Жажда делать зло

Расспрашивать Олега об армии оказалось бесполезно: он ничего не хотел говорить и отмахивался. Серёжа переживал из-за того, что за все эти годы ни разу не пытался разыскать Олега: тот ведь так быстро Серого нашёл через общего знакомого. — Я хотел с тобой связаться, написать тебе… — объяснил Серёжа. — Но я же не знал, где ты вообще, в каком городе, в какой части. — Да ладно, ничего страшного, какая теперь разница, — отозвался Олег. Вопросы о том, что Олег собирается делать дальше, озадачивали его ещё сильнее. — Ты же не можешь всю жизнь ящики таскать, — сказал Серёжа, и Олег неохотно кивнул. — Ты же должен стать кем-то. Олег колебался. — Я хотел бы людям помогать, что-то полезное делать. Врачом стать. Или ветеринаром. Но это слишком сложно. В меде учиться? Кто меня туда возьмёт… — Врачом… — протянул Серёжа. — Интересно. Ладно. Когда я стану богатым, я возьму тебя в свою компанию на какую-нибудь хорошую должность. Олег фыркнул. Серёжа часто так говорил: «Когда я стану богатым и у меня будет своя компания, то, сё…». Так он программировал самого себя на успех. Олегу не нравились все эти расспросы. Сложно заглядывать в будущее, когда прошлое хватает за плечи и тянет назад. Он всё ещё вспоминал Вадика. Чем уютнее и комфортнее становилась жизнь в их с Серым квартирке, тем чаще вспоминал. А Серёжа, в отличие от Олега, всегда любил говорить о себе. Он охотно рассказал о своих университетских годах: учился он блестяще, лучше всех на курсе, но, конечно, оценки и баллы не были для него главным, главным было то, что он погрузился в программирование и нашёл дело, которому можно посвятить свою жизнь. В школьные годы сверстники много сил приложили, чтобы растоптать его самооценку и превратить в заморыша, и Серёжа правда почти поверил в то, что он «безродный лох». Он думал, что к нему и в универе будут относиться примерно так. Но оказалось, что между злыми детьми и студентами МГУ всё-таки есть разница. Однокурсники к нему относились нормально. У него даже друзья в общаге были. Девушки им интересовались. Он, правда, не мог ответить им взаимностью (почему не мог — об этом он умолчал, чтобы не раздражать Олега лишний раз, всё и так было ясно), но сам факт их внимания к его персоне невероятно ему льстил. Серый стал смелее и перестал стесняться своей эмоциональности, своего интереса к искусству (в Москве он наконец дорвался до выставок, о которых мечтал в детстве). Даже своей рыжести и патлатости перестал стесняться и позволил волосам вновь отрасти — ему же действительно шло. Он начинал какие-то свои проекты, которые проваливались. Теперь он горел новым проектом, который, по его словам, должен был взлететь. Подумав, Разумовский открыл Олегу свою великую тайну: он хотел создать свою социальную сеть. Над этим он и трудился целыми днями, скрючившись у экрана. После универа у Серёжи осталось много полезных знакомств. Он часто кому-то звонил. Говорил, что ищет спонсоров. Олег радовался за своего друга (а он теперь чувствовал, что они опять друзья, хотя оба танцевали вокруг своего расставания на цыпочках и не трогали эту тему). У Разумовского была цель, были знания, позволявшие к ней прийти. У него была идея, смысл жизни. У Олега далеко идущих стратегических целей не было. Его устраивало, что из них двоих хотя бы у Серого есть масштабная миссия. Олег же работал и обеспечивал Разумовскому домашний уют и комфорт. Олег безмерно уважал Серого за его гениальность, хотя и ругал за трудоголизм и выгонял на прогулки по городу. Серёжа уверял, что, в целом, то, чем он занимается, не так уж сложно: «Если бы ты уроки матеши и информатики не прогуливал, ты бы тоже всё понял, смотри…». Информатика действительно капитально прошла мимо Олега, однако пользоваться компьютером и интернетом Серый его научил. Серёжа ожидал, что Олег в первую очередь будет искать в интернете всякие непотребства, но Олег вместо