* * *
Солнце дважды исчезает за горизонтом и вновь выныривает из лазурных волн. Как надежный часовой, Салазар продолжает стоять у штурвала и обозревать обманчиво спокойные воды. Но если раньше взгляд его был целиком сосредоточен на море, то теперь он то и дело обращается к палубе. Точнее – к снующему по ней юному пирату. Последние дни Джеку жилось, мягко говоря, несладко. Если раньше матросы были к нему равнодушны, то теперь они относятся к нему с подозрением и открыто выражают свою неприязнь. Тщетно бедный подросток метается по кораблю, ища уголок, где на него никто не будет шикать или огрызаться. По широкой дуге он огибает офицеров, что не гнушаются обрушивать на его голову потоки брани – самые яростные из них, конечно же, принадлежат Родни Магде. Похоже, тюремщик воспринял вторичное освобождение узника как личное оскорбление, и потому мстительно изводит его всяческими придирками. Так, сегодня Магда превзошел самого себя, отругав Джека за то, что он дотронулся до свернутого каната. Что удивило Салазара, так это то, что в этой ситуации Лесаро «пошел на попятную». Поначалу лейтенант пытался, как и раньше, окружать подростка заботой. Но когда тот, движимый детским страхом, стал отказываться от его гостинцев и избегать его, он занял нейтральную позицию. Как догадывается Салазар, Лесаро растерялся – он не знал, как утешить мальчика, вернуть его доверие и потому попросту отступился от него. Мысленно командор упрекает своего подчиненного за это нежданное проявление слабости. Глядя же на то, как неприкаянный пират снует из угла в угол, он ощущает в груди странную тяжесть. Постепенно Салазар начинает понимать, что за чувство отяжеляет ему сердце. Это стыд – стыд сильного человека, обидевшего более слабого. Стыд взрослого, навредившего ребенку. Часто он вспоминает слова, брошенные ему лейтенантом: «Вас ослепляет ненависть, капитан!» Это правда: нельзя сказать, что он относится к Джеку непредвзято. В первую очередь он видит в нем пирата, а пиратов он ненавидит. Никто не ненавидит пиратов так, как Армандо Салазар. Ненависть к Джентльменам удачи начала зреть внутри него еще в детские годы. Ему было десять, когда он впервые услышал похоронный звон: его деда – капитана небольшого торгового судна, потопили пираты. Салазар не сильно переживал из-за смерти старика, которого почти и не видел, но слезы отца, оплакивавшего погибшего родителя, причиняли ему боль. Прошли годы – и похоронный колокол зазвучал вновь. Салазар-старший, командовавший боевой эскадрой, пал в бою с пиратским флотом. Гибель отца ранила сердце Армандо, точно отравленным ножом. Как он считает, пираты отняли у него и мать: бедная женщина недолго прожила после смерти любимого мужа – горе подкосило ее и раньше времени свело в могилу. Именно после потери близких Салазар решил посвятить свою жизнь борьбе с пиратством. Ради этой борьбы он учился, продвигался по карьерной лестнице, воспитывал в себе бесстрашие и силу воли. Но не стоит думать, что причина его ненависти – только личные переживания. Сражаясь с морскими разбойниками, он становился свидетелем тех преступлений, что они совершали. Разоренные поселения, жестокие убийства, невольники, томящиеся в грязных трюмах, изнасилованные женщины… если вначале ненависть командора напоминала костер, то после увиденных ужасов она стала подобна лесному пожару. Когда Салазар рассматривал Джека в тюремной камере, первое, о чем он задумался – это в кого вырос бы этот юнец, не прояви к нему Провидение свое сомнительное милосердие. Воображение, подстегиваемое иронией, нарисовало ему целых три портрета: на первом из них Джек был мускулистым головорезом с начисто выбритой головой и обнаженным, разукрашенным татуировками торсом. На втором он был хитрым простофилей с нелепо заплетенной бородкой, тем же ворохом косичек и кривоватой усмешкой на губах. И, наконец, на третьем портрете красовался знойный парень с