В тихом омуте

      «Немая Мария» уверенно рассекает лазурные волны. Ее светлые паруса расправлены, подобно гигантским крылам, позолоченные украшения и чистая палуба неистово блестят в лучах солнца. Солдаты и офицеры – статные, с прямой осанкой и вымеренным шагом, напоминают ожившие скульптуры. Даже в суете матросов есть что-то торжественное.       И все же что-то омрачает эту суровую морскую красоту. Что-то заставляет лица сереть, а плечи – сгибаться.       Почти устало Армандо Салазар облокачивается на штурвал. С неясной горечью он обозревает палубу, которую больше не меряет пружинистыми, грациозными шажками ребячья фигурка. С исчезновением Джека на «Немую Марию» точно бы легла тень. Поразительно: раньше такая же тень мерещилась ему, когда мальчик объявился на корабле. А теперь…       Если бы он знал тогда, когда впервые увидел Джека в камере, что будет так тосковать по нему? Ведь он именно тоскует – как по Джеку, так и по тому неведомому чувству, что заполнило пустоту в его душе, а теперь постепенно сменяется ноющей болью.       Что оказывает командору поддержку – так это то, что не его одного расстроило нежданное бегство подростка. У многих матросов на лицах словно бы сгустились тучи. Антонио Мигель – заслуженный кок, частенько причитает, покидая свой камбуз:       – …а мальчонка-то был ничего! Дашь ему ведро селедки – все вычистит и никакого нытья!       Нико заметно расстроен, младший офицер Сантос, винящий себя в недосмотре за мальчиком, ходит подавленный и молчаливый.       Конечно, никто из них не может сравниться с Лесаро. На лице лейтенанта застыла грусть – подобная той, что появлялась на нем, когда он вспоминал о погибшем сыне. То и дело он вертит в руках старую подзорную трубу – ее обнаружил Нико, когда выметал грязь из-под пушки. Находка стала для Лесаро ударом.       – Все-таки я не понимаю, – признается он своему капитану с наступлением сумерек, – почему он убежал? Ни прощанья, ни даже записки! Он как будто нас боялся и…, – взгляд на исцарапанную линзу, – и хотел все забыть… не вспоминать нас…       – А ты хотел бы вспоминать себя на его месте? – мрачно изрекает Салазар, – на свете нашлось бы немало людей, что желали бы забыть подобное прошлое.       На самом деле за философским смирением командора кроется то же горькое изумление. Почему уход Джека был столь тихим и тайным? Ведь это был настоящий побег, причем очень продуманный: он обманул Сантоса, тайком покинул «Немую Марию» и, видимо, добрался до берега вплавь. Этому можно дать только одно объяснение: мальчик боялся, что его не отпустят и будут удерживать на корабле силой.       Но если так, значит ли это, что он чувствовал себя пленником? И что все это время он боялся его – и тогда, когда позволял стричь себе волосы, и когда отдыхал на ступенях мостика, и когда сидел с ним в одной шлюпке? Отчего-то, думая об этом, мужчина ощущает уколы стыда.       Конечно, на поступок Джека можно посмотреть и с другой стороны: то, что он покинул судно, говорит о том, что он наконец-то принял решение. Он смышленый парень и к тому же обаятельный – он легко найдет в Сантьяго работу и выстроит себе будущее.       Так успокаивает себя Салазар, когда удрученный Лесаро сменяет его на капитанском посту. Но как он ни старается, к светлым мыслям примешивается тревога… успел ли Джек найти ту блестящую золотую монету, или же он сбежал с пустыми карманами? Ему не хватило духу это проверить.       …и мальчик так плохо знаком с опасностями большого города – что, если он попадет в беду? А если он не станет зарабатывать свой хлеб честным трудом, а будет промышлять воровством и разбоем? Тогда он кончит свою жизнь за решеткой, а то и на виселице…       Временами Салазару досадно, что служебный долг мешает ему сию же секунду развернуть корабль.       Гоня от себя мрачные картины, нарисованные померкшей фантазией, командор вытягивается под покрывалом. Засыпает он долго, а просыпается до восхода солнца. Стоя же у штурвала, он вновь ловит себя на том, что ищет взглядом фигуру подростка.       На вторую ночь Салазара терзает бессонница. Беспокойные мысли окончательно завладевают его сознанием, и даже в тихом перестуке ездящих по полкам предметов ему мерещится: Джек, Джек, Джек…       Желая вынырнуть из тревожного водоворота, мужчина раскрывает книгу, но строчки точно бы пробегают у него перед глазами. Тогда, в странном помутнении, он начинает мерить шагами каюту, клонясь, пошатываясь, но вовсе не от усилившейся качки.       Спустя несколько минут Салазар обнаруживает себя, стоящим у зеркала и сжимающим в руках черепаховую гребенку. В сознании его мелькают картины недавнего прошлого: блестящие черные пряди, скользящие между его пальцев… ворох неопрятных косичек… кольца и бусины, тонущие в сизых волнах.       Теперь он никогда не разгадает эту тайну. А впрочем… может, оно и к лучшему?       Быть может, к лучшему, что Джек, а вместе с ним и напоминание о мрачном прошлом исчезли из его жизни? Разве не глупо было бы рассчитывать, что он может играть в его судьбе какую-то роль – кроме той, что он уже отыграл? Со стороны Лесаро было наивно ждать от мальчика проявления какого-либо тепла. Им – палачам и бывшим надзирателям, нужно радоваться, что их жертва отнеслась к ним с таким пониманием и простила им их беспощадность.       Случилось то, что и должно было случиться: он выполнил данное обещание, а Джек – решил, по какому пути стоит следовать. Каким бы не был этот путь, маловероятно, что их дороги когда-нибудь пересекутся. Отныне они друг для друга – лишь перевернутые страницы, образы, навечно запечатленные в памяти, но являющиеся не более чем призраками.       Убрав гребенку в недра выдвижного ящика, Салазар решительно выпрямляет спину. Все – прошлое должно остаться в прошлом. Все то, что сотворило его воображение, согретое сердечным огнем – это иллюзия. На самом же деле его и Джека ничего не связывает. Ничего, кроме трагедии, разыгравшейся у Треугольника дьявола, и алых разводах на бирюзовой воде.

