Он иногда делал это, думая, что Олег этого не замечает — пялился на него, пока тот драил полы с голым торсом или делал утреннюю зарядку. Вот и теперь он смотрел на мускулистые руки, бодро управляющиеся с тарелками и кастрюлями, и на лопатки под серой футболкой, и на широкую спину. Серёжа не выдержал и, как только Олег выключил воду, подошёл к нему, заглянул в лицо и сказал: — Я не хочу больше делать вид, что мы друг другу никто. Ты вообще-то был моим лучшим другом. — Был, — подтвердил Олег. — Помнишь, как… Я понимаю, я сам всё запорол, это моя вина, что мы поссорились и не общались всё это время. Но ты же помнишь, как нам… хорошо было вместе? Олег посмотрел на него с отвращением. Он думал, что у них негласная договорённость: не вспоминать о прошлом. Конечно, он помнил, как они украдкой целовались в комнате, и как он затаскивал Серёжу в туалет ночью, чтобы лапать и тискать. Он помнил, но зачем про эту мерзость вслух говорить? — Серёж, завали. — Произнёс максимально спокойно, чтобы не сорваться в матерную брань. — Было и было. Два малолетних дурня. — А?.. — Серёжа не верил своим ушам. — Давай не будем про это… про это пидорство вспоминать. Возмущение комом стало в горле Серёжи. Он растерялся и забыл, что они находятся в его квартире, Олег живёт у него на птичьих правах и не должен говорить с ним в таком тоне. Вот так вот взять и растоптать его симпатию?.. То, что было Серому дорого? Просто взять и матерным словом обозвать то, о чём Серёжа вспоминал со светлой тоской?.. Но от Олега несло тяжестью и угрозой, и Серёжа, вместо того, чтобы поскандалить, к своему же удивлению согласился: — Давай. Хорошо, не будем вспоминать. Он стал вытирать крошки со стола, думая о том, что, вообще-то, был бы рад вспомнить, и не только вспомнить, но и повторить то, что делали «два малолетних дурня», и, может, зайти даже дальше, чем они когда-либо осмеливались зайти. Но раз уж Олег превратился в какого-то гомофобного истукана и консерватора, то пускай, Серому он теперь и не нравится вовсе, вот ещё, сохнуть по человеку с такими узкими взглядами он не собирается. У Серого было какое-то влечение к нему, был интерес, но, что бы это ни было, оно завяло от такого резкого отпора. В конце концов, они привыкли друг к другу. Олег проявил себя образцовым сожителем, и ту грубость Серёжа ему простил. Прошёл месяц, потом второй, и Олег прекратил свои попытки найти другую квартиру, потому что наконец поверил убеждениям Серого: «Я вообще не против, что ты у меня живёшь. Я рад, что ты у меня живёшь». Олег покупал продукты и какие-то мелочи для дома и кухни, и от этого чувствовал, что дом Серёжи — это, в какой-то степени, хотя бы на один процент, и его дом. Потом он даже купил себе книгу с рецептами и стал всерьёз учиться готовить. Дал самому себе и Серёге обещание: больше не осквернять своё тело плохой едой. Изредка отвлекаясь от своей работы, Серый смотрел на Волкова и не мог нарадоваться: к нему вернулся друг детства, так похорошевший, так возмужавший, и уборщица, и кухарка в одном лице, и такой чистоплотный, никакого пятнышка мимо себя не пропустит, и сам душ принимает два раза в день, а зубы так чистит, будто планирует стереть их в пыль. Серёжа теперь с удивлением вспоминал тот день, когда у него на пороге появился Олег Волков, по которому он так скучал, а потом сомневался, стоит ли его приютить. И чего сомневался? Олег пришёл к Серёже, потому что это казалось жизненно необходимым. Найти Серёжу было вопросом выживания. Олег пришёл, потому что вернуться к Серёже означало откатиться назад в прошлое. Он был рад вернуться к человеку, чей облик не замызган спермой и кровью.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.