блестящими черными волосами и золотой серьгой в ухе – коварный обольститель женщин, вор и разбойник, подлый убийца и беспринципный лиходей. Да, тогда он видел в Джеке исключительно будущего пирата. Но сейчас, глядя на него, он видит просто четырнадцатилетнего мальчика – затравленного и отчаявшегося. Его карие глаза больше не походят на омуты – теперь они полны страха или обиды, а на его впалых, загорелых щеках нередко блестят росинки слез. С изумлением Салазар замечает, что слезы мальчика причиняют ему душевную боль. Совесть его бунтует, ведь он прекрасно понимает, что как никто другой виновен в его отчаянии. Даже травля, что устраивают на Джека офицеры и матросы, это отчасти его вина. Да, сам он не принимает в ней участие, но он так же и не делает ничего, чтобы ее прекратить. Он не пытается высушить эти слезы, вселить надежду в это трепещущее сердечко… Остаток второго дня проходит для мужчины в напряженной внутренней борьбе. Он ловит себя на желании утешить юного пирата, защитить его от нападок. Пожалуй, это даже больше, чем желание – он считает это своим долгом. Но одно мешает Салазару исполнить его. Утешить Джека… но имеет ли он право утешать его? Он – тот, кто вынес смертный приговор его родителю? Тот, кто лишил его всего? Он не одобряет лицемерия и не желает уподобляться палачу, который из-за боязни за свою душу заглаживает вину перед жертвой. Неуверенность заставляет мужчину держаться в стороне от несчастного подростка. Но на следующий день случается то, что развеивает его сомнения, заставляя прислушаться к голосу сердца. Как обычно, в полдень Салазар позволяет себе покинуть капитанский пост. Поставив у штурвала Лесаро, он отправляется в приятно тенистую каюту и с блаженством усаживается за письменный стол. Вписав пару слов в судовой журнал, командор просматривает отчет квартирмейстера. Он дочитывает первую строку, когда до ушей его доносится гневный крик: – …а ну прекрати! Родни, держи его… Грубому мужскому голосу вторит мальчишеский визг: – ПУСТИ-И-И! – Horrible chico! – опять доносится откуда-то снизу, очевидно – с нижней палубы, – хватит – от этого еще никто не умирал! – Мерзавцы! Крысы гальюнные! – Ах, вот что ты себе позволяешь… неблагодарный ублюдыш! Последнее слово сопровождает гулкий хлопок, несомненно – хлецкая пощечина. Вскочив из-за стола, Армандо Салазар стремительно пересекает каюту. В висках у него стучит, а мышцы на руках напрягаются, словно бы он готовится к драке. Спустившись на нижнюю палубу, мужчина спешит к источнику шума. Пройдя мимо пушек, он распахивает дверь в холл, где его глазам открывается крайне неприятная картина. Большую часть помещения занимает массивный таз, наполненный водой. Рядом валяются полотенце, заточенные ножницы и флакон с дешевым одеколоном. Слева от таза раздраженно переминается Стивен Мосс – его офицерская двуголка съехала набок, с губ срывается очередное проклятие. Справа горбится Магда, а в его железных руках отчаянно извивается Джек. Нещадно скрючивая подростка, тюремщик наваливается на него всем весом, силясь окунуть его головой в воду. Заметив лежащие на полу «орудия пыток», Салазар сразу смекает, что к чему. Дело в том, что помимо офицерского долга на Моссе лежат обязанности цирюльника. Будучи любителем чистоты, он всегда исполнял их очень ревностно. При виде своего капитана офицеры вздрагивают. Мосс разражается тихим проклятием, поле чего выпрямляет спину и вытягивает руки «по швам»: – Прошу прощения, капитан. Я… мне искренне жаль, что… – А я-то думал, здесь кого-то пытают…, – перебивает Салазар. Он старался говорить шутливым тоном, но слова его прозвучали почти рассержено. – …могу я узнать, к чему весь этот спектакль? – мужчина выразительно смотрит на таз. – О, сеньор…, – выдыхает Мосс, сверкнув глазами в сторону Джека, – видите ли, я решил, что раз мальчик… задержится на нашем судне, то стоит привести его в надлежащий порядок. Он