* * *

      Утром командор прямится за штурвалом столь же гордо и непоколебимо, как и раньше. Лишь самые проницательные глаза могут заметить, что иногда брови его вздрагивают, а губы изгибаются в безрадостной ироничной улыбке.       Салазару приходится делать над собой усилие, чтобы не смотреть на злополучную палубу. Дать себе слово смириться с исчезновением Джека оказывается легче, чем исполнить его. Вдобавок сама атмосфера, царящая на корабле, напоминает ему о нем: причитания кока, хмурые лбы Нико и Сантоса и, конечно же, посеревшее лицо Лесаро.       В отличие от командора лейтенант не старается подавить свои чувства: в его глазу по-прежнему виден влажный блеск, а в каждом движении проскальзывают то же неверие и угнетенность. Прямодушие Хуана Карлоса раздражает Салазара – подобно тому, как соленый морской воздух раздражает свежую рану. Но в то же время, подобно соли, эмоции подчиненного как будто залечивают его тоску, вселяя ощущение надежды и покоя.       Когда Лесаро поднимается на мостик – явно не для того, чтобы сделать доклад, мужчина не знает, радуется он этому или же предсказуемый визит вызывает у него досаду. Он уже знает, что будет главной темой предстоящей беседы – об этом сообщает каждая морщинка, каждая черточка одноглазого лица.       Замерев рядом с командором, Хуан Карлос устремляет взгляд в бескрайнюю, простирающуюся перед кораблем, синь:       – Надеюсь, сеньору Джеку нравится в Сантьяго, – произносит он с нескрываемой тоской.       Ему удается заметить, как вздрогнули смоляные брови:       – Однозначно Сантьяго понравился ему больше Санто Доминго, – проговаривает Салазар с напускным равнодушием, – тогда он не очень-то стремился убегать.       Полуобернувшись, Лесаро внимательно смотрит на своего капитана. За годы плавания он хорошо изучил его характер и потому понимает: то спокойствие, что отображено на его мужественном лице, на самом деле является маской. Все чаще у него возникает желание сорвать ее и выпустить на свободу лучшие чувства, что томятся в зачерствелом сердце. Наконец что-то смогло пробить эту корку, и ему совсем не хочется, чтобы та заросла.       – Мы можем попытаться что-нибудь разузнать о нем, когда вернемся в Сантьяго. У мальчика приметная наружность – кто-то из горожан обязательно его запомнит…       Кое-как Салазар подавляет рвущийся вздох: прямодушный лейтенант точно бы озвучил вслух его мысли – те самые, от которых он пытался избавиться минувшей ночью.       – Даже если и так, Лесаро, я не вижу смысла этим заниматься. То, как именно сеньор Джек нас покинул, ясно говорит о том, что он не желает нас видеть.       – О, да, – качает головой Хуан Карлос, – но скажите, вам не хотелось бы сделать так, чтобы у него появилось такое желание?       Салазар оборачивается: во взгляде лейтенанта читается упрек, а в тоне его звучит знакомое благое упрямство. Вновь Лесаро оспаривает его решение и пытается пробудить в его сердце те чувства, что он стремится посадить под замок.       С раздражением и в то же время с неосознанным желанием Салазар вступает в словесную дуэль. Норовя задеть своего подчиненного, он переходит на жесткую прямоту:       – Ты ведь привязался к мальчику, не так ли?       – Да, сеньор, – отвечает Хуан Карлос.       – Он напомнил тебе сына, верно? Заботясь о Джеке, ты отчасти возвращал себе то, что потерял после его смерти…       Лицо лейтенанта становится пепельным, а его черты словно заостряются. На мгновение Салазара посещает тревожная мысль, что Лесаро оскорбился, но уже в следующую секунду морщины того разглаживаются.       Неожиданно шагнув к перилам мостика, Хуан Карлос окликает гуляющего офицера:       – Мосс, подойдите!       Поднявшись на мостик, Стивен Мосс выпрямляет спину.       – Пожалуйста, смените дона Салазара…       Когда подчиненный встает у штурвала, Лесаро ставит ногу на верхнюю ступень и взглядом манит командора за собой. Иронично вздернув уголок рта, Салазар спускается вслед за серо-зеленым кителем. По дороге он развлекает себя тем, что представляет, как поступили бы на его месте другие капитаны, позволь себе их старшие помощники такую дерзость.       Медленным, будто прогулочным шагом лейтенант пересекает шканцы:       – Вы угадали, сеньор – мальчик действительно напомнил мне сына, – непоколебимо продолжает он, следую вдоль менее людного левого борта, – забавно, но из всех молодых людей, когда-либо поднимавшихся на наш корабль, сеньор Джек напомнил мне его больше всего. Наверное, все дело в том, что мой сын не был идеалом. У него была неважная репутация на судне, что не удивительно – еще в детстве он вел себя, как бунтарь… а еще у него была одна особенность, которая очень мешала ему в обществе – он не умел притворяться. Он делал и говорил все, что хотел, при этом совсем не прислушиваясь к голосу рассудка. Он был раскрытой книгой, которую каждый мог прочесть, но далеко не каждый – понять… знаете, я не считаю своего сына ни героем, ни даже жертвой, хоть его гибель и была для меня ничем не восполнимой утратой. Но одно я могу сказать с уверенностью: мой сын был храбрым человеком. Он обладал особым видом храбрости – он не боялся своих чувств.       