этого стал искать рецепты и даже зарегистрировался на каком-то форуме для домохозяек. Когда Серёжа растроганно назвал Олега хозяюшкой, Олег потребовал никогда так его не называть. — Хорошо. — Серёжа вжал голову в плечи. Когда Олег смотрел так грозно, с ним не хотелось спорить. О том, что Олег всё-таки искал гей-порно в отсутствие Серёжи, Серёжа узнал по не подчищенной истории браузера на компе, но заговаривать об этом не собирался и просто тихо порадовался. Иногда Серёжа вылезал из своей комнаты, чтобы вместе с Олегом посмотреть что-нибудь по телеку. Серёжа не так давно подсел на заумное артхаусное кино и Олега попытался на него подсадить, но Олегу не очень нравилось. Ему нравилось что-нибудь попроще — какая-нибудь «Бригада» была вполне внятным произведением с ясной моралью. Те фильмы, которые любил Серёжа, нужно было долго анализировать, чтобы хоть что-то понять. Обычно там кого-то убивали, частенько пытали, иногда насиловали, и всё это с каким-то жутко неприятным музыкальным сопровождением, порой с прыгающей камерой, как будто брыкающейся и сопротивляющейся тому, что на неё пытаются снять. Олег говорил: чернуха, а Серёжа возмущался: «Нет, ты не понял, это метафора развала Совка, дай объясню…». Впрочем, и бессмысленные хорроры, и слэшеры, и тарантиновские боевики, которые часто крутили по телеку, с фонтанами крови и разлетающимися конечностями, Серёжа тоже уважал, но не так сильно, как грязь с глубоким смыслом. Когда Серёжа, невинно хлопая ресницами, предложил посмотреть фильм «про революцию», Олег не сомневался, что это будет какая-то жуть. Так и оказалось. Красный террор в фильме был показан чем-то будничным: людей убивали пачками. Одни и те же сцены регулярно повторялись с садистской настойчивостью: людей раздевали и расстреливали в подвале лицом к деревянным дверям, потом трупы поднимали наверх, на улицу, и взваливали на грузовик горой мёртвого мяса. Эти сцены перебивались размышлениями чекиста, руководящего процессом и жаждущего очистить новую нарождающуюся страну от нежелательных элементов. — Он неправильно философствует, — критиковал главного героя Серёжа, глядя на экран и жуя приготовленный Олегом салат. — Он пытается под свой террор подогнать какую-то философию, придать террору рационализма, чтобы убедить себя, что всё правильно делает. А надо наоборот. Надо, чтобы убийства логично проистекали из какого-то убеждения. Из логики. Тогда и мук совести не будет, потому что ты будешь уверен, что всё правильно делаешь. Спорим, он самоубьётся в конце? — Ты-то по террору спец, — сказал Олег. — Да нет. Просто это ведь очевидно: массовые репрессии это полная херня. Чтобы что-то исправить, надо не массы уничтожать, а власть имущих. — Боже, с кем я живу… — Да ладно тебе. Это я так, чисто гипотетически размышляю. Жизнь и искусство разделять надо… Другой фильм понравился Серёже больше. Фильм был французский. Начиналось всё с того, что молодая девушка расстреливает целую семью из дробовика. Мотивом убийства была месть: эта семья была как-то связана с жестокими пытками, которым героиня подвергалась в детстве. Весь фильм кто-нибудь плакал, кричал, истекал кровью или всё сразу. — Но она права, — пробормотал Серёжа, пока девушка на экране тащила окровавленные трупы в ванную. — Садистов надо уничтожать. Нужно мстить. Насилием отвечать на насилие иногда правильно. Олег поёжился. Может, и так. Только если эту воронку мести раскручивать, нет гарантий, что в ней не помрёшь ты сам. На экране какое-то изуродованное существо с огромным чёрным зубастым ртом било девушку ножом. — А сейчас-то что происходит? — вздохнул Олег. — Почему её какая-то поебень ножом пыряет? — Сам пока не понял, — Серёжа пожал плечами. — Этого чудовища не существует на самом деле. Метафора чувства вины, наверное. Олегу фильм совершенно не нравился: сцена с расстрелом вызвала отвращение, появления зубастого чудовища тоже не