чумазый, как шахтер! И у него наверняка вши – не хочется, чтобы эта зараза распространилась среди матросов… Точно бы подтверждая заявление офицера, Магда показательно встряхивает мальчика – так, что его косички сбиваются в неопрятную копну. Салазар замечает, что щеки у Джека подозрительно блестят, а его смуглое лицо посерело от глубокой обиды. Неожиданно мужчина ощущает злость, но не оттого, что ему испортили отдых. Он злится на эту офицерскую парочку, что не потрудилась найти в себе каплю доброты и более мягко, более снисходительно отнестись к запуганному подростку. Уняв опасное бурление внутри, Салазар сурово проговаривает: – Оставьте ему воду. Пусть моется сам! – Но, капитан, – возражает Стивен Мосс, – вы думаете, этот мальчишка умеет мыться? Судя по тому, как он выглядит, он и гребенки в руках не держал! – Как бы сеньор Джек не поплескался, грязи на нем станет поменьше, а для начала хватит и этого… все – свободны! Отвесив кивок, Мосс исчезает за дверью. Отпустив свою жертву, Магда раздраженно одергивает смятый китель: – Вшивый щенок…, – бормочет он, проходя мимо осевшего на пол Джека. Оставшись наедине с командором, юный пират опускается на корточки и сутулит хрупкие плечи. Отчего-то Салазару казалось, что Джек поблагодарит его за вмешательство. Но этого не происходит: не обращая внимания на его внушительную тень, мальчик устремляет невидящий взгляд на брошенное полотенце. Обида и отчаяние исходят от его фигурки, точно дым от гаснущей свечи… нужно что-то сказать! Он нуждается в утешении… Секунду-другую Салазар медлит в нерешительности. После же он склоняется над съежившимся подростком и опускает ладонь ему на плечо: – Не серди сеньора Мосса. И сеньора Магду – у него проблемы с терпением. Медленно Джек поворачивает к нему голову… глаза – точно бы затянутые каштановой дым-кой. Взгляд на его лицо или, скорее – на темный шелковой платок, подчеркивающий снежный воротник кителя. А затем – все то же бессмысленное созерцание полотенца… Выпрямляясь, Салазар чувствует, как неистовствует его совесть. Сказанные слова кажутся ему сухими и бездушными. Не это он должен был сказать, совсем не это… Ощущая в груди плотную тяжесть, мужчина покидает холл, оставляя мальчика один на один с пережитым унижением. Собственный уход кажется ему чем-то позорным – он словно сбегает от ответственности или отступает от слишком сложной задачи. Вернувшись за штурвал, Салазар продолжает ощущать уколы совести. Но теперь они не только разжигают стыд, но и будят в нем решительность. Вновь он получил «пробоину», которую обязан «залатать». Спустя одну склянку на палубе возникает Джек. Судя по всему, он пытался прихорошиться, но явно имел смутные понятие о том, как это нужно делать. Рубашка у мальчика промокла насквозь, а с его косичек стекают крупные капли. Не пренебрег он и одеколоном, но несколько переборщил с «дозой» – едкий запах распространяется от него на добрые ярды, неприятно щекоча ноздри. Встрепанный и мокрый, смущенный и униженный – теперь бедный подросток походит на воробья, угодившего под тропический ливень. Завидев промокшего пирата, матросы осыпают его градом насмешек. Лесаро опять-таки занимает нейтральную позицию и отворачивается, остальные офицеры разражаются злым смехом. Это новое унижение, выпавшее на мальчишескую долю, окончательно пробуждает в Салазаре решимость… все! Хватит бездействовать! Он должен оказать Джеку поддержку, защитить его от издевательств, или же распрощаться со званием человека чести. Подозвав лейтенанта, командор оставляет капитанский мостик. Как назло, он потерял мальчика из виду… корма, шканцы, носовая часть – где же он? Осененный догадкой, Салазар спускается в кубрик, а оттуда заворачивает к тюремным камерам. Джека он находит в самом конце помещения: сидя в темной углу, куда едва ли добираются отсветы одинокой свечки, малолетний пират буравит взглядом ступни. Мужчина шагает довольно