Поравнявшись с Лесаро, Салазар смотрит в его рассеченное повязкой лицо. Упрек в одиноком глазу сделался явственнее, и ему не перестает казаться, что теперь в нем проскальзывает и возмущение.       Чего Лесаро добивается от него? На что надеется? Почему он не осознает то, что осознал он сам?       – Есть еще один вид храбрости, – произносит Салазар, особо ощущая пустоту, что совсем недавно заполняло теплое светлое чувство, – это умение принимать правду. Обмануть себя легко, это как повесить на стену яркую картину – тут главное, чтобы она заслонила все то, на что ты боишься смотреть. А вот взглянуть правде в глаза взамен того, чтобы тешить себя утопическими мечтами – это не каждому под силу. Мы, люди, очень любим себя переубеждать… и прощать – мы считаем, что, какое бы преступление мы не совершили, наш грех отмоется. А еще человеку свойственно сходить с ума, когда…       В памяти мужчины всплывают безукоризненный профиль и блестящие черные волосы. Джек… похожий на маленького испанского дона… чем-то похожий на него самого…       – …когда ему кажется, что в его жизни чего-то недостает.       – Вы сказали «утопические мечты», – напоминает Хуан Карлос, – но так ли эти мечты утопичны? Может, причина не в их неосуществимости, а только в недостатке храбрости?       – Лесаро, на что ты намекаешь?       – Я намекаю на то, что Провидение дает вам шанс, сеньор. Шанс внести в свою жизнь что-то светлое, а вы отвергаете его… и скажу прямо, я вас не понимаю! Неужели вам нравится видеть на своем пути только мрак?       – А тебе? – интересуется Салазар, язвительно вздернув уголок рта, – тебе самому нравится? Ведь ты идешь по той же стезе!       – Можно идти по тому же пути, но с другой целью, – лейтенант вздыхает, – когда мы атаковали пиратский фрегат, я думал не о тех жизнях, что мы можем отнять, а о тех, что можем спасти. Те шесть бедняг, что мы вызволили из клеток… каждый раз, когда я вижу смерть, я вспоминаю живых. А когда судьба ставит меня перед выбором, я слушаю то, что говорит мне сердце…       – Ха! А толку-то? – фыркает Салазар с еще большим сарказмом, – крови от этого проливается не меньше!       – Ошибаетесь, сеньор, – Лесаро останавливается.       К тому времени двое мужчин забредают в носовую часть судна. Замерев в тени фок-мачты, Хуан Карлос бросает взгляд на «смотровое гнездо» бушприта. В глазу его появляется влажный блеск, а губы поддергиваются в горькой улыбке:       – Ошибаетесь, – повторяет он, – тогда, у Треугольника дьявола было пролито меньше крови. Ненамного, но все-таки меньше…       Когда Армандо Салазар вникает в последние слова, у него возникает такое чувство, будто к душе его приложили каленое железо. За долю секунды в памяти его проносится череда мрачных картин: битва, запах пороха и свежепролитой крови… старый пират, машущий белым флагом, а потом – выставляющий перед собой перепуганного мальчика… то же лицо с идеальными чертами, но искаженное смертельным страхом. Сетования на судьбу, раздражение и досада – чувства, что владели им тогда, и которые теперь кажутся ему постыдными.       На мгновение мужчина слепнет от душевной боли. Очнувшись же, он видит перед собой того же непоколебимого лейтенанта, продолжающего столь же нелепо, безрадостно улыбаться… как же ему хочется стереть эту улыбку! Разрушить эту цветастую иллюзию, этот «воздушный замок», за стенами которого Лесаро взращивает мечты и надежды!       Закусив губу, командор приближает свое лицо к лицу подчиненного:       – Меньше… но только благодаря тебе! – цедит он с холодной яростью.       – Я не верю, что вы отдали бы приказ расстрелять сеньора Джека!       – Можно не верить в смерть, но это не значит, что она к тебе не явится!       – Почему вы так старательно губите в себе добрые чувства?! – произносит Хуан Карлос звенящим от негодования полушепотом, – знаете, кого вы мне сейчас напоминаете? Садовника, который обнаружил в своем саду розу – и вырывает ее с корней потому, что боится шипов!       – Не шипов я боюсь… и это не роза, а только розовый туман.       – Да…, – гневно выдыхает лейтенант, – так вам думать проще!       От ярости внутри у Салазара начинает все клокотать. Лесаро бесстрашно смотрит ему прямо в глаза, с тем же возмущением и мольбой. Он словно упрашивает его поддаться той безумной надежде, что с того дня, как исчезла ребячья фигурка, вторгается в его сознание. И, ловя себя на желании сделать это, командор гневается еще сильнее. Для него мучительны эти душевные метания, это нескончаемое противоречие самому себе…       Наверное, напряженный диалог окончился бы ссорой, не прокатись по палубе истошный крик:       – КАПИТА-А-А-А-АН! – ему сопутствуют недоуменные возгласы и торопливый топот.       Вздрогнув, мужчины оборачиваются – как раз для того, чтобы увидеть, как двое матросов, бежавших к фок-мачте, сталкиваются между собой. Вспомнив о своих обязанностях, Хуан Карлос спешит к разрастающейся толпе:       – Что тут такое?! А ну постройтесь! Энтони, почему вы не на посту?!       – Сеньор, вон там… там, смотрите! – доносится до Салазара голос вахтенного.       Привычно он выхватывает подзорную трубу и нацеливает ее на линию горизонта. Но море чисто… и тем не менее, суета на палубе царит такая, словно бы на горизонте возник вражеский флот. Позабыв о долге, офицеры присоединяются к гудящей толчее – вскоре у подножия фок-мачты собирается почти весь экипаж. Только несколько матросов остаются на вантах, но и те не исполняют свои обязанности, а любознательно выворачивают шеи.       