вызывали восторга. Пытки были долгими и жестокими, со странной мотивацией, и вообще, расстрел устроила одна, а расплачиваться за это пришлось другой… Олег не высказывал своих претензий, во-первых, чтобы Серёже не мешать, во-вторых, чтобы Серёжа не думал, что Олег какой-то глупый и не понимает искусство. Всё же, во время очередного мучительно долгого избиения, Олег не выдержал: — Не понимаю, как ты смотришь это всё. Тебе чернухи мало было в жизни? Я на такое дерьмо насмотрелся в реальности, что в телеке это уже надоедает. — А чёрт знает, просто нравится. Всегда нравилось. — Хоть раз бы что-то нормальное посмотрел… — Я тебе предлагал вместе посмотреть «Ворошиловского стрелка» вчера, ты отказался. Олег взвился: — Это, по-твоему, нормальный фильм? — Относительно. Этот фильм они видели ещё в детдомовские времена. Олег помнил, что сочувствовал героине фильма, но больше осуждал за неосторожность и глупость, чем сочувствовал. — «Относительно». Три парня насилуют девочку, ничем не лучше всей остальной твоей херни… — Так там же не в этом суть, а в том, что дед их потом всех убьёт, хэппи энд, все счастливы, сюжет простой как три копейки. Тебе не угодишь. — Серёжа покачал головой и продолжил смотреть, как с героини на экране заживо снимают кожу. — И на выставки ты со мной не хочешь ходить… Боттичелли, прерафаэлиты — что может быть нормальнее? А ты — «скукота»… Когда после мучительно долгих сцен избиений, снятия кожи и неожиданной и непонятной развязки фильм закончился, Олег согнал Серёжу с дивана, чтобы его застелить, и постановил, зевая: — Грязь это всё и чернуха. Ты, конечно, смотри чё хочешь, но я считаю, что лучше держаться подальше от такого. Вот «Брат» я понимаю, нормальный фильм, а эта муть… Ты себе этими фильмами границы дозволенного размываешь. — Думаешь, я насмотрюсь хорроров и людей убивать пойду? Или жрать? Или что? Это так не работает, мне психику уже испортила реальная жизнь, а не кино, хуже уже не будет. — Да ты не знаешь… никогда не знаешь, на что ты способен. — Олег замялся. Серёжа ничего не понимает, он же не видел, как легко в убийцу превращается славный домашний мальчик. В Серёже проснулось любопытство. Опираясь на спинку дивана, он прищурился и спросил: — Слушай, а вот, чисто гипотетически, ты смог бы реально убить кого-нибудь? Я вот не знаю. Я смог бы, наверное, при каких-то обстоятельствах… Но вряд ли. Хотя недавно мне снился сон, в котором я был птицей. Человекоподобной птицей. И ты был там. И мы вдвоём убивали. Мы резали людей, как будто они животные на скотобойне, равнодушно так, с улыбочками, и так быстро, что кровь не успевала засохнуть на наших ножах, я это запомнил, она капала и капала и лилась… Как думаешь, ты смог бы убить человека? — Какая разница, что я там думаю, — буркнул Олег. — Когда обстоятельства припрут, не только убьёшь… сам удивишься, что готов сделать.

***

Была одна вещь, которая не давала Олегу покоя. Семья Коноваловых лишилась сына, по сути, по его вине, и Олег понимал, что должен как-то расплатиться, только было нечем. Он даже не мог наведываться к Вадиму, звонить или писать ему — противно было думать об этом, хотелось просто забыть, будто и не было ничего. Но что-то нужно было сделать, хотя бы попытаться помочь его семье. Лишних денег у Олега не было, зато у Серёжи, как он знал, были. Олег заглянул в его комнату. — Можешь дать мне денег в долг? Серый оторвался от экрана и посмотрел на него с подозрением. — А что такое? — Ничего. Просто нужно. — Сколько нужно? — Не знаю. Тысяч пять. — В смысле ты не знаешь? — Я ещё не решил. Ну, если десять тысяч например, можешь дать? — Могу, но зачем? У тебя проблемы какие-то? — Серёжа начинал волноваться. — Нет. Есть одна семья… там долго рассказывать… Я им помочь хочу. Серёжа задумался. Деньги у него были, но он копил их для своих великих целей, о которых Олегу не рассказывал. — Я отдам долг, — на всякий случай