В тихом омуте

      Когда Салазар убирает от лица подзорную трубу, у него возникает странное чувство: ему кажется, что время останавливается, а все звуки точно бы приглушаются невидимой стеной. С изумлением он ловит себя на том, что совершенно не думает о предстоящей схватке – его мысли, все его беспокойство занимает совсем иное. Медленно обернувшись, Салазар встречается со взволнованным взором Лесаро… и понимает – лейтенант тревожится о том же.       Облизнув губы, Хуан Карлос взглядом указывает на беспечно гуляющего Джека:       – Он… не должен этого видеть, сеньор, – шепчет он с дрожью, – это как соль на свежую рану…       – Надо его запереть, – быстро решает мужчина.       – В тюремной камере?       – Разумеется, нет! Трюм вполне подойдет… будь здесь, – Салазар отпускает штурвал, – держи курс и проследи, чтобы Энтони не вопил на всю палубу.       – Да, капитан.       Ощущая неприятное теснение в груди, Салазар спускается с мостика. Он слышит, как Лесаро велит расправить оставшиеся паруса и осаживает вахтенного, вновь закричавшего со своей мачты.       К счастью, Джек не услышал крика. С той же беспечностью он продолжает любоваться на волны – до той поры, пока не чувствует на своем плече тяжелую мужскую руку:       – Джек…, – начинает Салазар как можно более будничным тоном, – ты можешь выполнить одну мою просьбу?       – Конечно, сеньор, – живо отзывается подросток, глядя на него снизу верх.       Невольно напрягаясь под лучистым карим взором, Салазар увлекает Джека за собой. Спускаясь в трюм, он чувствует себя обманщиком, ведь практически он собирается завязать мальчику глаза. Ложь во благо, но все-таки ложь.       В темном как погреб холле командор достает связку ключей и отпирает усиленную дубовую дверь. За нею открываются ряды бочек и ящиков, зафиксированных тросами.       – Мне нужно, чтобы ты посидел тут пару часов, – поясняет Салазар, снимая со стены и вручая Джеку переносную лампу, – скоро станет очень шумно, но бояться тебе нечего… просто сиди здесь, хорошо? Можешь пока побить крыс, – добавляет он с напускной шутливостью, – если к моему возвращению убьешь три десятка, угощу тебя рахат-лукумом из своего личного запаса!       Разгоняя тьму переносной лампой, Джек послушно входит в трюм. С детским любопытством он начинает изучать печати на ящиках и – видимо, ища «добычу», заглядывать в пыльные щели.       Затворив дверь, Салазар вставляет в замок нужный ключ. Слышится воодушевляющий щелчок… все – теперь мальчик ничего не увидит. Конечно, он услышит выстрелы, но позже можно будет рассказать ему какую-нибудь байку – например, что сражение велось с англичанами.       Когда мужчина ставит ногу на первую ступень, его внезапно посещает тревожная мысль: а что, если корабль получит пробоину ниже ватерлинии, и в трюм начнет хлестать вода? Да, матросы сразу же возьмутся за дело, но как напугается Джек – он ведь заперт и он совсем один…       Нет: он не должен об этом думать, только не сейчас! Впереди его ждет бой, и бой не на жизнь, а на смерть.       Палуба встречает командора буйством солнечного света и гулом человеческих голосов. Среди его подчиненных царит волнение – они уже разглядели черные паруса.       Едва Салазар подымается на палубу, как оказывается под прицелом сотни выжидающих взглядов. Но ему не привыкать – такова капитанская доля. Уверенно шествуя между офицерами, он отдает приказы, следит за приготовлением орудий и подготовкой к абордажу. Десятки каблуков и босых ступней стучат по палубе, трещат заряжаемые мушкеты, гулко вздыхают ядра, закатываемые в жерла пушек. Вскоре над «Немой Марией» повисает напряжение, подобное наэлектризованной грозовой туче. Когда же пиратское судно выплывает из дальнего тумана, раздается первый раскат грома.       Нос фрегата окутывает облачко дыма. Слышится свист, и в пяти ярдах от левого борта «Марии» в волны с всплеском падает пушечное ядро. Поворачивая штурвал, Салазар плавно выводит корабль с линии огня, стараясь при этом не подставлять под обстрел широкий борт и по-прежнему держать курс на противника. Второе ядро задевает форштевень, третье выкатывается на палубу прямо под ноги Магде, который не упускает возможности отпустить в адрес пиратских канониров едкую шутку.       Чем сильнее сближаются корабли, чем чаще грохочут залпы. В то время как пираты обстреливают вражеский корпус, Салазар велит целиться исключительно в мачты. Его канонирам удается снести только кливер, но как вскоре становится ясно, и в этом не было нужды – фрегат продолжает надвигаться, явно не намереваясь бежать.       Палубу «Немой Марии» устилают щепки – фальшборт снова превратился в истерзанные доски. Четыре ядра продырявили корпус – к счастью, выше ватерлинии, вышло из строя два орудия. Напряжение, царящее на линкоре, достигает апогея, и к нему примешивается нетерпение: вражеское судно совсем близко – уже можно разглядеть пеструю, разноликую команду и выбрать будущую цель.       Наконец залпы сменяются выстрелами. После же раздается оглушительный треск: скребанув борта, корабли поравнялись – при этом корма фрегата оказалась рядом с носом линкора. Слышится свист забрасываемых крюков, матросы поспешно убирают паруса и перекидывают доски на вражескую палубу.       – Ataque! – приказывает Салазар, и начало боя ознаменовывает звон вынимаемых клинков.       Топот, крики, выстрелы сливаются в чудовищную какофонию. Доселе свежий морской воздух пропитывается порохом и кровью.       Вынув из ножен рапиру, Салазар окликает Лесаро.       – Удачи, сеньор! Да защитит вас Господь! – желает своему капитану Хуан Карлос.       Стоя у штурвала, он сжимает в правой руке длинную шпагу, а в левой – рукоять пистолета.       Согласно морскому кодексу, во время абордажа капитан имеет полное право оставаться на мостике. Мало того: он имеет право не участвовать в сражении. Но Салазар всегда пренебрегал этими привилегиями по личным причинам.       Первая причина заключается в его традиции следовать пословице «делай все, что в твоих силах». Он умеет сражаться, вдобавок природа одарила его всем, что для этого необходимо. Его нельзя назвать Геркулесом, но определенно можно назвать силачом – он с легкостью может разогнуть каминные щипцы или поднять стосорокафунтовый бочонок. К боли он относится терпимо, реакция у него мгновенная, движения быстрые и точные.       «Ваша рука создана для рапиры, сеньор Салазар, а ваша рапира создана для побед!» – так сказал ему учитель фехтования.       Вторая причина, завлекающая командора в бой – это его своеобразное отношение к пиратским капитанам. Став хозяином «Немой Марии», Салазар понял, что именно капитан отвечает за порядок на корабле – соответственно, он же в ответе и за все творящиеся на нем бесчинства. Карая пиратских главарей, он как никогда ощущает себя бичом, несущим возмездие. Это придает ему уверенности и силы на то, чтобы идти дальше по избранному пути – столь мрачному и кровавому.       Но самым главным является не это: с сердечной дрожью Салазар признает себе, что он участвует в сражении также для того, чтобы у Лесаро появился веский повод оставаться на безопасном, окруженном солдатами мостике. Он боится потерять лейтенанта, искренне дорожит им – и не столько как компаньоном, сколько как человеком. У Хуана Карлоса есть черта, что в нем самом почти изжили цинизм и хладнокровие – это доброта.       Известно, что у Лесаро был сын, который, будучи девятнадцатилетним, погиб в морском сражении. В давней стычке с пиратами он лишился глаза, но ни первая, ни вторая потеря не разожгла в нем жестокость. Словно божий садовник, Хуан Карлос продолжает взращивать в душе светлые чувства и дарить их окружающим людям. Он ухаживает за ранеными, подбадривает новобранцев, молится как за погибших, так и за казненных. К своим подчиненным лейтенант относится почти с родительской теплотой – неудивительно, что матросы любят его как родного отца.       Временами Салазару кажется, что Лесаро его уравновешивает, что его присутствие отгоняет от корабля некую угрюмую тень, которую он сам был бы отогнать не в силах. Поэтому он оберегает лейтенанта. Поэтому, вступая в бой, он тешит себя надеждой, что берет на себя весь риск, что мог бы выпасть на его долю.       Сбежав с мостика, Армандо Салазар замирает, опустив кончик рапиры к носку сапога. Секунды две он прислушивается к напрягающимся мышцам, к часто, но ритмично бьющемуся сердцу. Ощутив, что тело полностью ему подвластно, мужчина резко срывается с места.       