Краем глаза Салазар замечает, как Антонио Мигель задирает голову кверху, а затем роняет корзину с луком. Вслед за этим палубу оглашает новый крик:       – СЕНЬОР! – он принадлежит Лесаро.       Изумление в нем соседствует с дикой радостью.       – СЕНЬОР, НАВЕРХУ!       Не убирая окуляра, командор обращает взгляд к небу, но видит лишь сплошную, нестерпимо яркую синеву. Тут он чувствует, как кто-то толкает его в бок: буквально налетев на своего капитана, Хуан Карлос бесцеремонно выхватывает у него подзорную трубу, а после – указывает на верхушку фока. Чувствуя странное теснение в груди, Салазар смотрит во взбудораженное, сияющее лицо лейтенанта, а затем прослеживает за его дрожащим указательным пальцем.       …верхушка мачты отчетливо вырисовывается на фоне неба. Подобно длинному языку пламени, на ней трепещет красно-желтый испанский флаг. Под ним белеет натянутый фор-брамсель, а еще ниже, на уютной площадке салинга, примостился… Джек!       Салазар чувствует, как брови его выгибаются дугой… что это? Облачный мираж? Галлюцинация? Но, нет: на бывшего пирата смотрит уже вся команда, и с уст матросов то и дело слетает его имя… странное чувство овладевает командором: безумное счастье, смешанное с недоумением и необъяснимым страхом. Проходит не одна секунда, прежде чем он наконец-то верит в то, что видит, а также в то, что увиденное не собирается исчезать.       Дабы окончательно развеять сомнения, Салазар устремляется к мачте. Матросы, солдаты и офицеры почтительно расступаются перед ним. Замерев у подножия фока, мужчина задирает голову:       – ДЖЕК?! – выкрикивает он с затаенной надеждой.       Присев на корточки, мальчик цепляется левой рукой за край площадки, а левой – отбрасывает с лица черную прядь:       – Добрый день, сеньор Салазар, – проговаривает он самым что ни на есть будничным тоном.       – И вам добрый день, сеньор Джек! – кричит Лесаро с плохо скрываемым ликованием, – во имя Господа, как вы здесь оказались?! Мы думали, что вы покинули корабль!       – Я не покидал судно, сеньор. Мне жаль, что я доставил вам столько неудобств – надеюсь, вы не сильно на меня сердитесь.       По толпе матросов пробегает недоумевающий шепоток. Салазар вздрагивает… так Джек все это время был на «Немой Марии»? Впрочем, это служит единственным объяснением тому, как он мог снова объявиться на ней – поистине с внезапностью привидения. Но если так, не значит ли это, что…       Лицо командора темнеет, а радость, владевшая им прежде, сменяется другим, более грозным чувством:       – Что значит «ты не покидал судно»?! – сурово отчеканивает он, вновь обращая взгляд к площадке салинга, – мои люди обыскивали корабль… перевернули все верх дном!       – Осмелюсь заметить, что не все, сеньор, – столь же безмятежно отвечает подросток, – матросы не обыскивали вашу каюту…       Несколько моряков изумленно присвистывают.       – Вот те на…, – протягивает пораженный Хуан Карлос.       – Ай да хитрец! – почти с восхищением восклицает Антонио Мигель, – в самом деле, капитан, в вашу-то обитель никто и глазком не заглянул! Ишь, какой лисенок…       С шумом Армандо Салазар набирает в легкие воздуху.       «Джек был на судне... все это время он был здесь…», – эти мысли стучат в его сознании, заставляя испытывать нечто, похожее на унижение.       Мужчине вспоминаются его переживания, которые, как теперь стало ясно, были совершенно напрасными. Тоска – опять же бессмысленная, тревоги – ненужные, но мешавшие ему уснуть. Своим глупым поступком Джек доставил ему эти страдания – как он смеет говорить с ним столь будничным тоном? И – эта новая мысль точно бы обжигает командора изнутри, если он прятался в его каюте – получается, он видел его треволнения, но остался к ним равнодушен?       Салазар чувствует, как им овладевает гнев – правда, не такой, как во время недавней беседы с лейтенантом. Этот гнев гораздо более безобидный, немногим сильнее простого возмущения. Однако, как каждое пылкое чувство, он требует выхода наружу.       – Так-так…, – тихо рычит мужчина.       Поспешно ближайшие матросы отступают от него. Капитанское «так-так» уже давно заработало себе грозную репутацию.       – …я правильно тебя понял?! Ты видел, что тебя ищут… и, тем не менее, ты носу не высунул и спокойно смотрел на то, как моя команда сбивается с ног?! А эти последние два дня… значит, ты опять решил воспользоваться удобствами моей каюты, так?!       – Я знаю, о чем вы думаете, сеньор, – отзывается бывший пират, – и прошу вас отнестись с пониманием к моему очередному вторжению. У меня просто не было выхода – иначе ваши люди отыскали бы меня…       – В смысле, у «тебя не было выбора»?! – кричит Салазар, сверля взором смуглую фигурку, – а зачем вообще было выкидывать этот номер и…       – Сеньор, прошу вас…, – на плечо командора ложится теплая рука.       Умоляюще кивнув своему капитану, Хуан Карлос Лесаро задирает голову к верхушке фока:       – Сеньор Джек! – начинает он с упреком, который, правда, едва ли перекрывает звучащую в его голосе радость, – вы хоть представляете, как заставили нас переживать?! Ведь мы с капитаном Салазаром были уверены, что вы остались в Сантьяго! Мало того: мы думали, что вы убежали от нас – тайно, в спешке, словно от каких-то кровожадных чудовищ! Мы, конечно, даже не смели рассчитывать на ваше расположение к нам, но мы надеялись, что хотя бы завоевали толику вашего доверия…       – Мне жаль, что вы так волновались из-за меня, сеньор Лесаро…, – с чувством говорит подросток.       «А меня тебе не жаль?» – невольно думает Салазар, ощущая знакомую тяжесть в сердце.       – …вы всегда были добры ко мне, и я очень сожалею, что поступил с вами так несправедливо!       – Если вы действительно сожалеете, то может быть, по крайней мере, объясните нам, что послужило причиной вашего безрассудного поступка? – спрашивает лейтенант.       – Боюсь, этого я сказать не могу, – впервые в голосе Джека проскальзывает дрожь, – это… это личное. Просто поверьте: я не хотел поступать с вами дурно! То, что я сделал, было необходимо. Знаю, это звучит странно…       Помрачнев, Лесаро задумчиво сдвигает брови. Салазар замечает, как Нико что-то шепчет на ухо Сантосу, и тот сдавленно смеется в сжатый кулак. На широком лице кока уже протянулась кошачья улыбка, а шепоток среди матросов постепенно сменяется веселой болтовней.       Что же касается самого командора, то он чувствует досаду… опять! Опять у этого мальчишки какие-то тайны! Почему ему так нравится пробуждать в нем подозрения? Неужели он не понимает, что тем самым вредит себе?       Охваченный тем же безобидным гневом, мужчина вновь обращает взгляд к фигуре подростка:       – ТАК! А теперь слушай меня внимательно… слушай – потому, что ты не понимаешь, что ты натворил!       Впив пальцы в край салинга, мальчик внимательно оглядывает палубу. На мгновение Салазара посещает забавная мысль, что Джек очень похож на воробья, сидящего на сосновой верхушке. Ему приходится приложить усилие, чтобы придать голосу желанную суровость:       – По твоей вине моя команда сбивалась с ног! Ты заставил моего лейтенанта сходить с ума от беспокойства! Ты обманул Сантоса… меня, Лесаро, весь экипаж! Ты опять – опять, проник в мою каюту! Что ж, я уверен, ты неплохо там повеселился. А теперь…, – рокочет Салазар, глядя в непроницаемые мальчишеские глаза.       Как те смеют оставаться такими спокойными?       – …слезай! СЛЕЗАЙ НЕМЕДЛЕННО! За свою выходку ты будешь наказан!       – Полноте, капитан! – восклицают сразу несколько матросов, – он же только ребенок!       – Он просто пошутил! – добавляет Руперт Сантос.       – В ГРОБУ Я ВИДАЛ ТАКИЕ ШУТКИ!       – Сеньор, не горячитесь…, – призывая своего капитана к снисхождению, Лесаро снова тянется к его плечу.       Увернувшись от навязчивой ладони, Салазар делает глубокий вдох. Мягкость лейтенанта и несерьезное отношение матросов выводят его из себя. Конечно, он рад, что никто из его подчиненных не подозревает о том, что своим поступком Джек задел его чувства. Но с другой стороны, глядя на беззаботные лица моряков, мужчина осознает свое одиночество. Жгучая досада распирает его от того, что он никому не может поведать про свою боль. Все, что ему остается – это ругать неразумного подростка, якобы за переполох на корабле, но на деле совсем за иное:       – СЛЕЗАЙ! Будешь платить за веселье… даже не сомневайся – одним только мытьем палубы ты не отделаешься! – прибавляет Салазар, не обращая внимания на ходатайство матросов.       Тут он ощущает на себе хорошо знакомый, оценивающий взгляд. С гневом он смотрит в проницательные карие глаза – и спустя мгновение чувствует, как его отяжелевшего сердца касается что-то теплое. Как будто мальчик заглянул ему прямо в душу и снова высек искру в его груди.       – Я не слезу, сеньор, – решительно отвечает Джек, не отводя проницательного взора, – не слезу до той поры, пока вы не успокоитесь.       – ТЫ ЕЩЕ СМЕЕШЬ МНЕ ПЕРЕЧИТЬ?! Ах, ты…       – Сеньор Джек! – поспешно вмешивается Хуан Карлос.       Радость в его голосе сменяется легким беспокойством:       – Сеньор Джек, не дерзите! Спускайтесь, бояться вам нечего – ничего дурного вам не сделают!       – Прошу прощения, сеньор Лесаро, но я спущусь только тогда, когда ваш капитан успокоится. Сеньор Салазар злится, а это ему совсем не к лицу… так что я беру на себе труд стереть с его лица неуместную гримасу!       – О, сеньор Джек! – выдыхает потрясенный лейтенант.       Сраженный мальчишеской дерзостью, он замирает – с полуоткрытым ртом и разведенными руками. Матросы снова раздражаются удивленными присвистами – нахальство бывшего пирата их явно впечатлило. Все больше лиц расцветают кривоватыми улыбками, смех становится все несдержаннее.       Вольное поведение матросов задевает гордость командора. И хотя дерзкий ответ подростка его скорее смешит, чем сердит, он нагоняет на свое лицо грозовую тучу:       – СЛЕЗАЙ!       – Я не слезу, сеньор.       – ЭТО ПРИКАЗ!       – Я не ваш подчиненный и не буду следовать приказам.       – ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ!       – Капитан, ну что вы так…, – весело протягивает Антонио Мигель и, окончательно забыв про официальность, похлопывает командора по широкой спине, – что воздух-то сотрясать? Вот погодите, мальчонка проголодается и слезет сам!       – Ага, проголодается он! – выкрикивает кто-то из толпы, – два дня в каюте сидел – сила воли-то у мальца еще та…       – Кстати, капитан, – ухмыляется кок, – а у вас из личного запаса ничего не пропало? А то мальчонка-то, небось, все сласти похрумкал – вот вам, сеньоры, и сила воли!       Высказывание встречается взрывом хохота. Даже у Лесаро губы на мгновение изгибаются в улыбке.       С досадой Салазар обрушивает кулак на подножие мачты. Именно с досадой, ведь ему искренне жаль, что он не может залиться столь же беззаботным смехом – или, еще лучше, как-нибудь пошутить, заставить всю команду хохотать до колик.       