тихо, и потому его замечают только тогда, когда он подходит почти вплотную. Встрепенувшись, мальчик смотрит на приближающегося гостя с недоверием и испугом. Пару мгновений Салазар вглядывается в его заплаканное лицо. Затем, наклонившись, он проговаривает – как можно более ласковым тоном: – Джек, я могу с тобой побеседовать? Бесшумно вздохнув, подросток равнодушно кивает головой. – Не здесь, – добавляет Салазар, – иди за мной! – он протягивает руку. Не берясь на нее, Джек подымается на ноги. Обреченно ссутулившись, он следует за мужчиной к выходу из темницы. У лестницы Салазар осторожно берет мальчика за плечо и ощущает еще один укол совести, когда оно содрогается под его пальцами. Палубу он пересекает с нарочитой медлительностью – так, чтобы все матросы видели, что бывший узник находится под его опекой. Первое, что мужчина считает должным сделать – это показать будущему собеседнику, что он не держит на него зла. Поэтому он ведет мальчика прямиком в свою каюту: «Заодно привью ему кое-какие понятия о правилах», – отмечает он про себя, – «ведь в одном Мосс не ошибся – мальчишка действительно у нас задержится…» Как и следовало ожидать, на пороге Джек замирает в боязливой нерешительности. Обернувшись к двери, Салазар мягко поясняет: – Ты можешь войти, Джек. Теперь можешь – потому что я сам тебя приглашаю. Эта каюта – мой дом. Оттого я и не люблю, когда в нее вторгаются незваные гости, особенно по ночам. Именно это и рассердило меня в твоем недавнем проступке… ты понимаешь? – Да, сеньор, – тихо отвечает пират. – Тогда проходи… давай! Нечего топтаться. Шаркая голыми ступнями, Джек проходит на середину каюты и начинает шарить глазами по стенам, полкам и прикрученной мебели. Его поведение не ускользает от бдительного капитанского взора. Салазар напрягается… что это – детское любопытство или мальчишка что-то ищет? Решив, что выяснять это пока не стоит, мужчина садится за письменный стол и жестом указывает на свободные стулья. Опустившись на мягкую обивку, Джек выпрямляет спину и чинно укладывает ладони на коленях, тыльной стороною верх. Салазара посещает забавная мысль, что теперь малолетний пират похож на школьника. Сам же он, пожалуй, вполне сойдет за грозного учителя. – Итак, Джек, – с некоторым смущением начинает командор, – первое, что я хочу тебе сказать – это что я не собираюсь отправлять тебя ни в тюрьму, ни на виселицу. Это была не более, чем пустая угроза, которыми, увы, я нередко сыплю в ярости. Мне жаль, что я так тебя напугал. Я… считаю нужным извиниться перед тобой. В карих глазах зажигаются искорки радости: – Вы не высадите меня в Сантьяго, сеньор? – Только, если ты сам не захочешь там сойти. Кстати о твоей высадке… ты провел на корабле уже несколько дней. Еще не придумал, где хочешь начать новую жизнь? Лицо подростка мрачнеет. Хмуро глянув на свои ладони, он отрицательно качает головой. Салазар вздыхает: – Джек, ты должен решиться! В данный момент я патрулирую воды вблизи Кубы – как только закончатся припасы, я причалю в Сантьяго. После же я вновь выйду в море и, возможно, пройдут недели, прежде чем я снова брошу якорь… понимаешь? Я почти не пристаю к берегу. Поэтому тебе и нужно определиться – не можешь же ты жить на корабле? При последних словах командора мальчик поеживается, но не от страха, а словно бы от нетерпения. Быстро, точно рыбьи стайки, на его смуглом лице мелькают эмоции: вначале надежда, вслед за этим – некое желание, и в конце – неясная грусть. Последняя эмоция особенно заинтересовала Салазара… чем вызвана эта тоска? Быть может, воспоминанием из прошлого? – Джек, можно задать тебе несколько личный вопрос? – Да, сеньор? – Скажи, ты всегда жил среди пиратов? На мгновение Салазару чудится, что в глазах подростка проскользнул гнев. Отвечает, однако, он с тем же спокойствием и кротостью: – Нет, сеньор. – И где же ты жил раньше? – У племени. – Племя? – недоумевает