В тихом омуте

      Покинув порт Сантьяго, командор направляет «Немую Марию» по хорошо знакомому, испаханному килем пути. Будь море полем, как временами думает Салазар – и тогда бы здесь, в этом самом месте, пролегала глубокая колея. Странно: последние дни его особенно тяготят те обязанности, что лежат на его плечах вместе с командорскими эполетами. Кроме того, он ощущает в груди знакомую тоску – еще более сильную, чем раньше. Даже ежедневные занятия с Джеком неспособны ее развеять – она требует чего-то большего, чего-то более яркого.       Салазар чувствует, как «костерок» внутри него разрастается в пламя. Иступлено оно пожирает то, что осталось от него прошлого, превращая его совсем в другого человека. Изменения проходят для Салазара болезненно. Кроме того, они неполные: его прошлые суждения сгорели, новые же пока что напоминают разрозненные фрагменты. Как будто кто-то взялся за его будущее "я", но сделал только его набросок и еще не довел работу до конца.       Силясь разобраться в себе, командор обращается к своему сознанию – и взамен ответов оно выдает ему самые нежданные картины. Отчего-то он все чаще вспоминает сцену, увиденную на площади Санто Доминго – мужчину, ведущего за руку маленького сына. Вспоминаются ему и его собственные родители, и полузабытые моменты из детства. Каждое же из этих воспоминаний завершается портретом Джека.       Бывший пират занимает все его мысли. Море, служба – все отодвинулось на второй план. Взявшись за обучение Джека и тем самым сблизившись с ним, Салазар надеялся, что таким образом навсегда избавится от преследующего его тягостного чувства. Но оказывается, он лишь подбросил в костер дров: «пламя» разгорелось, а теперь иссякло и «топливо» – и ему снова начинает казаться, что в жизни его чего-то недостает.       «Чего?» – спрашивает он себя.       И вновь в памяти всплывает картина с мужчиной и мальчиком. Но какое отношение это имеет к нему? И почему он тоскует по тому, без чего прекрасно жил и обходился раньше?       И снова – неясные, туманные картины. Снова – та же беспричинная тоска.       На пятый день после отплытия командору становится особенно тяжко. Он буквально заставляет себя прямиться перед штурвалом, при этом не чувствуя ни упоения, ни гордости, а лишь получая хмурое удовлетворение от того, что он бросает вызов своему душевному состоянию.       Однако, когда проходящий мимо Стивен Мосс предлагает свои услуги, Салазар с радостью уступает ему свой пост. Надеясь развеять те тучи, что сгустились в его сознании, он гуляет по палубе, подставляя лицо морскому бризу – до той поры, пока не замечает у подножия фок-мачты ребячью фигурку.       Сидя на корточках и опираясь спиной о полный мешок, Джек чистит овощи. В чистой миске перед ним уже желтеет дюжина картофелин. В другую миску – грязную, стоящую поодаль, он ловко закидывает кожуру.       Точно повинуясь чьему-то приказу, Салазар приближается к фок-мачте:       – Hola, Джек, – здоровается он, желая завязать беседу – не потому, что ему есть, что сказать, а потому, что ощущает острую необходимость в том, чтобы перекинуться с мальчиком хоть словечком.       – Добрый день, капитан, – задрав голову, отзывается подросток.       – Как у тебя дела? Снова за работой?       – Картофель опозорил честь мундира, сеньор! – шутливо отвечает Джек, забрасывая в миску следующую кожуру.       Опершись о колонну, командор какое-то время наблюдает за своим юнгой. Не без радости он отмечает про себя, что Джек выглядит счастливым. Правда, все-таки не таким счастливым, каким ему хотелось бы его видеть.       Как же ему хочется сделать так, чтобы это смуглое лицо озарилось улыбкой! Если бы он мог как-нибудь рассмешить Джека, сердечно поговорить с ним и тем самым оставить в его душе теплый след… но нужные слова не идут на ум – и, мысленно ругая себя, он продолжает делать вид, что любуется на море.       Тут Салазар замечает, что Джек чистит картофель не кухонным ножом, а изогнутым кортиком с резной рукоятью.       – Откуда кортик? – интересуется он.       – Сеньор Лесаро подарил мне его, – отвечает бывший пират, – он сказал, что юнгам дозволено иметь оружие…, – в карих глазах отображается застарелая тревога.       – Ну, раз сеньор Лесаро так сказал – значит, так оно и есть, – говорит Салазар с намерением ее развеять, – в свое время у меня тоже был кортик. А потом его сменило это…, – он похлопывает ладонью по эфесу рапиры.       