Перескочив на вражескую палубу, Салазар огибает Магду, сцепившегося с темнокожим детиной, и, подсеча по пути пиратского матроса, выбегает к бизань-мачте. Там – в компании Мосса и одного из младших офицеров, он сражается против пяти пиратов, вооруженных короткими ятаганами. Оставив последнего противника на заботу подчиненных, командор устремляется к шканцам. Кровь у него кипит от возбуждения, а восприятие обостряется до предела, как у преследующего добычу охотника.       Выскочив на площадку, Салазар наконец-то видит того, кого он искал. У штурвала стоит, раскачиваясь с пяток на носки, пират в кожаном кафтане и треуголке с белым пером. С высоты капитанского мостика он обозревает сцену битвы, явно ища себе достойного соперника… что ж, он его получит!       Стуча каблуками ботфорт, мужчина поднимается по ступеням. Получше рассмотрев пиратского капитана, он не может удержаться от усмешки. Лицо пирата рассекает лиловый шрам, подчеркнутый замысловатой татуировкой. Помимо пера его треуголку украшает птичий череп, в рыжие косы вплетены рыболовные крючья. Настоящее чудовище, гордящееся своим умением вселять страх.       Салазар минует середину лестницы, когда морской разбойник оборачивается. Смерив приближающегося командора оценивающим взглядом, пират довольно кривит уголок рта. Затем отточенным, выдающим мастера движением он вынимает из ножен саблю:       – Ну что, испанчик? Потанцуем?       Рывком Салазар преодолевает оставшиеся ступени. Как только он оказывается на мостике, оружие пирата рассекает воздух. Зная, что блокировать рапирой тяжелую саблю слишком рискованно, мужчина поддается в сторону – лезвие просвистывает там, где секунду назад была его шея.       Приняв стойку, Салазар делает выпад, но пронзает только подол кафтана. Поддавшись вбок, пират вновь пробует подсечь его, но он ловко наклоняется, после чего ударяет наотмашь. Слышится хрип: теперь одежду на груди разбойника рассекает диагональная прорезь, а в ней алеет неглубокая рана. Переступая, поворачиваясь на каблуках, точно бы и в самом деле исполняя некий грозный танец, Салазар нещадно сечет рапирой воздух, внося новые ноты в звенящую над кораблем симфонию смерти.       Спустя полчаса левый рукав командорского кителя алеет от крови, но его вошедший в раж обладатель едва ли чувствует полученную царапину. У пиратского капитана дела обстоят гораздо хуже: рукава его кафтана уже обратились в кровавые лохмотья, на правом плече зияет колотая рана. Даже волосы, обнажившиеся из-под слетевшей треуголки, побагровели и слиплись.       Видя то, как нахальство и азарт в глазах пирата сменяется замешательством, Салазар ощущает торжество. Он никогда не получал удовольствия от убийства, но испытывал мстительное удовлетворение, ввергая морских разбойников в отчаяние. Теперь этот преступник понимает, что перед ним не жертва, а палач. Возмездие настигло его – пусть не в лице огнекрылого херувима, но разве лик человеческий менее страшен?       Получив очередную царапину, пират выхватывает из-за пояса двуствольный пистолет. Мгновенно среагировав, Салазар режет противника по пальцам, а когда тот с криком роняет свое оружие – носком отшвыривает его на другой конец палубы. Подсознательно ища помощи, разбойник поспешно оглядывается по сторонам. Замешательство в его глазах сменяется паническим ужасом, когда он понимает, что его товарищи далеко, и никто не поможет ему в неравной схватке. Уже с заметным трудом он парирует удары, оттесняющие его то к перилам мостика, то к полуразрушенному фальшборту. Что же касается Салазара, то его мощь будто удесятерилась. Тело – гибкое и сильное, продолжает слушаться его, точно совершенная боевая машина, а кровь, сочащаяся из полученной раны, только раздразнивает его гнев.       Наконец командору удается прижать врага к ненадежным перилам. Ощутив за своей спиной преграду, пират делает судорожный вдох: в приступе бессильной ярости он кидается на злосчастного испанца, подняв саблю над головой. В ту же секунду Салазар выставляет рапиру. Слышится треск разорвавшейся ткани, а вслед за этим – хруст ломающихся ребер. Из груди разбойника вырывается истошный вопль, который тут же смолкает, когда рапира пронзает ему сердце. Снова трещит рвущаяся ткань – и окровавленный клинок выходит из его спины, точно шип чудовищного растения.       Покачнувшись под тяжестью мертвого тела, Салазар наклоняется вперед. С неприятным скользким звуком труп сползает с лезвия и, раскинув руки, распластывается на спине. Отвернувшись от застывшего, искаженного смертью лица, командор утирает лоб чистым рукавом кителя и обращает взгляд на палубу. К тому времени, как окончилась дуэль, крики и выстрелы стихли, сменившись возбужденным гулом. Бой окончен, и нетрудно догадаться, кому досталась победа.       Палубу усеивают багряные лужи – то здесь, то там в них лежат неподвижные, облаченные в пестрые одежды тела. Между ними, будто мрачные призраки, бродят испанские солдаты – их серо-зеленые кителя покрыты пятнами крови.       Как и битва у Треугольника дьявола, сражение прошло без потерь. Раненые уже лежат в лазарете, здоровые же матросы занимаются тем, что перетаскивают с фрегата на «Марию» уцелевшие припасы, ядра, порох, все ценное, заодно исследуя неприятельское судно.       Когда Салазар спускается с мостика, к нему приближается один из офицеров:       – В трюме пленники, сеньор, – докладывает он.       При этой новости в груди у командора точно бы зажигается огонек. Хоть это и постыдно, но он всегда радуется, когда на вражеских судах оказываются пленные, ведь благодаря им он уносит с поля боя не только дурные воспоминания. Да, во время поединка с пиратскими капитанами он чувствует себя бичом правосудия, во время битвы его опьяняет чувство азарта. Но потом эти ощущения проходят – и остаются только трупы, оскверненное море и пропитанный кровью китель…       Вместе с двумя офицерами и корабельным врачом Салазар спускается в душный, пропахший гнилой соломой кубрик. В первой клетке томится солдат в изодранном мундире – тело его усеяно синяками, но, несмотря на это, он поднимается на ноги и отдает командору честь:       – Я знал, что вы придете, дон Салазар!       Во второй камере сидят трое матросов, выживших после резни, устроенной пиратами на торговом судне. В третьей скрючился молодой мужчина – он настолько истощен, что его можно принять за оживший скелет. Завидев вошедших, он начинает кричать и одержимо метаться по своей камере, никак не реагируя на человеческую речь. Пришлось вставить ему кляп и крепко скрутить, дабы безопасно перенести на «Марию»… ничего – Лесаро и не таких приводил в чувство.       В последней клетке дрожит семнадцатилетний паренек – судя по останкам одежды, простой обыватель из какого-нибудь испанского селения. Когда офицеры отпирают его камеру, он со слезами кидается им на шею, а затем обнимает командора. Чувствуя, как внутренний огонек ласкает ему сердце, Салазар треплет юношу по свалявшимся волосам. Поочередно освобожденные моряки жмут ему руку, солдат благодарно похлопывает его по плечу.       Для них он не El Matador Del Mar. Для них он – спаситель.       Под бдительным взором командора солдаты отводят бывших пленников в лазарет. Глядя на встрепанного паренька, Салазар вспоминает о Джеке… интересно, как он там? Сильно ли испугался залпов? А сколько он уже сидит в трюме? Надо бы поскорее кончать с этим злополучным фрегатом – он будет чувствовать себя гораздо спокойнее, когда все останется позади.       Велев матросам завершить перегрузку, мужчина поднимается на палубу линкора. Когда все его подчиненные возвращаются на «Немую Марию», он приказывает раскрепить корабли. Повинуясь твердой руке лейтенанта, линкор осторожно огибает опустевший фрегат. Отойдя от него на несколько ярдов, он дает по нему одинокий залп – ядро пробивает корпус ниже ватерлинии. Наполняясь водой, пиратское судно начинает медленно погружаться.       Тяжело вышагивая в тени фок-мачты, Салазар с нетерпением поглядывает на тонущий фрегат.       – Капитан…, – раздается у его правого уха.       Обернувшись, мужчина, к своему легкому удивлению, видит Лесаро.       – И кто же нянчит штурвал? – справляется он, весело подняв брови.       – Мосс вызвался сменить меня, – отвечает Хуан Карлос, – сеньор, вы ранены! – с беспокойством он смотрит на левую руку своего капитана.       Проследив за взглядом лейтенанта, командор морщится: только тут он вспоминает о полученной ране, а также о том, что он все еще расхаживает в окровавленном кителе. Мысленно отметив, что перед спуском в трюм следовало бы переодеться, Салазар взмахивает ладонью:       – Всего лишь царапина.       – И все же вам следует показаться врачу!       – Я вполне смогу залатать себя сам. У врача есть другие заботы.       