мужчина. – Так они себя называли. Племя Когтей. – Значит, ты жил у аборигенов, – догадывается Салазар, – но по происхождению ты явно европеец… – Меня нашли в лодке. Ее прибило к берегу – помимо меня в ней еще был человеческий труп… Воображение быстро нарисовало Салазару иссушенного мертвеца, склоняющего лик над свертком с плачущим младенцем. Отогнав от себя мрачное видение, он продолжает беседу: – То есть тебя вырастили аборигены… и чем же ты занимался в племени? – Собирал фрукты. Еще охотился и рыбачил. – А как ты попал на пиратское судно? – Племя Когтей торгует с пиратами, – поясняет Джек, – их корабли бросают якорь в бухте. Члены племени продают им бочки с пресной водой, вяленое мясо, цукаты и «желчнокровых»… – Кто такие «желчнокровые»? – Люди, что запятнали честь племени. Их позор несмываем, и поэтому от них избавляются. – Рабы, – хмуро подытоживает Салазар. Пораздумав, он осторожно спрашивает: – Значит ли это, Джек, что… тебя продали? – Нет, сеньор. Я ушел к пиратам потому, что захотел, – честно отвечает подросток. Лоб командора прорезает морщина: услышанное ему не понравилось. Гораздо больше ему пришлось бы по душе, если бы Джека затащили на корабль силой. И не только потому, что он не одобряет стремления к пиратству – просто это послужило бы хорошим ответом на самый каверзный, самый мучительный из терзаемых его вопросов. Вновь в памяти Салазара звучит крик казненного пирата… вспоминает ли его Джек? И если да, то что при этом чувствует? – Почему ты решил податься в пираты, Джек? – интересуется мужчина, старательно глядя своему собеседнику в глаза. – Я люблю море, сеньор. И корабли… всегда любил. – Я тоже люблю море, – Салазар выдавливает улыбку. С изумлением он замечает, что в карей глади промелькнул радостный блеск… немыслимо! – …но как видишь, Джек, я нашел другой способ воплотить свою «морскую» мечту. Прости за прямоту, но ты допустил очень большую ошибку… но вернемся к главному! Итак, теперь тебе нужно начать все сначала. Или почти сначала…, – брови командора сдвигаются в раздумье. Конечно, ему претит мысль о том, чтобы отдавать мальчика каким-то дикарям. Но с другой стороны, это единственные близкие ему люди. – Скажи, Джек, ты знаешь, какая судьба постигла твою, кхм… аборигенскую семью? – Нет, сеньор. – А тебе бы хотелось это узнать? Мальчишеское лицо перекашивается от отвращения. Сжав губы, точно бы сдерживая рвущееся наружу проклятие, Джек бойко мотает головой. – Значит, доверить мне тебя некому, – Салазар устало откидывается на спинку стула, – что ж, Джек… раз у тебя самого нет предложений, тогда их буду выдвигать я. Как ты думаешь, ты смог бы жить в монастыре? – А что делают в монастырях, сеньор? – Ну-у… монастырь – это святая обитель, так что все, кто живет там, посвящают свою жизнь Богу. Тебя научат молитвам, расскажут, как искупить старые грехи и не наделать новые. В монастыре ты будешь жить с послушниками – такими же мальчиками, как ты сам, так что одиноко тебе не будет. Конечно, тебе придется соблюдать и некоторые правила – слушаться старших, уважать законы, работать на благо всей общины… – А я смогу плавать? – неожиданно спрашивает Джек. С интересом Салазар всматривается в карие глаза, вновь лучащиеся потаенным желанием. Отчего-то, когда он догадывается, чего именно желает их обладатель, губы его поддергиваются в улыбке: – Как я понимаю, под словом «плавать» ты имеешь в виду не простое купание. Ты хочешь сказать, сможешь ли ты плавать на судне? – Да, сеньор. – Ты сможешь выходить в море, если станешь капелланом. Разумеется, за неделю ты им не сделаешься – на это уйдут годы. Но зато потом тебя возьмут на государственный корабль, чтобы ты молился за его благополучие. – Капелланы только молятся? – Молятся, проводят обряды и…, – мужчина обрывает фразу на полуслове. Резко Джек опускает глаза, но все же он успевает увидеть, как те потускнели. Плечи подростка сникают, и вся его