пробормотал Олег. — Конечно, а не отдашь — я напомню. — Серый всё ещё хмурился, но потёртый конвертик с полки достал и выдал деньги. Коноваловы жили на другом конце города, в пятиэтажке у трамвайного кольца, на третьем этаже, Олег это хорошо помнил. Он приехал туда, посмотрел наверх, на окна квартиры, в надежде увидеть там что-то, что его ободрило бы. Во внутреннем кармане плаща лежали жалкие десять тысяч. Олег взлетел по лестнице. Та же дверь, которая открылась перед ним пять лет назад. Олегу не хватало духу постучаться или позвонить. До него дошло, что его затея очень глупая. Что он собрался сделать и сказать? Кому? Десять тысяч рублей — адекватная компенсация за сына? Он решил оставить деньги в щели под дверью и уйти. Это ещё глупее, чем передавать их кому-то в руки, зато не придётся ни с кем говорить. В этот момент на этаж поднялась девушка. Видимо, она жила в соседней квартире. Она начала открывать свою дверь, но заметила Олега и спросила: — Вы в двадцать восьмую? — Да. — К Катьке, что ли? — усмехнулась девушка. — Какой Катьке?.. Я к Коноваловым. — Так Коноваловы тут больше не живут. — Девушка спрятала ключи в карман и всё своё внимание обратила на Олега, чувствуя, что ей есть, что ему сказать. — А вы не знали? Как Маша умерла, они уехали. — Маша? Маша, которая высокая такая?.. — Средненькая их, да. Девушка поведала Олегу о том, как старший сын Коноваловых учинил что-то в армии, за это надолго сел — подробностей она не знала, к своему большому неудовольствию, — а «профессорша» скоро умерла — могла бы ещё пожить со своей опухолью, но из-за сына скоропостижно скончалась после вынесения приговора. Маша, сестра Вадима, после этого тоже умерла, точнее, если уж говорить совсем откровенно, все признаки указывали на самоубийство. Оставшиеся в живых члены семьи уехали в Ростов. Девушка окинула Олега взглядом и улыбнулась: — Может, ты лучше ко мне зайдёшь? Олег, всё ещё пришибленный тем, что она рассказала, ответил на автомате: — А что, не страшно незнакомого парня в квартиру приглашать? — А что, тебя надо бояться? — Меня не надо, а вот остальных — да. Олег стал спускаться вниз. Ещё два трупа на его совести? «Не глупи. Светлана Альбертовна умерла бы в любом случае, ты-то тут при чём. А Маша? Зачем она?..». Ватные ноги перебирали ступеньки, не чувствуя их. — Ну и иди отсюда, — как-то обиженно бросила девушка ему в спину. — Нечего тут ошиваться! Вернувшись домой, Олег отдал Серому деньги. «Не пригодились». Серёжа привык видеть Олега хмурым, но таким расстроенным и потерянным — нет. Он попытался выдавить подробности, но Олег не стал ничего объяснять. (Пройдёт всего лишь несколько лет, и Олега опять будет мучить совесть, и в последней попытке расплатиться он снова подойдёт к Серёже, но на этот раз попросит в долг пятьсот тысяч. Разумовский, не задумываясь, даст, а на обещание отдать долг раздражённо махнёт рукой: «Мелочи. Сколько раз говорил — мои деньги, считай, твои».)

***

За продуктами они иногда ходили вместе, но чаще Олег всё же ходил один. Серёжа это дело не любил, а Олегу нравилось заботиться о наполненности холодильника и кухонных шкафчиков, выискивать продукты подешевле (на что у Серого не хватало терпения), следить за скидками. Он чувствовал себя добытчиком, хотя совсем не за мамонтами бегал, а всего лишь колесил по магазину с тележкой. Когда Олег приходил домой с пакетами, Разумовский по-детски радовался его покупкам, даже крупам, рису и макаронам («По скидке накупил, надолго хватит» — гордился Олег). Серый с особой благодарностью смотрел на Олега, когда тот приносил ему «что-нибудь вкусненькое» (чем-то вкусненьким могли быть и зефирки, и алкоголь). В тот мартовский вечер Олег вернулся домой с двумя пакетами всякой всячины. — Ты просил, — сказал Олег, передавая Разумовскому две банки пива. — Ага. А ты это… не хочешь посидеть, посмотреть что-нибудь? — предложил Серёжа. — Одному