Губы Лесаро поддергиваются в слабой улыбке:       – Прекрасно, что вам удалось спасти этих людей, капитан. Поистине, само Провидение привело нас к этому кораблю!       – Да, вот только методы Провидения мне не нравятся, – Салазар кривит уголком рта, – временами мне кажется, что наш благочестивый Господь любит собачьи бои – вот он и стравливает нас себе на потеху.       Хуан Карлос поеживается – к столь откровенному богохульству он не привык. Тем не менее на слова командора он отвечает понимающим кивком:       – Мы живем в жестоком мире, сеньор. Мы не можем просто идти по стезе – нам приходится прорубать дорогу клинком.       – Не дорогу, – отрицает Салазар, – толпу.       – Это одно из ужаснейших проклятий нашего мира, сеньор – то, что нас заставляют выбирать между своей жизнью и жизнью другого человека. Между меньшим злом и большим, между кромешной тьмой и… АХ! – Лесаро вскрикивает.       Отведя хмурый взгляд от палубных досок, Салазар с недоумением смотрит на своего подчиненного.       Лицо лейтенанта побелело. Губы его приоткрыты в трепетном изумлении, а расширенный глаз не отрывается от верхушки бушприта.       – В чем дело, Лесаро?       Вместо того, чтобы отвечать, Хуан Карлос молча указывает на бушприт. Салазар прослеживает за вытянутым указательным пальцем… и внутри у него все холодеет.       В «смотровом гнезде», в тени колыхающегося блинда восседает Джек. Его карие глаза безмятежно изучают пенящиеся волны, ладони вертят старую подзорную трубу. Если он и знает, что его заметили, то не демонстрирует это ни единым жестом.       Вихрем в сознании мужчины проносятся картины сражения и того, что оно оставило после себя… сколько Джек уже здесь? Что успел увидеть и главное – что думает об увиденном?       Мысли Салазара обрывает длинная тень, внезапно наползшая на носки его ботфорт. Обернувшись, он и Лесаро видят Руперта Сантоса – самого младшего из офицеров. Вид у того весьма подавленный.       Остановившись, Сантос выпрямляет спину. На мгновение его зеленые глаза обращаются к бушприту:       – Капитан… прошу прощения, я…       – Докладывайте, Сантос.       – Мальчик сбежал на моих глазах. Он отпер дверь с помощью гвоздя и выскочил из трюма. Я пытался его остановить, сеньор, но у меня ничего не вышло…       – Когда именно Джек сумел выбраться? – уточняет командор.       – После первых залпов. До вражеского судна оставалось около кабельтова.       – И с того момента он сидел в «гнезде»? – справляется Лесаро.       – Да, сеньор.       – Во время абордажа он предпринимал попытки атаковать матросов?       – Нет, сеньор. Мальчик находился на бушприте на протяжении всего сражения и… кажется, он только наблюдал, – последние слова Сантос произносит с дрожью.       Уловив ее, Салазар чувствует, как им овладевает знакомое напряжение. Вновь ему начинает казаться, что хрупкая детская фигурка излучает угрозу – подобную той, которую излучает глубокое темноводное озеро.       Отпустив подчиненного, двое мужчин какое-то время не говорят ни слова. Отчего-то им обоим кажется, что воздух над палубой сделался тяжелым, а шаги уходящего офицера звучат до странности тихо.       Точно бы безмолвно делясь впечатлениями, Лесаро смотрит своему капитану в глаза. После же он проговаривает с нелепой надеждой в голосе:       – Как вы думаете, сеньор, он все видел?       Невольно Салазар обращает взгляд к «смотровому гнезду». Вспомнив позицию кораблей во время абордажа, он быстро смекает, что с бушприта открывался прекрасный вид на корму фрегата, а значит и на разыгранную им дуэль.       – Если и не все, то достаточно, – изрекает он мрачно.       Тяжко вздохнув, Лесаро отворачивается от бушприта и менее уверенной, чем обычно, походкой, направляется к мостику. Бросив еще один непроизвольный взгляд на молодого пирата, Салазар ступает следом.       Джек просидел в «гнезде» еще около получаса. Спустившись же с бушприта, он вооружился шваброй и с завидным усердием отдраил палубу, не обращая никакого внимания на то, что местами она заляпана кровью. Никто не отчитывал его за взлом и нарушение приказа. Взамен этого за ним следили, наблюдали в страстном желании заглянуть в его тенистую душу, но омут надежно хранил ее тайну.

* * *

      Ночь выныривает из-за горизонта, окутывая «Немую Марию» блаженной прохладой. Звезды вычерчивают на небе сверкающую карту. Луна, окруженная бледным ореолом, серебрит гребни невысоких волн.       Ревниво подмигивая звездам, корабельные фонари заливают палубу бледно-желтым светом. Силуэты матросов теряются на фоне неба – поэтому издали кажется, что на линкоре хозяйничают огромные скользящие тени. Самая необычная из них принадлежит Лесаро: четкая, будто бы вырезанная из черного картона, она сливается с дуговидной тенью штурвала, отчего создается впечатление, что лейтенант и корабль представляют собой одно целое.       Уже давно минула полночь: заслуживший отдых капитан вытягивается на кровати, но впервые за последние годы к нему не идет сон. Проворочавшись с боку на бок, Армандо Салазар переворачивается на спину и, заложив руки за голову, устремляет взгляд в потолок. Сдаваясь, он впускает в сознание мысли, отнявшие у него покой.       Почему Джек смотрел на то, как он расправляется с пиратами и главное – смотрел с таким хладнокровием? Конечно, он слышал о людях, что нарочно ходят на казни, устраиваемые своими недругами, дабы еще больше распалить ненависть к ним. Но если так, то получается, Джек все-таки вынашивает месть, а его спокойствие и скромная веселость – это поистине гениальная актерская игра.       Но неужели четырнадцатилетний подросток способен на такое? И если да, то к чему это может привести? Думая об этом, Салазар чувствует досаду. Похоже, что он вернулся к своим прошлым подозрениям и тревогам. Это обидно, ведь он, можно сказать, уже начал питать к мальчику некоторую симпатию.       Или, быть может, стоит припомнить слова Лесаро? Может, как и в случае с ночным вторжением, в поступке Джека кроется иной смысл?       Вот только какой? Что могло заставить его хладнокровно смотреть на гибель пиратов – так похожих на тех, с которыми прошла его жизнь? И так похожих на того человека, что опекал его, вымолил для него пощаду, а сам подставился под пули?       Прощай, Джек! Прощай, воробушек!       Такое не забудешь. Такое никогда не простишь…       Лунное серебро разбавляется тусклым золотом просыпающегося солнца. Небо за витражным окном начинает светлеть. Салазар вздыхает: скоро ему снова вставать за штурвал, и после бессонной ночи это занятие обещает быть еще более утомительным и нудным… что ж, раз уж он не может насладиться сном, то хотя бы подышит свежим воздухом!       Встав с не оправдавшей ожидания кровати, мужчина облачается в верхнюю одежду. Решив не отказывать себе в ночной прохладе, он оставляет китель на вешалке и одевает поверх рубашки только камзол.       Захватив рапиру, Салазар выходит из каюты. Не желая привлекать к себе внимание Лесаро и матросов, он не спускается на шканцы, а поднимается на крышу юта. Пройдя в самую дальнюю ее часть, командор облокачивается на перила и устремляет взгляд на пенистую дорожку, клубящуюся вслед за кораблем. Волны, как и небо, все еще темно-сизого цвета – лишь на востоке они порозовели и подернулись бледным золотом. Ночь только собирается уходить, и ее свежесть, точно подол длинного платья, еще стелется над колыхающимися водами.       Дыша полной грудью, Салазар с наслаждением щурится, отдаваясь во власть морскому воздуху. Мерный всплеск волн убаюкивает его. Постепенно он смыкает веки, погружаясь в дрему.       Он уже думает о том, чтобы вернуться в каюту, когда слышит нечто странное. Вроде бы тот же всплеск, но несколько иной – непохожий на тот, что издают волны… наверное, это была рыба. Или какая-нибудь птица, или…       – Я не твой…, – сдавленный, до странности глухой голос заставляет мужчину вздрогнуть.       Резко он открывает глаза, но видит перед собой те же сине-сизые волны и пенную дорожку. За его спиной матросы все также карабкаются по выбленкам, а неутомимый лейтенант прямится на своем посту. Ничто не вмешивается в обыденный корабельный порядок. Но когда Салазар решает было, что странный голос ему приснился, тот неожиданно раздается снова:       – Не твой, не твой! – на сей раз в нем звенит гнев, – убирайся, уходи… ты обманул меня! Это все… все из-за тебя… урод! Мерзавец! Подлец… уходи!       Последнее слово сопровождает знакомый всплеск, и Салазар успевает увидеть, как по волне пробежала мелкая рябь – будто в нее упали дождевые капли.       – Уходи! Убирайся! – повторяет голос.       