Джек продолжает смотреть на него с тем же нерушимым спокойствием, будя в его сердце теплое чувство, и в то же время заставляя его сжиматься до острой боли… нет: он больше не может! Не может терпеть эту внутреннюю борьбу: он словно задыхается, сходит с ума – как тогда, на берегах Сантьяго… надо заканчивать этот спектакль! В конце концов, мальчишка зашел слишком далеко – нужно преподать ему урок.       Выпрямив спину, мужчина повелительно складывает на груди руки:       – Или ты спускаешься сам, или я спущу тебя силой! – проговаривает он четко.       В ту же секунду смех и болтовня смолкают. С тревогой моряки оглядываются на своего капитана, они слишком долго плавали под его началом, чтобы не знать – он не бросает слов на ветер. Если раньше смелость мальчика их забавляла, то теперь они вздрагивают от его дерзкого ответа:       – Я уже сказал вам, сеньор Салазар. Я не слезу до той поры, пока вы не возьмете себя в руки.       – Это твое окончательное решение?!       – Окончательное и бесповоротное, сеньор.       – Ну, что ж…, – мужчина театрально всплескивает черно-белыми рукавами, – будь по-вашему, молодой человек! Не говорите, что я вас не предупреждал…, – с последними словами он оборачивается к притихнувшим морякам.       Не обращая внимания ни на взволнованное лицо Хуана Карлоса, ни на угрюмые, даже осуждающие взоры других подчиненных, Салазар отдает приказ:       – Энтони, Джулио! Спустить на палубу, – кивком он указывает на верхушку фока.       С заметной неохотой Энтони и Джулио выходят из толпы. Уныло поджав губы, они взбираются на ванты и начинают проворно карабкаться к салингу. Поймав очередной укоряющий взгляд, командор вызывающе поднимает брови… так-то! Пусть знают – он никому не дает поблажек! Затем, сощурившись, он вглядывается в лицо мальчика… ну? Что вы теперь будете делать, сеньор?       Поначалу на смуглом лице Джека не отображается никаких эмоций. Но когда моряки добираются до середины вант, в глазах его точно вспыхивают светлячки. Во взоре, во всем облике подростка появляется некая сосредоточенность. Салазар замирает в предвкушении, он догадывается: бывший пират опять что-то задумал.       Обогнав Энтони, Джулио приближается к салингу – медленно и осторожно, явно не желая пугать свою «жертву». Опершись на брам-стеньгу, Джек равнодушно смотрит на карабкающегося матроса. Когда же тот хватается за фор-марс-рею, он поддается к краю площадки. Бесстрашно повернувшись спиной к зияющему провалу, бывший пират опускается на корточки, а затем – резко отклоняется назад…       Салазар слышит, как вскрикивают Лесаро и Сантос. Сам он не успевает испугаться, потому что уже в следующую секунду Джек повисает на краю салинга, крепко вцепившись в него всеми десятью пальцами. Изящно выгибая спину, он раскачивается всем телом и – под судорожный вздох лейтенанта, перескакивает на стеньгу. Обхватив гладкое дерево руками и ногами, мальчик соскальзывает по нему на площадку марса, оставляя Джулио и Энтони наверху.       Оказавшись на марсе, Джек с той же безмятежностью облокачивается на стеньгу. «Светлячки» в его глазах становятся ярче.       – ВНИЗ! – приказывает Салазар.       – Капитан, вы уверены, что это хорошая идея? – справляется Антонио Мигель, запуская пальцы в седые космы, – мальчонка-то упрямый!       – Вот и посмотрим, кто кого переупрямит! ВНИЗ! – повторяет командор.       Поспешно Энтони и Джулио спускаются к марсу, упираясь ступнями в выбленки. Но едва они добираются до середины стеньги, как Джек хватается за свисающий трос и, зажав его ногами, начинает карабкаться верх… правильно сказать «карабкаться», но если бы Салазара попросили описать это действие, он бы скорее употребил слово «взлетать». Все моряки разражаются восхищенными вздохами, и ему трудно за это их упрекнуть. Мальчик взбирается по тросу с ловкостью и быстротою паучка – не проходит и минуты, как он возвращается на площадку салинга, оставив внизу ошеломленных преследователей.       Мужчина чувствует, как кровь его начинает бурлить. Им овладевает охотничий азарт… мальчишка бросает ему вызов? Что ж, он принимает его!       – ДЖУЛИО! Остаешься на марсе! ЭНТОНИ – НАВЕРХ!       Исполняя приказание, матрос снова подымается по вантам.       – Теперь он никуда не денется, – говорит Салазар, дабы утешить взволнованного лейтенанта.       – Сомневаюсь, сеньор, – откликается Хуан Карлос.       Уголки его губ поддергиваются в улыбке.       На сей раз Джек даже не смотрит на своего преследователя – взамен этого он изучает флаг, развевающийся на верхушке грот-мачты. Когда же ругающийся и отдувающийся Энтони приближается к фор-марс-рее, он начинает странно переминаться, раскачиваясь то вперед, то назад.       – Ну все, малец! – доносится до палубы причитание вахтенного, – давай, крепи свои швартовы!       Победоносно Энтони взбирается на рею… то, что случается после, становится одним из преданий «Немой Марии».       Молниеносно бросившись к краю площадки, Джек отталкивается от нее обеими ногами. Вначале он взлетает в феноменальном прыжке, а затем – начинает падать, по дуге, как выпущенный снаряд, с высоты более шестидесяти футов…       По палубе линкора прокатываются крики ужаса. С замиранием сердца Армандо Салазар смотрит на выгнутую спину и распахнутые, словно крылья, руки мальчика. Ему кажется, что время замедлило свой ход, и Джек не падает, а летит – навстречу своей гибели… что он наделал? Он же разобьется! Разобьется насмерть…       Страхи моряков развеивает оглушительный хлопок. Врезавшись в натянутую парусину грот-марселя, Джек ловко переворачивается и скатывается по ней, точно по горке. В последний момент он хватается ногами за грот-рею и останавливает смертельное падение.       – О, ГОСПОДИ! Pequeno loco! – восклицает Лесаро со смесью облегчения и ужаса.       Не разбирая дороги, он кидается к подножию грот-мачты. За ним, судорожно захватывая ртом воздух, спешит командор, а следом, спотыкаясь и врезаясь друг в друга, мчатся остальные моряки. К тому времени, как в тени грота собирается новая толпа, Джек успевает устроиться на рее. Сжимая дерево ногами, он сидит на ней, точно на жердочке, а прямо под ним величаво колыхается исполинский двуглавый орел. Воробей, примостившийся на макушке у царя птиц…       Заметив, что часть матросов еще находится на вантах, Салазар поспешно дает им указания. Уже со рвением его подчиненные спешат к площадкам, реям и выбленкам, дабы отрезать мальчику пути к отступлению.       Остановившись в тени колыхающегося грота, командор утирает взмокший лоб:       – Ну что, artista!? Доволен содеянным?!       Сидя в той же птичьей позе, Джек изучает рассерженное, влажное от пота мужское лицо. Ничто в его облике не указывает на то, что он проделал опасный для жизни трюк – как будто он прыгал только во сне и мог упасть не более, чем с кровати.       – Ладно, gorrion – полетал и хватит! СЛЕЗАЙ! – выкрикивает Салазар, старательно подавляя волнение в голосе.       В карих глазах снова вспыхивают упрямые «светлячки»:       – Вы должны подать мне хороший пример, сеньор. Возьмите себя в руки – тогда и я возьму себя.       – Сеньор Джек, не пугайте нас! – восклицает Хуан Карлос.       Воображение уже нарисовало ему парочку жутких картин: в одной из них Джек прыгал на крышу юта, в другой – летел прямо в бушующие волны. С мольбой лейтенант смотрит на своего капитана, но тот остается непоколебим:       – Я уверен, Лесаро, бояться нам не нужно, – колко проговаривает Салазар – так, чтобы бывший пират его слышал, – сеньор Джек как нельзя лучше нам это доказал… ну, gorrion? Вы готовы сложить свои упрямые крылышки и спуститься на землю?!       – Я во всем буду брать пример с вас, сеньор.       – О! Вижу, чирикаем мы все так же дерзко…       Жестом Салазар приказывает сидящим на вантах матросам приблизиться к грот-рее. Лесаро шумно вздыхает над его правым ухом, Антонио Мигель впивает пальцы в волосы.       Встав на четвереньки, Джек по-обезьяньи перебирается на конец реи, а после – перепрыгивает на развернутый бизань-гафель. Так как от грот-реи до косой бизани было не более десяти футов, на сей раз его прыжок не производит впечатления.       Приказав матросам занять грот-мачту и площадку крюйс-салинга, командор торжествующе складывает руки… все! Он выиграл игру – мальчишке некуда отступать. Все, что ему теперь остается – это соскользнуть вниз по колонне и признать свое поражение.       Старательно придавая себе вид триумфатора, Салазар хлопает одной ладонью о другую:       – Все, gorrion – попался! Давай, крепи швартовы. Обещаю, я не сильно взгрею твои нахальные перышки…       Точно по перилам лестницы, Джек соскальзывает по наклоненному рангоуту. Конец бизань-гафеля простирается над капитанским мостиком и возвышается над ним всего на два ярда, так что он вполне мог бы спрыгнуть – чего, однако, не делает.       – Ты опять за свое, gorrion?! Будешь и дальше испытывать мое терпение?! – возглашает Салазар, глядя на причудливо вывернувшиеся, крепко вцепившиеся ручки и ножки.       Неожиданно Джек оборачивается к нему – так, что их взоры пересекаются. Веки его распахиваются, а в карих глазах отображается дикая сосредоточенность. Мужчина вздрагивает: зрачки бывшего пирата неестественно сузились, отчего у него возникает впечатление, что на него направили два прицела.       «Что еще копошится в этой холеной головке?» – эта мысль занимает Салазара, когда Джек резко отталкивается от гафеля.       …охнув от изумления, командор завороженно смотрит на то, как прямо к нему летит вы-тянувшееся ребячье тельце. Интуитивно он распахивает руки, а когда мальчик падает в его объятия – смыкает их на его тощей спине.       От силы удара Салазар заваливается назад – к счастью, Лесаро и Сантос успевают схватить его за плечи. Когда он возвращает себе вертикальное положение, Джек изворачивается и, пристроив спину на его правой руке, а полусогнутые ноги – на левой, бессовестно кладет ладонь ему на эполет.       Секунду-другую экипаж «Немой Марии» безмолвно созерцает своего капитана и его нежданный трофей. Осознав же, что произошло, они заливаются громовым смехом, а после – награждают командора аплодисментами. Кажется, что на палубе линкора бушует буря – настолько оглушительны их рукоплескания.       В помутнении Салазар оглядывает Лесаро – от смеха из глаза лейтенанта потекли слезы, на Руперта Сантоса, согнувшегося вдвое, на хохочущих Мосса и Магду, раскрасневшегося кока, юнгу, солдат и офицеров. Сквозь гогот пробиваются ликующие выкрики:       – …ой, выдумщик!       – …такое не одна гадалка не предскажет!       – …поймали воробушка, да, капитан?!       При слове «воробушек» Салазар вздрагивает. С неясным трепетом он смотрит на подростка, уютно утроившегося у него на руках. Он ожидал нахальной усмешки, но с изумлением видит, что лицо Джека искажено страхом. Грудь его ходит ходуном, а на его правой руке, чуть ниже локтя, темнеет свежий синяк.       