напиваться не так интересно… — Конечно. — Олегу всё равно нечем было заполнять свои вечера. — Опять дичь какую-то будем смотреть? — Нет… что захочешь. По телевизору шла какая-то драма. Выбирать что-то другое было лень, так что смотрели её. Фильм был не новый и содержал ноль культурной ценности, да и смотрели они не с начала, но под пиво можно было и такое посмотреть. Серёжа, собственно, и не ради фильма всё это затеял, и не ради выпивки. — Ты никогда не пьянеешь, да? — спросил он через некоторое время, поглядывая на Олега. — А с чего? Всего-то одна банка. Это плохо? — Ага. — Почему? — Олег покосился на него. — Ты и на прошлой неделе пытался меня напоить. Почему? Разумовский устало вздохнул. — Потому что я хочу, чтобы ты… Потому что я хотел поговорить. Это было чем-то новым. Серёжа все эти месяцы смирно сидел в своей спальне и работал над своей великой соцсетью, созванивался с кем-то и списывался, и к Олегу с задушевными разговорами не лез. — Я даже и пиво не люблю, вообще-то, я просто… Короче! — Серёжа разозлился. — Я просто хотел сказать тебе, что всегда тебя любил, и даже сейчас, кажется… До сих пор что-то чувствую к тебе, хотя ты и выглядишь так, будто разобьёшь лицо любому парню, который посмеет тебе что-то такое сказать. Он проговорил это с чувством, с расстановкой, хотя хотелось протараторить эти постыдные слова поскорее. Олег не изменился в лице, только взгляд опустил. — Ну так бы и сказал. — Ага! — Серёжа обидчиво фыркнул. — Ты же запретил мне говорить про это… «пидорство». Я не знал, как вообще подступиться к тебе. Признаваться тебе в каких-то дурацких чувствах… это звучит по-идиотски. Я хотел, чтобы ты напился и не запомнил этого. — Скажи ещё раз. — Что? — Что всё ещё любишь меня. Телевизор продолжал тараторить о своём. Олег посмотрел на Серёжу внимательно. Серёже от этого стало страшно, но он всё-таки проговорил: — Я всё ещё люблю тебя. Олег кивнул: — М-да. Реально странно звучит. Проще было бы не церемониться, послать Серёжу на три буквы и навсегда закрыть тему, приправив угрозой и тяжёлым взглядом. Такая реакция была бы правильной. Олег должен был почувствовать отвращение от слов Серёжи. Он хотел это отвращение почувствовать. Но признание было скорее пугающим. И немного… приятным. Олег потянулся к пульту, выключил телевизор (всё равно в этой комнате вот-вот развернётся драма не хуже, чем на экране), поставил банку из-под пива на столик. Серый следил за его движениями злыми глазами. — Ну скажи что-нибудь, — сдавленно попросил он. — Давай, скажи, что это скотство, что я больной, поиздевайся надо мной. Именно это и было первым побуждением Олега — заткнуть Серого, не дать ему развешивать эти розовые сопли, сказать, чтобы не смел портить их дружбу. Но Серёжа и без этого был подавлен. Кажется, его глаза влажно заблестели. Этого только не хватало. — Я не знаю, что тебе сказать. — Олег заметил, как Серёжа расстроен, и совсем упал духом. — Ты чего, реально обиделся? — Ничего. — Серёжа отвернулся. — Просто формулируй свою мысль быстрее. Олег знал, что он хочет услышать, но не мог просто дать это ему, не объяснившись. — У меня тоже есть… ну… чувства к тебе. — Олег выплюнул это, глядя в пол, и поморщился. — Но не заставляй меня говорить про это. Это что-то ненормальное. Я пока не готов, да и вообще не… не знаю, когда буду готов. — А что тут сложного? — удивился Серёжа. — Просто берёшь и говоришь. Ртом. — Я не знаю… Мы с тобой четыре года были порознь. Ты меня не знаешь. Много чего произошло за эти годы. Я изменился. Я другим стал, я стал хуже как человек, понимаешь? Разумовский насупился и спросил: — А чё если я не верю тебе? Строптивая рыжая лиса. Он всегда таким был. Это вызвало у Олега улыбку. — Тебе придётся поверить. Но вот ты… Мне кажется, ты не изменился. Ты как будто остался таким, каким был. Мне это нравится. И я очень благодарен тебе за то, что ты пустил меня к