Догадавшись, что он доносится с нижней части кормы, мужчина перевешивается через перила… и чувствует, как внутри у него натягиваются невидимые струны.       На барельефе, украшающем корму судна, примостился Джек – каким-то чудом он держит равновесие, упершись локтями и пятками в резные завитки. Склонив голову, юный пират ерошит себе волосы – движения его судорожные, словно бы, выполняя их, он превозмогает боль.       Первая мысль, что приходит на ум ошеломленному командору – это окликнуть мальчика. На-шел, где сидеть! Сильный толчок – и сразу же полетит за борт…       Но после Салазаром овладевает любопытство: что делает этот малец? И не связаны ли его действия с происшествием во время абордажа?       Вновь запустив пальцы в волосы, Джек оттягивает одну из многочисленных косичек:       – Нет… нет-нет-нет! – твердит он при этом, – не хочу, не буду… я не твой! – вырвав солидную прядь, мальчик выставляет руку.       Что-то блестит на его вытянутой ладони. Тут только Салазар замечает, что в смоляных косичках кое-чего недостает: вплетенные бусины и золотые кольца – почти все они вырваны и беспощадно выброшены в пучину.       – Никогда! – сдавленно вскрикивает юный пират.       С росистыми брызгами украшения исчезают в сизой волне.       – Больше никогда…, – цепкие пальцы снова впиваются в неухоженные космы, – ты… ничего… у меня… не возьмешь! – с всплеском море проглатывает следующую горсть безделушек.       С последней косичкой Джек расправляется особенно яростно: внезапно разразившись отвратительной руганью, он буквально вырывает кольца из черных прядей – так, словно бы те являются кусачими насекомыми. Затем, с той же неясной злостью, он срывает с головы алую ленту.       Подхваченная порывом ветра, лента медленно опускается на гребень волны, плавно колыхаясь, точно прощально машущий платок. Провожая ее взглядом, Салазар ощущает противоестественный холод. За стараниями мальчика он наблюдал как завороженный, словно за неким запретным ритуалом… пожалуй, это и был ритуал: те сбивчивые слова, что с одержимостью повторял Джек, походили на заклятие, а в его действиях явно крылся потаенный смысл.       Всхлипывая, малолетний пират начинает пробираться обратно к палубе, по-обезьяньи хватаясь за выступы барельефа. Растрепанные волосы то и дело спадают ему на лицо, и Салазара искренне обеспокоило то, что он может оступиться и, упав в пенящиеся волны, утонуть так же, как и выброшенные украшения.       Однако к палубе Джек добирается благополучно. Как только он встает на крепкие доски, беспокойство мужчины сменяется жгучим любопытством. Ему очень хочется заглянуть мальчику в глаза – может, те выдадут себя?       Явно не намереваясь встречаться с Лесаро, Джек юркает в тень бизань-мачты. Теперь он стоит к юту в пол-оборота, и с крыши можно было бы прекрасно разглядеть его лицо – конечно, если бы удалось подкрасться поближе.       Аккуратно переставляя ботфорты с носка на каблук, Салазар подступает к перилам. Ему удается остаться незамеченным – придерживая рапиру, он опускается на корточки и осторожно выглядывает из-за балясины.       Опершись о мачту, Джек неотрывно смотрит в одну точку. Глаза его расширены, и в их карей глади отображено безумие. Черты же его болезненно искажаются, будто бы ломаются под натиском эмоций. Кажется, чувства борются за место на юном лице, нещадно терзая и вытесняя друг друга: гнев вступает в схватку с обидой, гордость – со стыдом, надежда – с отчаяньем. Каждая новая победа сменяется проигрышем, и никому так и не удается завладеть хрупким полем брани.       Какое-то время Армандо Салазар наблюдает за этой нескончаемой битвой. Он не пытается ее разгадать, а лишь улавливает какие-то отдельные фрагменты. Разум его словно затуманивается – как у человека, подвергнувшегося гипнозу… есть что-то противоестественное в столь неистовой эмоциональной буре. Или скорее в том, что она разыгралась на лице четырнадцатилетнего подростка…       С палубы доносится протяжный крик боцмана, отчитывающего провинившегося матроса. Услышав его, Джек содрогается и, выпрямив спину, делает глубокий вдох. В то же мгновение буре, разыгравшейся на его лице, приходит конец. Однако ни одно из чувств так и не отображается на нем: все эмоции просто разбегаются, оставляя после себя бесстрастную маску. Глаза мальчика словно углубляются и, потопив в себе былой огонь, превращаются в два безмятежных озера. Ни волнение, ни недавние переживания – ничто не оттеняет их каштановую гладь.       Легким пружинистым шагом Джек выходит из-за мачты и, поздоровавшись мимоходом с Лесаро, спускается на шканцы. Провожая взглядом его гибкую фигурку, Салазар чувствует, как по коже у него пробегают мурашки. То, как Джек мастерски скрыл свои чувства, одновременно и восхитило, и встревожило его.       Так вот, что таится за непроницаемой карей завесой! Что ж, сегодня он наконец-то заглянул за нее… вот только разгадав одну тайну, он получил другую. Он как ученый, нашедший древнюю табличку, но не знающий, как ее прочесть. А может – как понимать прочитанное.       Уже стоя за штурвалом, командор продолжает думать о мальчике и о том, что ему удалось подсмотреть. В сознании его эхом отдается всплеск утренних волн и гневный, преисполненный страдания голос.       К кому обращался Джек? Кого проклинал и что старался потопить в морской пучине?       «Ты ничего у меня не возьмешь!» – вспоминая эти слова, мужчина чувствует, как мышцы его напрягаются. Уж кто-кто, а он забрал многое…       Или же поступку мальчика нет разумного объяснения? То безумие, что отображалось в его глазах – может, он попросту сумасшедший? Он вполне мог получить травму в каком-нибудь сражении или же быть калекой с рождения.       Но, нет: Джек не походит на безумца. Он уравновешен, сдержан, у него адекватная речь и до сего момента ничто в его поведении не казалось нелепым – разумеется, за исключением его противоестественного спокойствия.       Невольно Салазар отворачивается от горизонта и, окинув взглядом палубу, отыскивает ребячью фигурку. С восходом солнца Джек снова взялся за швабру – теперь он с тем же старанием оттирает корабельные доски, местами все еще рябые от пролитой крови. Его послушание и рабская обреченность резко контрастируют с тем страстным гневом, что он изливал на корме. Сравнивая эти два состояния, Салазар испытывает страх… нет-нет! Он не боится мальчика, но его пугает сама его двойственная натура. Испытываемый им страх глубок – подобный возникает у человека, повстречавшегося с чем-то странным и необъяснимым. Душа Джека походит на омут и сегодня, заглянув в нее, Салазар почувствовав то же самое, что почувствовал бы, заглянув в темную бездну.       Помимо глубинного страха его тревожит и кое-что другое. Дело в том, что ему не перестает казаться, что происшествие на корме – это только начало. Внутреннее чутье подсказывает Салазару, что сегодняшний день особенный – судьба решила дать ему ответы, а заодно и загадать новые загадки.       Предчувствие не обманывает задумчивого командора: уже после обеда судьба преподносит ему новые сюрпризы. Прокладывая курс к Сантьяго, Салазар выравнивает штурвал, когда замечает Стивена Мосса. Четким солдатским шагом тот направляется к капитанскому мостику. За ним грациозной кошачьей поступью следует Джек.       Когда пара приближается к шканцам, становится видно, что на лице офицера написано изумление. Подойдя к крайней бортовой пушке, он – в своей обыденной грубоватой манере, велит Джеку оставаться на месте. Смиренно кивнув, малолетний пират усаживается на краю фальшборта. Лицо его бесстрастно, но, присмотревший, командор замечает, что иногда по нему, точно водяная рябь, пробегает волнение.       Глядя на то, как Мосс преодолевает последние ступени, Салазар нетерпеливо барабанит пальцами по рукояти штурвала.       – Прошу прощения, капитан…, – наконец, его подчиненный выпрямляется перед ним.       При этом изумление на его лице сменяется досадой.       – В чем дело, Мосс?       – Видите ли, сеньор, этот мальчик…, – с раздражением офицер кивает в сторону Джека, – он просит, чтобы я его обстриг.       Брови командора удивленно вздрагивают:       – Сеньор Джек желает постричься? – переспрашивает он, отогнав от себя навязчивое воспоминание, – так в чем проблема?       – Я…, – Мосс заминается, – не знаю, как это лучше объяснить, сеньор…, – с последними словами его лицо перекашивается от отвращения.       Отчего-то, заметив это, Салазар ощущает прилив злости:       – Если ты не хочешь этим заниматься, то так и скажи, – говорит он с вызывающей прямотой.       Мосс не отвечает. Но гримаса, искажающая его резкие черты, служит достаточно ясным ответом.       – Становись, – жестом Салазар указывает на штурвал.       Не глядя более на своего подчиненного, он спускается на шканцы и направляется к сидящему подростку.       Ссутулив плечи, Джек буравит взглядом свои колени. Волосы у него растрепались, став еще более неопрятными – они полностью скрывают ему лоб. Потому он замечает приближающегося мужчину только, когда тот подходит почти вплотную. Встретившись с орлиным взором командора, он не вздрагивает, но на мгновение в его карих глазах разыгрывается та же неистовая эмоциональная буря.       – Hola, Джек, – приветствует Салазар, вглядываясь в мальчишеские черты, – меня тут навестил сеньор Мосс – он сказал, что тебе понадобился цирюльник… это правда?       – Да, сеньор, – отвечает Джек.       Подметив про себя, что в ребячьем голосе также проскальзывает волнение, командор манит подростка за собой:       – Идем.       Возвращаясь на мостик, он не упускает из виду то, как нервничает его маленький спутник. Пальцы Джека так и норовят потеребить рубашку или свисающие космы, маска бесстрастия все чаще спадает с его лица.       Догадавшись о намерении своего капитана, Стивен Мосс пораженно изгибает брови. Не обращая на него внимания, Салазар подзывает к себе юнгу и приказывает принести в его обитель большой таз с водой. Отперев каюту, он пропускает мальчика вперед, тайком следя за каждым его движением.       Салазар был уверен, что, оказавшись в «запретной зоне», Джек опять начнет обследовать стены и мебель. Но юный пират внезапно робеет и, замерев посреди помещения, потупляет глаза в пол. Когда же юнга приносит полный таз, он устремляет на своего благодетеля полуиспуганный, полуизумленный взгляд:       – Вы будете меня стричь?       Мужчина кивает головой:       – Сеньор Мосс боится с тобой связываться после той сцены, что ты ему устроил. Не волнуйся, – Салазар улыбается уголком рта, – я неплохо обращаюсь с ножницами, так что твоим ушам ничего не грозит… но предупреждаю: если ты поднимешь визг, то сразу же отправишься к Моссу, и он тебя обкорнает, как последнюю овцу. Что ж…       Перевесив китель через спинку кровати, командор выдвигает неприкрученный стул:       – …для начала давай расплетем это безобразие!       Опустившись на мягкую обивку, Джек послушно укладывает ладони на коленях. Вид у него все еще встревоженный и удивленный… впрочем, Салазар не меньше дивиться своему решению. Оно было спонтанным, и только сейчас он понимает, почему принял его.       Наверное, причин было две: первая – это то же жгучее желание приподнять карюю завесу, за которую ему сегодня довелось заглянуть. Салазар понимает: за, казалось бы, будничной просьбой Джека что-то кроется. Для него это не просто стрижка, а новый «ритуал» – вроде того, что он провел на корме. Бусины, кольца, лента, а теперь и волосы – еще одна часть замысловатой головоломки.       Вторая причина, по которой Салазар решил заняться Джеком сам – ему не хотелось отдавать его на «растерзание» Моссу. Дело в том, что Мосс орудует ножницами так же беспощадно, как и шпагой, а значит стрижка стала бы для мальчика настоящим унижением… да, вторая причина основывается исключительно на личных чувствах, и, думая об этом, мужчина ощущает в своем сердце знакомую искорку.       С некоторой брезгливостью Салазар запускает пальцы в сальные космы. К счастью, вшей у Джека не оказывается. Виной тому его любовь купаться в море – кожа у него грубая и раздраженная, а в его темных волосах белеют кристаллики соли.       Не без труда распутав то, что осталось от неказистых косичек, командор подводит своего подопечного к тазу:       – Наклоняйся, – велит он, вооружаясь фарфоровым кувшином, – и не вздумай отряхиваться по-собачьи!       Встав на колени, мальчик подставляет голову под водяную струю. Черпая кувшином воду, мужчина указывает то на одну, то на другую прядь, которую следует потереть между ладонями. Рука у него уже начинает уставать от однообразного движения, когда волосы подростка наконец-то становятся из тускло-черных блестяще-смоляными.       – Ну, вот – теперь можно и стричься…       Снова указав Джеку на стул, Салазар подходит к шкафу и вынимает из выдвижного ящика небольшую шкатулку, инструктированную слоновьей костью. Щелкнув застежкой, он бережно раскладывает на письменном столе черепаховые гребенки и серебряные ножницы разной формы и величины. Он всегда следит за своей внешностью – не столько ради восторженных взоров дам, сколько из-за уважения к себе.       Разровняв черные пряди, командор невольно восхищается: в распущенном виде волосы достают мальчику почти до середины спины, они немного вьются и, будучи чистыми, мягкие и шелковистые на ощупь. Расчесав их густую массу вначале крупной, затем средней и в конце самой мелкой гребенкой, Салазар берется за ножницы. Срезать такую красоту кажется ему чем-то греховным – потому он обходится тем, что подравнивает самые кончики. Достав из ящика шелковую ленту, он аккуратно зачесывает пряди назад и – с ощущением легкого триумфа, забирает их в «конский хвост».       – Готово, – вытерев руки, мужчина укладывает гребенки обратно в шкатулку, – можешь полюбоваться на себя, если хочешь, – взмахом ладони он указывает на зеркало, висящее над сундуком.       Молча Джек приближается к нему и, выпрямившись, сцепляет пальцы «замком». Затем – медленно, точно в полусне, он поднимает правую руку и проводит ладонью по ухоженным волосам.       Делая вид, что он все еще занят гребенками, Армандо Салазар наблюдает за действиями подростка. Как назло, тот стоит к нему спиной, а размеры зеркала не позволяют увидеть его отражение. Секунду-другую он ждет в надежде, что Джек обернется, но этого не происходит. Тогда, не в силах более бороться с любопытством, Салазар идет на хитрость:       – Дай-ка на тебя посмотреть, – произносит он как можно более непринужденным тоном, – хочу оценить свою работу.       Столь же безропотно мальчик отворачивается от своего отражения. С наигранной неторопливостью защелкнув шкатулку, командор окидывает его пытливым взглядом и… замирает в ошеломлении.       На него – теми же бездонными карими глазами, смотрит Джек. Но не тот Джек, которого он видел в тюремной камере и даже не тот, что гулял по палубе, высматривая в волнах дельфинов. Неопрятного пирата сменил изящный юноша – стройный, длинноногий, с тонкими, как у музыканта пальцами. Смуглая кожа имеет приятный оливковый оттенок. Руки мальчика уже поросли ворсинками, но совсем короткими – они лишь придают ему еще большее очарование. С неким благоговением Салазар подмечает, что лицом Джек напоминает испанца, но в нем явно присутствует индийская кровь: ресницы у него необыкновенно густые, глаза – крупные, с «восточным» разрезом. Выраженные скулы подчеркивают аккуратный подбородок, нос и губы – идеальной формы, точно вылепленные греческим скульптором. Единственное, что несколько портит аристократичные черты – это неестественные морщинки у уголков рта и странный шрам на правом виске. Он правильной крестовидной формы, потому маловероятно, что Джек получил его случайно. Быть может, это метка, которую поставили ему пираты. Забавно, а ведь на картах крестами обозначают сокровища…       Добрую минуту Салазар не двигается, не в силах отвести взора от этой юной красоты, уже готовящуюся, на радость женскому сердцу, распустится знойным цветком. Ему становится не по себе – оттого, что, смыв с Джека грязь, он словно бы смыл с него и все пиратское. Оттого, что глядя на него, он больше не видит в нем пирата и все явственнее ощущает в груди ту болезненную искру.       Искорка начинает разрастаться в пламя, когда он замечает на мальчишеских губах нечто, похожее на робкую улыбку:       – Спасибо, сеньор, – благодарит Джек, отвешивая почтительный поклон.       Кое-как Салазар заставляет себя отвести взгляд от безукоризненного профиля:       – Не за что, – слова даются ему с трудом.       Команда «Немой Марии» тоже не остается равнодушной к красоте подростка: когда Джек спускается на шканцы, почти все взоры обращаются к нему. По группе солдат пробегает изумленный шепоток. Пара матросов, восседающих на рее, многозначительно присвистывают:       – Вот те на…       У Мосса отвисает челюсть, Руперт Сантос пораженно вскидывает брови. Лесаро смотрит на мальчика с искренним восторгом, даже с мрачного лица Магды на мгновение сползает тень.       Возвращаясь за штурвал, Салазар ловит себя на крайне нелепой мысли: он начинает помышлять о том, чтобы по прибытию в Сантьяго купить Джеку новую одежду. Искра, тлевшая в его душе, уже разрослась в маленький костерок, но теперь ему совсем не хочется его затаптывать.