фигурка начинает излучать обреченность и тоску. От этой внезапной перемены сердце у командора сжимается. Ему не нужно спрашивать, чтобы понять, что так огорчило юного мореплавателя. Поднявшись из-за стола, Салазар подступает к мальчику и треплет его за поникшее плечо: – Джек… это было только предложение, и я не заставляю тебя его принимать! Если жизнь послушника тебе не по нутру, придумай что-нибудь другое. Я тоже буду думать и, я в этом уверен, вдвоем мы сумеет прийти к какому-нибудь решению. Ну а пока твоим домом побудет моя «Немая Мария». Уважай ее – и она будет уважать тебя… а у меня всегда будет хорошее настроение! С мальчишеских губ срывается судорожный вздох. Задрав голову кверху, Джек смотрит Салазару прямо в глаза и от благодарности, теплящейся в его взоре, сердце мужчины сжимается до ноющей боли. Вновь грудь ему теснит некое давно не испытываемое чувство. Оно пугает его, ведь по его вине сознание начинают захлестывать самые нелепые, чужеродные мысли. Безмолвно попрощавшись, Салазар выводит мальчика на палубу и, робко погладив его напоследок по макушке, запирается в каюте. Словно водяное отражение, в памяти его всплывает детская фигурка – уже не скукожившаяся, а резво, вприпрыжку бегущая по палубным доскам. Сердце его продолжает стенать, но в то же время он ощущает и нечто другое – то, как посветлело у него на душе.* * *
Следующие три дня Салазар заботился о том, чтобы Джек обрел в его лице защиту. На глазах у своих подчиненных он подходил к гуляющему мальчику, беседовал с ним и, уподобляясь Лесаро, угощал его яблоками и изюмом. Нехитрый план увенчался успехом: видя неравнодушие своего капитана, матросы и офицеры оставили юного пирата в покое. Теперь, даже когда командора не было рядом, Джека надежно защищал его авторитет. Пораздумав, Салазар решает улучшить и те условия, с которыми мальчику приходится мириться. По его указанию Джеку выделяют матросскую койку и место за общим столом. Кроме того, ему возвращают его прежние обязанности – уборку палубы и помощь на кухне. Узники не ночуют в незапертом кубрике. Узникам не доверяют работы на корабле, а потому Джека уже нельзя считать пленником – теперь он плывет на «Немой Марии» скорее на правах пассажира. После беседы отношение Салазара резко изменилось – Джек перестал его раздражать. Мало того, его присутствие стало вносить разнообразие в его рутинную капитанскую жизнь. Нередко в однообразные часы за штурвалом мужчина развлекает себя тем, что наблюдает за трудящимся подростком. Глядя на то, как Джек ловко орудует шваброй, он вспоминает те годы, когда он был просто «юнгой Армандо», а не прославленным грозой морей. Интересно, а о чем думает сам малолетний пират? Все-таки кое-что омрачает сознание командора – он не перестает терзаться теми вопросами, что возникли у него, когда он впервые увидел кроткие, глубокие карие глаза. Спокойствие, а теперь и веселость мальчика не могут его не удивлять. Как ребенок, переживший столь ужасную трагедию, может так хорошо сдерживать себя? Задаваясь этим вопросом, Салазар продолжает свои наблюдения за Джеком, и однажды застает того в тени пушки, в тихом уголке вблизи шканцев. Сидя в этом убежище, мальчик задумчиво опирает подбородок о согнутые колени. Стараясь не привлечь к себе внимание, Салазар издали изучает его лицо. Глаза Джека вновь обратились в непроницаемые омуты, а его черты едва заметно искажают блеклые эмоции. Кажется, это гнев… а теперь – отвращение… тоска, сменяемая надеждой… и снова гнев. Быть может, смирение мальчика объясняется его рассудительностью? Он понимает, что ничего не сможет сделать против взрослых, вооруженных до зубов мужчин и потому безропотно принимает свою судьбу? А его веселость – это умение временно забывать про горькое прошлое и искать радость в простых вещах. Таких, как старая подзорная труба или горсть изюма… но если это действительно так, то как же тоскливо, как горестно