себе, ты вообще не понимаешь, как ты меня спас. И дело не только в деньгах. С тобой я как будто, ну… дома. Серёжа кивнул и улыбнулся. Да, Олег уже сто раз его благодарил, но не так. Не так тепло. — Я тебя не достоин, — закончил свою мысль Олег. — Ну это ещё что за чушь? Я вообще не вижу, чтоб ты стал хуже или что-то такое. Ты мой волчик. — Олег поморщился, а Серёжа продолжал: — Да, ты хмурый, как туча, но я к этому привык, и мне с тобой хорошо. Даже когда ты просто сидишь тут, а я работаю у себя — мне хорошо оттого, что ты тут сидишь и смотришь дурацкие телешоу. Хорошо с тобой, понимаешь? Серёжа медленно придвинулся к нему и обвил руками, мокрым носом уткнулся в шею. Олег снова поморщился, но положил руку на его спину и погладил. Будь это кто-то другой, он стряхнул бы его с себя с отвращением, как садового паука, или врезал бы. Но это был Серый, родной Серёжа, и его прикосновения можно (нужно) было стерпеть. — Олег… почему ты боишься вспоминать о том, что между нами было? — Ты сам говорил, что это было неправильно… — Я это говорил, когда мне было семнадцать, я дурачком был напуганным. — Серый цокнул языком. — Я не пойму, мы что, поменялись местами? Я от тебя бегал, теперь ты от меня будешь? Или… погоди, у тебя кто-то есть?.. — Нет, конечно. — Тогда в чём проблема? Что-то случилось? Из нас двоих я всегда был более упёртым ослом и не хотел принимать свои чувства. Почему ты вдруг так ненавидишь всё это? Олег попытался улыбнуться: — Армейские условия не очень располагали к принятию себя, уж извини. Серёжа оживился, разорвал неловкое объятие и затараторил: — Не знаю, что тебе там внушили, но это всё чушь! Знаешь, это вообще-то нормально, все ориентации нормальны. Я этот вопрос проработал, можешь мне верить. Хочешь, я тебе статьи дам почитать, книги всякие, там всё написано и доказано, там, правда, на английском, но я переведу для тебя… Это нормально, мы с тобой оба нормальные, и если мы любим друг друга, то… Он осёкся: Олег, в общем-то, внятного признания в любви так и не дал. Серёжа вздохнул: — Я от тебя ничего не требую. Просто, ну… попытайся почувствовать то же, что и я, а? — Серёжа всхлипнул и сам над собой посмеялся: — Как будто это так просто, да. Я просто… был бы рад, нет, счастлив, если бы мы, ну… дали друг другу ещё один шанс. Чёрт, как это всё по-дурацки получается, говорю херню какую-то… Опять как тогда, как будто нам опять по семнадцать и мы тупые подростки, ничего не изменилось. Помнишь, какие мы были дураки, как боялись признаться друг другу? — Ага. — Хотя всё очевидно было. Я хотел тебе признаться, но я так боялся, ты не представляешь. Я думал, что смогу преодолеть чувства к тебе, если не заговорю о них вслух. Я хотел убедить себя в том, что я «нормальный», что мне не нравится и не хочется быть ближе к тебе. Помнишь, ты приставал ко мне, а я тебя отталкивал? Считай, я все эти годы жалел, что отталкивал… Олег помнил. Он зажмурился, чтобы не вспоминать. — Прости. — За что? — Я не должен был домогаться. Тебе, наверное, неприятно было… — Просто страшно было. Я боялся, что нас застукают. Воспоминания были горько-сладкими. Детдом, одиночество, дружба, болезненная влюблённость в лучшего друга. Поцелуи в душевой. Списывание домашки, смех. «Плохая компания» и сигареты за школой. Запретные чувства и логически последовавший разрыв отношений. Олег усмехнулся, вспомнив Ритку, с которой юный Серёжа так упорно целовался и демонстративно танцевал на выпускном. — Ритка-то где? — спросил Олег. — Какая Ритка? — Любовь твоя. — А, ты про Марго! Боже, как же стыдно. — Серый засмеялся. — Мне так стыдно было перед ней, мы расстались вскоре после выпускного, но знаешь, она хорошая очень. Ты зря про неё гадости говорил тогда… Она хорошая. Мы до сих пор общаемся. Да я ходил к ней в гости недавно, но тебе не сказал, а то ты бы подумал чего-то… Мы с ней дружим. Но ничего кроме дружбы у нас с ней нет