* * *

      Следующие дни проходят для Армандо Салазара в душевных метаниях и нескончаемой борьбе с противоречивыми мыслями. Джек – новый Джек, продолжает притягивать его взгляд и – неохотно он признает это себе, согревать ему сердце.       Все чаще Салазар ловит себя на том, что он не думает ни о делах, что ждут его в Сантьяго, ни о всем том, что ожидает его потом. Взамен этого он размышляет, не стоит ли ему сводить Джека к врачу, какая одежда будет лучше всего смотреться на его изысканном стане, какую для начала купить ему обувь, обучен ли он грамоте и что уже усвоил из морского дела. Вспоминая о своем прошлом равнодушии, даже отвращении к мальчику, командор испытывает нечто, похожее на стыд. Теперь ему кажется, что отказываясь от осиротевшего подростка, он оставлял без поддержки некое слабое, беспомощное существо.       С того момента, как Джек преобразился, всеобщее отношение к нему резко изменилось. По одежке встречают… хотя, пожалуй, здесь все скорее наоборот. Большинство матросов стали относиться к мальчику тепло, а самые юные из офицеров начали к нему тянуться. Даже бывшие пленники, покинувшие лазаретные койки, не остаются равнодушными к изящному юноше. Пришлось солгать им, что Джек – единственный выживший с торгового судна, разбившегося о рифы вблизи Ямайки.       С изумлением Салазар замечает за собой, что ему не безразлично то, как его подчиненные относятся к мальчику. Мало того: в зависимости от того, как именно они держатся с Джеком, меняется и его отношение к ним. Так, он благоволит морякам, которые относятся к Джеку дружелюбно, и сердится на всех, кто проявляет к нему враждебность. Все явственнее мужчина ощущает, как его сердцем завладевает неведомое прежде чувство – светлое, но болезненное, дарующее одновременно и радость, и горечь. С одной стороны, это чувство ему приятно, так как оно заполняет некую пустоту в его душе. Но с другой – оно пугает его своей непонятностью, и он желает от него избавиться.       В странном желании вернуть прежние подозрения Салазар воскрешает в памяти происшествие на корме, но теперь оно кажется ему каким-то незначительным… в конце концов, что такого сделал Джек? Да и каждый человек имеет право на тайну, никто не обязан выставлять свою душу на обозрение обществу.       Конечно, загадочная, а временами зловещая аура, окружающая бывшего пирата, еще занимает разум командора. Спустя же четыре дня после перевоплощения Джека случается то, что заставляет его вспомнить о прошлых тревогах.       Радуясь попутному ветру, Салазар по-хозяйски постукивает пальцами колесо штурвала. Уже по укоренившейся привычке он наблюдает за Джеком – стоя у фальшборта, тот изучает в подзорную трубу пенистые гребни. С неясной гордостью мужчина оглядывает тонкие руки и блестящие волосы подростка, когда замечает нечто странное.       Обычно, играя с трубой, Джек чуть выставлял вперед левую ногу, расслабленно опускал плечи и мягко покачивался, будто от порыва ветра. Сейчас же он стоит, выпрямив спину и расставив ноги на ширине плеч – поза, весьма неестественная для него.       В то же время что-то в этой позе кажется Салазару знакомым. Осененный внезапной догадкой, он смотрит на носки своих ботфорт… да, он всегда стоит, расставив ноги. И спину он держит прямо – как за штурвалом, как и тогда, когда прикладывается к окуляру трубы.       Но если его догадка верна – получается, Джек ему подражает? И если это так… не значит ли это, что мальчик питает к нему симпатию?       Или же это скрытое коварство? Быть может, таким образом Джек пытается завоевать его доверие, усыпить его бдительность? Первое предположение кажется Салазару нелепым, второе – неприятным.       Продолжив свои наблюдения, мужчина делает еще одно напрягающее его открытие. Он наблюдает за Джеком… но и Джек наблюдает за ним! Вновь он ловит на себе те же внимательные, оценивающие взгляды, опять по ребячьему лицу пробегает волнение, а карие глаза – застилает непроницаемая дымка. Кроме того, от внимания Салазара не ускользает то, что бывший пират стал вести себя гораздо храбрее: он больше не таится в тени мачт и, прогуливаясь, нередко подступает к капитанскому мостику. Иногда он даже отдыхает на нижних ступенях – правда, сидит он всегда спиной…       А может, почти всегда?       Чем объясняется такое поведение? Простым желанием быть поближе к человеку, сулящему защиту? Или же это продуманная стратегия, и втайне мальчик старается чего-то добиться, преследует какую-то цель?       Противоречивые мысли командора сопровождают столь же противоречивые эмоции. В душе у него по-прежнему теплится костерок – распалившее его незнакомое чувство подливает в него масло, но подозрения усердно заливают его водой. Самое нелепое: Салазар не может понять, чего хочет он сам, за ручку какого кувшина стоит взяться… вода или масло? Расслабиться, забыть о всех тревогах или же прислушаться к голосу рассудка?       Устав от внутренней борьбы, он искренне радуется, когда на горизонте возникают очертания Кубы. Приказывая бросить якорь в бухте Сантьяго, Салазар чувствует себя так, словно бы он сбрасывает с плеч хомут. В городе ему придется думать о делах, а значит, его сознание будет занято другими мыслями.       Отдав распоряжения боцману и офицерам, мужчина велит спустить шлюпку. На берегу уже собралась пестрая толпа – сходить на пирс приходится под прицелом сотен любопытных взглядов.       Подозвав к себе стражника, Салазар передает ему письмо, адресованное губернатору. Он является одним из самых уважаемых людей в городе, и потому его указания выполняются незамедлительно. Спустя пару часов он держит путь к губернаторской усадьбе, где ему уже готовят теплый прием.       С губернатором Сантьяго у Салазара уже давно установились доверительные отношения – поэтому именно ему он предпочитает докладывать о своих деяниях. Обедая в большом светлом зале, он рассказывает о погоне за Раулем Кровавым, о ловушке, что поджидала его у Треугольника дьявола, о выигранной битве и о недавнем сражении с пиратским фрегатов. Впечатленный услышанным, губернатор вскакивает с кресла и похлопывает командора по широким плечам:       – Что уж тут говорить, дон Салазар – Испания должна гордиться таким человеком, как вы!       Затем правитель Сантьяго скрывается в боковом помещении и возвращается оттуда, держа в одной руке увесистый мешок золота, а в другой – ладошку младшей дочери… кое-как Салазар подавляет улыбку. При встрече губернатор всегда демонстрирует ему это юное создание, а юное создание, в свою очередь, демонстрирует тонкий белый палец, грезящий об обручальном кольце.       Распрощавшись с главой города, мужчина покидает роскошную усадьбу. Нельзя сказать, что оказанные почести ему неприятны, но все же гораздо большее удовольствие он получает, гуляя по набережным и вымощенным брусчаткой площадям.       Вернувшись на «Немую Марию», Салазар прослеживает за тем, чтобы те жертвы пиратов, что еще не оправились от пережитых ужасов, получили услуги врача, а те, что уже твердо стоят на ногах – деньги на дорогу домой. Когда он помогает шестерым пленным сойти на берег, те снова осыпают его благодарностями, которые тут же подхватывает неравнодушная толпа.       К вечеру всему городу становится известно о подвигах бравого испанского капитана – поэтому на каждой улице его и его команду встречают как героев. Получив увольнительную, матросы и солдаты «Немой Марии» расхаживают по тавернам и, добровольно сдаваясь любопытствующим горожанам, рассказывают о своих приключениях. После каждой выпитой пинты те обрастают все более фантастическими подробностями.       