должно быть у него на душе! Эти мысли занимают разум Салазара, когда к нему подходит Лесаро. Последние дни он частенько ловил светлую, поощрительную улыбку лейтенанта, но не стремился с ним заговаривать… что ж, похоже, сегодня избежать беседы ему не удастся. – Прекрасная погода, не правда ли, капитан? – невинно начинает Хуан Карлос, побарабанив пальцами по штурвалу, – облака развеялись, солнце смягчилось, а море и ветер наконец-то нашли общий язык. Уловив намек, завуалированный поэтичными словами, Салазар усмехается: – О, да… и кто бы мог подумать, что найти этот общий язык им поможет гроза. – Я бы не назвал это грозой, сеньор. Скорее это была одна-единственная, но очень опасная молния… и вы устранили все ее неприятные последствия – даже, как говорится, залатали борта так, что они стали выглядеть лучше, чем раньше. Я горжусь вами, сеньор, – Лесаро улыбается, – вы вновь доказали, что вы человек чести, что вы не забываете о справедливости и – что особенно важно, не боитесь просить прощения. – Справедливость стоит здесь под сомнением, Лесаро, – хмуро изрекает командор, – лично мне не перестает мерещиться запах лицемерия… а может, я слишком высокого мнения о себе. Может, на самом деле я не слишком отличаюсь от тех проходимцев, что молотят лбами пол в церкви, бесстыже повторяя: «Господи, коль цвета крови мои грехи, сделай их белыми как руно…» – Что вы имеете в виду, капитан? Отвернувшись от линии горизонта, Армандо Салазар выразительно смотрит на своего подчиненного: – А ты не знаешь? Лицо лейтенанта мрачнеет. Зрачок в его единственном глазу нервно вздрагивает, после чего обращается к вычищенной палубе. Джек уже закончил уборку – теперь он занимается тем, что высматривает в лазурных волнах дельфинов. Невольно Салазар тоже обращает взгляд к его хрупкой фигуре, грациозно скользящей вдоль фальшборта. Грудь ему начинает теснить. Минуту двое мужчин не произносят ни слова. После же Салазар спрашивает напрямую: – Как ты думаешь, Лесаро, сеньор Джек вспоминает своего приемного родителя? Вздохнув, Хуан Карлос отворачивается от гуляющего подростка: – Думаю, что да, сеньор. И… хочу сказать, что меня поражает то, как мальчик умеет держаться. – А меня, признаюсь, это настораживает. Мне его поведение кажется противоестественным – я ожидал чего угодно, но только не этого. – Возможно, этому есть объяснение, сеньор. – И какое же? – Хм…, – Лесаро задумывается, – быть может, причина в том, что сеньор Джек осознает, что его родитель был преступником. Этим и объясняется его беззлобное отношение к нам – он понимает, что наши пусть и беспощадные действия небеспочвенны. Так сказать, он ставит себя на наше место… – Думаешь, понятия о морали могут быть сильнее, чем любовь к близкому человеку? – Вообще-то, сеньор, я думаю совсем иначе, – в голосе Хуана Карлоса появляются тревожные ноты, – просто это хоть как-то объясняло бы поведение мальчика, которое, как я вам уже говорил, меня искренне удивляет. – В этом есть что-то зловещее, не правда ли? – замечает Салазар. – О, да, – Лесаро качает головой, – вы верно заметили, что обстановка на корабле воцарилась не лучшая. Поистине, это похоже на жестокую шутку: жертва отдана на попечение палачам и… что это? – неожиданно восклицает лейтенант. – Где? – осведомляется Салазар, почему-то глянув в сторону Джека. – На горизонте! То ли скала, то ли… Мужчина оборачивается. Но прежде, чем он успевает что-то увидеть, с мачты раздается крик вахтенного: – КАПИТАН! КОРАБЛЬ ПО ПРАВОМУ БОРТУ! Одновременно Салазар и Лесаро выхватывают подзорные трубы. Приставив их к глазам, они начинают вглядываться в переливчатую гряду, осыпанную солнечными бликами. Вскоре Салазару удается поймать незнакомый корабль в фокус. С первого же взгляда он понимает, что это фрегат – старый, но добротный. Осмотрев его корпус, он наводит линзу на раздутые паруса… и по спине у него пробегает холодок. Паруса были черными.