и быть не могло! Вообще! — Но ты реально с ней целовался? — улыбался Олег, видя, как он краснеет. — Да. Это было так… от страха… я самому себе пытался доказать, что я нормальный. Олег кивнул. — Я тоже пытался. После армии. — Он опустил глаза. — Так ты сказал, что… все ориентации нормальные, да? Это чё значит вообще? Если и девушки и парни нравятся, это разве нормально? — Абсолютно. — А если, ну… если только парни? Серёжа яростно закивал: — Абсолютно! — Ну не знаю… — Олег задумался. — Всё равно, как-то это неправильно. Да и вообще… — Ну чего? — Да херня всё это, Серёж. Ты не понимаешь, на что подписываешься. Я не хочу, чтобы ты мне тут наобещал вечной любви или ещё что, а потом пожалел. Посмотри на меня. Тебе такой не нужен… — С чего это? Вот, смотрю. — Серёжа уставился на него с раздражением. — Молодой красивый парень, мускулистый волчара, от которого у меня в штанах дымится уже не первую неделю. И что? От этих слов Олег ещё сильнее смутился. — Я… — Он колебался с минуту, морща нос. — У меня проблемы. Со здоровьем. Ну, ты понял. Ну не пялься ты так! Я не могу… точнее, могу, но редко… Серёжа замотал головой: — Господи, Олеж. Ты как будто пытаешься от меня избавиться! Пока что у тебя не получается. Даже если бы у тебя вообще не стоял, и тогда бы не получилось. Мы с этим разберёмся. Что ещё? Есть ещё что-то, что я должен знать? — Он посмотрел на Олега с улыбкой. Серёжа ничего не понимал, не верил ему и не сознавал, как может пожалеть в будущем, что связывает свою жизнь с покалеченным человеком. Олег кусал губы и думал. — Сложно, — сказал Олег. — Ты мне сейчас вот эти все слова говоришь, обнимаешь, а я не знаю, что тебе сказать. Я не знаю, что делать с твоими слезами, мне так неловко, пиздец, я как сраный Буратино, я не знаю, как обращаться с людьми… Не могу я про любовь говорить. Я привык думать, что это всё мерзость, я… — «Мерзость»… — Серёжа обидчиво скривился. Олег запаниковал. — Я не про тебя, ты не мерзкий, я вообще про другое… Я… Мне башку отшибли сапогами, понимаешь? Я больше ни на что не гожусь, кроме как в «Пятёрочке» закупаться и полы мыть. Серьёзно, Серёж. Нахуя тебе такой? Нашёл бы девку нормальную… Серый фыркнул. — «Девку». По-моему, всем всегда было ясно, что «девки» меня не интересуют, даже самым тупым пацанам в школе. Я уже и сам это понял. Завязывай, не нуди. Серёжа снова прильнул к нему и обнял. Олег слегка успокоился, но всё равно на душе скребли кошки. Он не рассказал и половины того, что должен был. Серый слышал его вполовину, игнорируя все доводы, думая, что Олег зря на себя наговаривает. Серёжа взял его ладонь в свою. Олег мысленно взмолился, чтобы он не вздумал другой своей рукой начать лапать его. Но Серёжа не осмелился. И в тот вечер они снова разошлись: Серый ушёл в свою комнату, Олег остался в гостиной. В голове после этого разговора что-то стучало. Олег тихо посмеивался. Серёжа его любил и почему-то всё ещё любит? Серьёзно, прям любит? «В штанах дымится»? Он вспоминал Серёжины слова, от них было радостно и как-то страшно. Раньше было понятнее и проще: они делали вид, что между ними ничего особенного никогда не было, Серёжа делал вид, что не влюблён, Олег делал вид, что не замечает его голодных взглядов. Он лёг. Он слышал, что Серёжа в своей комнате тоже ложится. Дверь в его комнату была приоткрыта. Олег позвал негромко: — Серый… — М? — Я это… ты как-то спрашивал, чем я после армии занимался. Я кошельки воровал… у бабушек. В темноте не было видно, как Серёжа закрыл рот ладонью и тихо рассмеялся. — Олег… ну это реально ужасно. Но всё равно ты мне нравишься, представляешь? Даже теперь. Олег снова улыбнулся. Во рту стало сухо. Он смотрел в освещённый лунным светом потолок и думал, думал и не мог решиться. — А ещё, знаешь… — Совсем тихо, будто в надежде, что Серый вовсе не услышит. Повисло молчание. — Ну? — не вытерпел Серёжа. — Да всё. Ничего. Спокойной ночи.