Сам прославленный командор довольствуется лишь тем, что ужинает у одной из местных знатных семей, приславшей ему приглашение. Уже давно Салазар не получает удовольствия от морских баек, а восторги горожан и вовсе раздражают его… что они знают – эти наивные люди, выросшие на романах о рыцарях и прекрасных принцессах? Они не видели ни окровавленную палубу, ни то, как смерть превращает человека в изувеченную куклу. Однажды жизнь раскроет им глаза – и тогда они больше не будут слушать бахвалистые речи. Они будут сидеть в тенистых углах и бросать на хвастунов презрительные взгляды – так, как то делает Лесаро. И Мосс, и Сантос – все те, кто увидел и осознал страшную правду.       На следующее утро Салазар отводит судно на верфь, и вся команда – в том числе и Джек, располагается в порту. Шлюпку Джек покидает боязливо, зато в таверну входит, как к себе домой, ловко огибая грубую мебель и подвыпивших горожан. Пораздумав, Салазар подселяет бывшего пирата к Руперту Сантосу – так тот будет под присмотром, но не столь жестким, как у Магды.       Пересидев знойный полдень, моряки разбредаются по шумным улицам. Проводив Сантоса до выхода из таверны, Джек в нерешительности замирает у дверей.       – Ты тоже можешь погулять, – говорит Салазар, наклонившись к мальчишескому уху, – только не делай глупостей и возвращайся до сумерек.       Встретившись с благодарным взором подростка, мужчина чувствует, как разгорается костерок в его душе. Бродя по улицам, он то и дело смотрит по сторонам, ища взглядом ребячью фигурку.       А если он заблудится? Если его кто-то обидит?       Ему удается повидать Джека на маленьком рынке: стоя у прилавка с фруктами, тот завистливо поглядывает на продавца, разрезающего спелую дыню. Тут Салазар вспоминает, что у мальчика нет ни гроша. Он чувствует укол совести – его собственный кошелек оттягивает сумма, на которую можно скупить половину прилавка.       «Дай ему карманные!» – трещит «костерок», нетерпеливо обжигая ему сердце.       Поправив китель, мужчина запускает руку во внутренний карман… и резко одергивает ее, объятый неясный страхом. Нет… не надо: если он это сделает, что-то случится – вот здесь, в обтянутой камзолом груди. Это странное тепло окончательно заполнит его – и кто знает, что тогда с ним будет?       Поспешно Салазар покидает рынок, чувствуя, как ярится его совесть. Попетляв между каменными фасадами домов и миниатюрными садиками, он выходит на площадь, на которой раскинула цветастые крылья городская ярмарка. Помимо ароматных специй, расписной посуды и золотых украшений под яркими навесами таятся пистолеты и всевозможные клинки. Будучи бойцом, Салазар интересуется оружием – ранее бы он не прошел мимо угрожающе поблескивающей стали. Но сейчас все кажется ему каким-то ненужным и точно бы поблекшим. Кроме того, все, что он видит, напоминает ему о Джеке: спелые фрукты, бусины и кольца, мягкие сапоги, что вполне пришлись бы впору босым ногам. Даже оружие… вон тот кинжал! Каждый мальчишка мечтает о таком…       Прошло четыре дня: Джек благополучно возвращался в таверну, моряки закатывали столь же шумные «береговые пиры», Лесаро, Мосс и Сантос так же угрюмо сидели в своих углах. На пятый день «Немая Мария» покидает верфь и горделиво сияющим островом замирает в бухте. Флаги трепещут на попутном ветру, зовя обратно в море.       Шлюпки с последними припасами уже курсируют между берегом и дремлющим линкором. Коротая часы, оставшиеся до отплытия, Армандо Салазар занимается «домашними делами». Прибравшись в каюте, он наводит порядок в бумагах и на книжной полке, затачивает рапиру до бритвенной остроты, а затем пересчитывает деньги, полученные в награду от губернатора. Как обычно, одну треть суммы он делит между всеми матросами – в качестве дополнительной награды за участие в бою. Вторая треть предназначается для солдат и офицеров, последняя откладывается на нужды корабля.       Любуясь на зажиточный блеск золота, командор расфасовывает по мешочкам оставшиеся монеты. Его привыкшие к движениям руки двигаются как будто сами, отчего он чувствует себя зрителем, умиротворенно наблюдающим за чьей-то нехитрой возней.       Тут ладонь Салазара вздрагивает: под пальцы ему попадает особенно блестящая монетка. Видимо, она отчеканена совсем недавно и еще не успела запылиться – золото так и искрится на солнечном свету. Когда он был еще мальчиком, такую же монетку ему подкладывал под подушку отец – и всегда сочинял, что ее принесли гномы.       Вместе с воспоминанием о детстве в сознание мужчины закрадывается нелепая мысль – поистине нелепейшая из всех, что в последнее время приходили ему на ум.       «Какая глупость!» – говорит он своему рассудку, но разгоревшийся «костерок» глушит его слова.       Резко Салазар подымается из-за стола и начинает мерить шагами каюту. Но странная идея следует за ним по пятам, упрямо шепча в самое сознание и подливая масло в сердечное пламя. Со злой тоскою вспомнив о былом умиротворении, командор заворачивает обратно к столу и механически, точно бы не по своей воле, загребает пальцами блестящую монетку. С силой сжимая ее в кулаке, он выходит на палубу, а оттуда спускается в пустующий кубрик.       Чувствуя теснение в груди, Салазар шествует вдоль матросских коек, пока не достигает самой крайней – той, на которой лежит старая подзорная труба. Тяжесть в его груди становится невыносимой, когда он наклоняется к ней и запускает кулак под смятую подушку. Потерев опустевшую ладонь о полу кителя, мужчина делает глубокий вдох. Затем – еще один… и еще…       – Что со мной? – в отчаянии спрашивает Салазар, но рассудок не дает ему ответа.       Глупо содрогаясь от каждого шороха, он поднимается на палубу. Красочные светлые фантазии беспощадно преследуют его: Джек, заглядывающий под подушку… Джек, покупающий фрукты… его улыбка, счастливый блеск в карих глазах. Он ярче, чем блеск злосчастной монеты – это он высек искру в его душе.       Желая избавиться от наваждений, командор возвращается в свою обитель, но все дела валятся у него из рук. Тогда, в некой прострации, он спускается в отплывающую шлюпку и – мотивируя это тем, что нужно проследить за погрузкой припасов, причаливает к набережной.       Туманно Салазар наблюдает за матросами, грузящими бочки, мешки с крупами и полные корзины. Один моряк волочит тюк с запасной одеждой… а ведь он хотел купить Джеку достойное облачение!       Кстати, а где Джек? У склада его не видно… а впрочем, с чего он так беспокоится о нем? Сантос ходил с ним все утро, так что мальчишка под надежной охраной… то есть – надзором. Одежда, одежда… он вполне успеет дойти до ближайшего рынка – никто из матросов не заметит его отсутствия…       О, diablo! Да что с ним такое? Впереди его ждет море, кровавое Карибское море, а он думает о каком-то мальчугане! Он явно сходит с ума…       Последние часы Салазар проводит в своей каюте, пряча глаза – но не сознание, в раскрытой книге. Он ловит себя на бессовестном, трусливом желании: ему не хочется видеть Джека – по крайне мере, до той поры, пока он не покинет Сантьяго.       Наконец палубу «Немой Марии» оглашают гулкие шаги, а воздух – оклики матросов. Слышится скрип поднимаемых шлюпок, сухо шелестят тросы, обвивающиеся вокруг креплений.       Покинув каюту, командор выходит на мостик, где его уже дожидаются Лесаро и Руперт Сантос:       – Все готово к отплытию, сеньор, – сообщает лейтенант, – я уже проверил трюм и сделал перекличку среди офицеров и солдат.       – Я сделал перекличку среди матросов, капитан, – отчитывается Сантос, – все на месте.       – А Джек? – справляется Салазар.       – Сеньор Джек спустился в кубрик. Он пожаловался на головную боль, и я усадил его в одну из шлюпок. Думаю, сейчас он спит.       Отогнав от себя очередную картину, нарисованную светлой фантазией, Салазар одобрительно кивает своим подчиненным:       – Хорошо… снимаемся с якоря!       Становясь у штурвала, мужчина ощущает небывалое облегчение. Но когда до слуха его доносится звон цепи и всплеск выныривающих якорей, им овладевает неясное беспокойство. Как будто он что-то забыл – там, на наводненном горожанами берегу. Велев поднять паруса, Салазар внимательно оглядывает корабль… фальшборт восстановлен, борта залатаны, пушки заменены, припасы погружены – все, что нужно было сделать, сделано. Наверное, он просто переволновался – последнее время с ним творится что-то неладное… надо взять себя в руки!       Захватив парусами ветер, «Немая Мария» скользит по бирюзовым волнам. Уже скоро Сантьяго точно бы превращается в игрушечный городок, а джунгли и пальмовые рощи – в изумрудно-зеленое покрывало, окаймленное белыми песками пляжей.       Выровняв штурвал, Салазар шарит взглядом по палубе, опять выискивая грациозную ребячью фигурку… странно! Джека нигде ни видно. Он что же, не хочет полюбоваться на остров? Хотя, он наверняка уже пресытился подобными пейзажами, да и головная боль портит все впечатления.       Боль… болезнь… а вдруг мальчику стало хуже и он попросту не может встать с кровати?       Чувствуя знакомое теснение в груди, командор беспокойно постукивает пальцами по рукояти штурвала. Какое-то время он борется с тревожной мыслью, закрадывающейся ему в сознание. Затем, не выдержав, Салазар окликает юнгу, полирующего резьбу на фальшборте:       – Нико!       Одернув парусиновую рубаху, Нико – загорелый девятнадцатилетний паренек, выпрямляется перед своим капитаном.       – Нико, я прошу вас спуститься в кубрик и проведать сеньора Джека, – просит Салазар, старательно подавляя волнение в голосе, – ему нездоровится. Если что, проводите его к врачу.       – Да, капитан, – бойко кивнув, юнга стрелою мчится к нижней палубе.       Его усердие заметно приободряет обеспокоенного командора. Мысленно сказав себе, что теперь все хорошо, что Джек получит все необходимое, Салазар устремляет взгляд на волны, бегущие перед носом корабля.       Спустя две минуты Нико возвращается на палубу, и при виде его поджарой фигуры мужчиной овладевает внезапная тревога. Что-то в походке юнги ему не нравится – в ней появилась неуверенность, не существовавшая ранее.       Тревога Салазара усиливается, когда Нико поднимается на мостик. Загорелое лицо паренька искажено недоумением. Выпрямив спину, он боязливо опускает глаза.       – В чем дело, Нико?       – Сеньора Джека нет в кубрике, капитан, – докладывает юнга, – осмелюсь заметить, что его постель заправлена, и ей явно никто не пользовался…       Внутри у Салазара точно бы натягиваются невидимые струны… а впрочем, с чего ему волноваться? Наверное, Джеку стало лучше, и он просто перебрался в другую часть корабля. Быть может, Лесаро угостил его солониной и теперь он лакомится ею в каком-нибудь укромном уголке.       – В таком случае, Нико, проверьте камбуз и матросскую столовую… и когда встретите сеньора Джека, велите ему явится ко мне.       – Есть, капитан!       Новое указание юнга исполняет столь же ревностно. Не проходит и десяти минут, как он снова возникает на мостике, еще более недоумевающий и смущенный:       – Сеньора Джека нет в камбузе, капитан. В столовой мне также не удалось его отыскать.       – Вы хорошо посмотрели? – уточняет Салазар.       – Да, капитан.       На мгновение командору приходит на ум спонтанная мысль – поставить у штурвала кого-нибудь из офицеров и лично отправится на поиски мальчика. Неясная тревога завладевает всем его существом, отзываясь в сердце болезненной дрожью.       – Подзовите ко мне сеньора Лесаро, Нико. Его будет найти нетрудно…       Вскоре лейтенант уже поднимается по ступеням, поправляя на ходу съехавшую двуголку. Ему достаточно одного взгляда на своего капитана, чтобы уловить исходящее от него волнение:       – Что-то случилось, сеньор? – тихо спрашивает Хуан Карлос, когда освобожденный юнга сбегает на шканцы.       Глубоко вдохнув, Салазар наклоняется к рассеченному повязкой лицу:       – Джек пропал. Он не появлялся на палубе… и Нико не сумел его найти.       В единственном глазу загорается беспокойный огонек. Вслед за этим лоб лейтенанта прорезает морщина:       – Кто из офицеров последним видел мальчика?       – Сантос, – отвечает командор.       Не дожидаясь приказа, Лесаро спускается на палубу. Салазар слышит, как он окликает младшего офицера, а затем – как по ступеням стучат уже две пары ботфорт. Выпрямившись, Руперт Сантос отвешивает уважительный кивок.       – Сантос, вы видели, как сеньор Джек поднимался на «Марию»? – осведомляется Салазар.       – Никак нет, сеньор, – честно отвечает офицер.       – То есть, вы не видели ни то, как мальчик покидал шлюпку, ни то, как он спускался в кубрик? – уточняет Лесаро.       – Именно так, сеньор. Но с мальчиком было двое матросов…       Спустя минуту матросы, сопровождавшие Джека, были найдены… да, мальчик поднялся на корабль… да, он действительно спускался в кубрик… нет, он не садился ни в одну из шлюпок, следовавших обратно к берегу.       Наблюдая за действиями своего капитана, Руперт Сантос начинает понимать: что-то произошло. С Джеком – этим диковинным маленьким существом, что подбросило им Провидение. Движимый неравнодушием – как к командору, так и к бывшему пирату, он обращается к Хуану Карлосу:       – Прошу прощения, сеньор, но… что случилось?       Обернувшись к Салазару, Лесаро безмолвно спрашивает его совета. Мгновение командор колеблется, но в голосе младшего офицера звучало искреннее участие, и он отвешивает одобрительный кивок.       – Видите ли, Сантос, – полушепотом сообщает лейтенант, – у нас есть некоторые основания предполагать, что сеньора Джека нет на судне.       Услышав эту новость, офицер вздрагивает. С некой теплотой Салазар подмечает, что на его молодое лицо наползла беспокойная тень:       – Я могу поискать сеньора Джека. Возможно, он в трюме – он умеет вскрывать замки…       – Мы будем вам благодарны, Сантос! И будьте добры, позовите сюда Нико. И Энтони…       Спустя полчаса все моряки, не занятые важным делом, обыскивают закоулки линкора. Глядя на своего лейтенанта, неподвижно стоящего на шканцах, командор чувствует, как тревога в его душе сменяется паническим страхом… нет! Он не мог… этого быть не должно!       С дрожью он провожает взглядом матросов, являющихся к Лесаро с докладом. Ему кажется, что время растянулось и проходит целая вечность, прежде чем последний из них возвращается на палубу.       Медленной, нетвердой походкой Хуан Карлос подымается на капитанский мостик. При виде горького изумления на его лице и влажном блеске в одиноком глазу у Салазара возникает такое чувство, будто сердце ему стискивает чья-то железная рука.       Замерев у штурвала, лейтенант хрипло вздыхает. Он ничего не говорит, но капитан понимает его и без слов…       Матросы закончили обыск – были осмотрены все палубы и помещения, в том числе запертые трюм, оружейная и пороховой склад. Они заглядывали под столы и лавки, за пушки, даже в мешки и незаколоченные ящики, но нигде не обнаружили следов мальчика.       Джек покинул корабль.