Чувствуя, как совесть вооружается иглой, Салазар наклоняется к смуглому лику:       – Ты сдурел, – шепчет он с мягким укором, – ты же мог разбиться!       – Я… не…, – начинает Джек, но обрывает фразу на полуслове.       Веки его устало смыкаются… ну, конечно – исполнить такой цирковой номер! Кроме того, мальчик двое суток просидел в каюте…       Сердце командора тревожно сжимается. Поначалу он думает обратиться к своим подчиненным, но те продолжают неистово гоготать – маловероятно, что они быстро осмыслят приказание. Потому Салазар решает попросту разогнать их:       – Ладно, сеньоры – спасибо, что посмотрели наш спектакль… все! Концерт окончен, возвращайтесь к работе! Ahora! Vamos, moveos!       Пошатываясь от смеха, моряки возвращаются на брошенные посты. Постепенно толпа рассеивается: серо-зеленые кители стекаются на палубу, парусиновые рубахи взбираются на ванты и реи.       Наконец на капитанском мостике остается одна-единственная фигура.       – Смени меня, – просит Салазар.       – Конечно, сеньор, – улыбается Хуан Карлос.       Встав у штурвала, лейтенант оборачивается. Он успевает увидеть, как его капитан пристраивает голову мальчика у своего плеча. В четких шагах командора появляется мягкость – как будто он марширует не по палубе военного корабля, а по праздничной улице, и не для того, чтобы вселить благоговейный страх, а лишь затем, чтобы впечатлить прохожих.       Подойдя к своей каюте, Армандо Салазар вздрагивает снова: только тут он вспоминает, что все еще несет Джека на руках. Осторожно спустив подростка на палубу, мужчина подпирает его левой ладонью, а правой – тянется к дверной ручке. Заметив, что бывший пират утомленно пошатывается, он не удерживается от упрека:       – Что, качка мучает? Сам виноват! Зачем устроил цирк? Почему не спустился и не избавил сеньора Лесаро от нервотрепки?       – Спуститься значило бы сдаться, – отвечает Джек.       – Это значило бы послушаться, – парирует Салазар, пропуская подростка в свою обитель, – и повести себя по-взрослому… а ты повел себя как ребенок!       – Я не смею этого отрицать, сеньор. Но скажите, если я сейчас не побуду ребенком, разве когда-нибудь еще мне это удастся?       Впечатленный столь философским ответом, командор выразительно хмыкает. Вслед за этим он подводит мальчика к стулу, а сам направляется к небольшому буфету из светлого сандала. Скрипнув дверцами, Салазар вынимает графин с чистой водой. Наполнив хрустальный стакан, он капает в него несколько капель некрепкого алкоголя:       – Пей. Тост можешь не провозглашать.       Выпив нехитрую микстуру, Джек укладывает ладони на коленях. От взора мужчины не ускользает то, что пальцы его дрожат – и явно не от усталости.       Изучив содержимое буфета, Салазар берет декоративную расписную миску и, наполнив ее орехами и сухофруктами, вручает своему подопечному:       – А теперь ешь. Ты совсем ничего не ел за эти дни?       – Я доел ваш обед, – признается подросток, – и еще съедал все то, что вы оставляли на столе.       – О! Аж слюнки текут… а где именно ты прятался, если не секрет?       – Под вашей кроватью.       – Pequeno loco…, – выдыхает Салазар, медленно проводя ладонью по лицу.       Неожиданно он замечает, что к гостинцам Джек не притрагивается – взамен этого он, понурив голову, бурит миску туманным взглядом.       – Что это ты такой скромный стал? – мужчина усмехается уголком рта, – что, всю свою дерзость растратил?       Сглотнув, мальчик подымает на него бездонные глаза:       – Вы накажете меня, сеньор? – спрашивает он боязливым шепотом.       От него внутри у Салазара что-то содрогается – точно бы от стыда или нанесенной обиды.       – Наказать? После того, как ты чуть не совершил самоубийство? – проговаривает он как можно более шутливым тоном, – нет, gorrion. Не бойся – твоим перышкам ничего не грозит… давай, уплетай! Возвращай займы желудку.       С заметным аппетитом Джек разжевывает сушеные ананасовые дольки, миндаль и съежившиеся кусочки кокоса. После каждого лакомства он долго облизывает губы, чем, сам того не подозревая, наполняет радостью суровое, загрубевшее мужское сердце.       Наблюдая за лакомящимся мальчиком, Салазар все явственнее ощущает то, как распаляется огонек в его душе. Но в то же время грудь ему продолжает теснить, и он ловит себя на желании побыть в одиночестве. Поэтому, когда Джек возвращает ему опустевшую миску, он жестом велит ему встать:       – Твоя постель все еще свободна. Свои игрушки заберешь у сеньора Лесаро, но не надейся, что я позволю тебе только бездельничать! Завтра же начнешь работать… а теперь иди! У меня дел по горло.       В дверном проеме Джек оборачивается – всего на мгновение, но достаточное, чтобы мужчина смог уловить его счастливый искристо-карий взгляд. Самые безумные мысли приходят на ум Салазару, когда он смотрит на удаляющуюся ребячью фигурку и простирающееся над ней лазурное небо. Затворив же дверь, он опирается на нее спиной и наконец-то позволяет эмоциям одержать над собою верх. Лоб командора разглаживается, отчего его аристократичное лицо становится еще более красивым. С неясной усталостью он прикрывает глаза, а затем медленно, будто не умеючи, растягивает губы в светлой улыбке.       Тяжесть покидает сердце Салазара, сменяясь чувством небывалого облегчения.       Джек… он здесь… он вернулся!       Воскресив же в памяти прыжок с бизань-гафеля, он вдруг наклоняется вперед и начинает смеяться. Громко, заливисто – так, как не смеялся уже долгие годы.