С детской завистью Джек смотрит на украшенную чеканным узором чашку. Радуясь тому, что у него появилась тема для беседы, мужчина продолжает:       – Когда ты станешь матросом, тебе будет разрешено носить более грозное оружие.       – Матросом?       – Ну, ты же не собираешься быть юнгой вечно? Как только ты наберешься опыта и станешь чуточку сильнее, я повышу тебя в звании, а на твое место найму какого-нибудь паренька.       В глазах подростка появляется радостный блеск. Заметив это, Салазар чувствует, как теплеет у него на сердце. Отодвинув носком ботфорты миску с картофелем, он опускается перед Джеком на одно колено:       – Кстати, Джек, мы скоро снова будем в Санто Доминго. Может, тебе что-нибудь нужно – я имею ввиду, что-нибудь, что ты не можешь купить на свое жалованье?       – Не… не знаю, сеньор, – заткнув кортик за пояс, мальчик укладывает ладони на согнутых коленях.       – Может, ты хочешь книгу? Ты же вот-вот научишься читать! Или, быть может – пару достойных сапог?       – Но юнги не носят сапоги!       – Ты сможешь одевать их, когда будешь гулять по городу. Разве тебе не хочется немного пощеголять? Сапоги, вышитый кожаный жилет, ремень с серебряной пряжкой – все будут принимать тебя за юного дона и…, – мужчина обрывает фразу на полуслове.       Джек продолжает смотреть на него, но во взоре его уже нет былой радости – на смену ей пришло опасливое недоумение.       Тоска вновь впивает в командора свои беспощадные зубы. Как же ему тоскливо, как тяжко от того, что он не может окружить Джека заботой! Он хочет взъерошить ему волосы, завалить его подарками, но теперь он понимает – своей доброжелательностью он только напугает его или повергнет в смущение.       Да, ему удалось завоевать доверие мальчика. Но он доверяет ему как хорошему капитану, а не как близкому человеку. Между ними по-прежнему стоит преграда, и он не знает, как может ее разрушить.       Смущенно опустив глаза, Джек вертит в пальцах недочищенную картофелину. Как бы признавая свое поражение, Салазар подымается с колен. Он уже собирается завернуть в тень грота, когда бывший пират внезапно нарушает молчание:       – Правда, что вы уже двадцать четыре года ходите в море? – спрашивает он – робко, но с любопытством.       – Правда, – живо отзывается мужчина, снова облокачиваясь о колонну фок-мачты, – я был немногим старше тебя, когда меня взяли в юнги.       – А как вы стали командором?       – Ну-у…, – Салазар подбирает нужные слова, – юнгой и матросом я пробыл недолго. Дело в том, что я окончил морское училище, и потому уже скоро добился звания офицера. Что же касается всего остального… думаю, мне просто повезло: капитан видел мои таланты, хотел, чтобы я, так сказать, всегда был у него под рукой – потому и повысил меня. В одной же битве мне удалось спасти капитану жизнь – и тогда мне вручили это, – мужчина постукивает пальцем по одному из орденов, – а еще повысили до звания лейтенанта. После же капитан подал в отставку, и я занял его место, а лейтенантом стал сеньор Лесаро. А однажды меня поставили во главе боевой эскадры, и когда я выиграл сражение, то получил звание командора.       – Ваша мама вами гордилась?       – Она…, – Салазар заминается.       Боль, что он испытал от потери, эхом отзывается в его душе.       – …она не дожила до того момента. Моя мама умерла вскоре после того, как я стал капитаном.       Лицо Джека сереет. Выпрямившись, он устремляет на командора свои бездонные глаза:       – Мне очень жаль… сеньор.       Уловив в голосе мальчика искреннее сочувствие, Салазар вновь ощущает в своей груди болезненное, но приятное тепло. То, что Джек интересуется его жизнью, его воодушевляет… может, еще есть надежда. Быть может, преграду все же можно устранить…       – Что поделать? – мужчина взмахивает ладонью, – боги жестоки. Ты и сам это знаешь – ты же сирота…       – Легче не знать своих родителей, чем терять их.       – Интересное замечание! Но легче-то от этого ненамного, верно?       – Верно, – соглашается подросток, – а у вас есть еще какие-нибудь родственники?       – Есть. Племянники – двоюродные, троюродные.       – И как они…       – Никак.       – А почему?       – Очень просто. Не забывай, Джек, я почти все время провожу в море. Ну, а когда люди редко видятся, им и разговаривать особо не о чем.       – А вы бы рассказывали им про свое плавание!       Мысленно Салазар улыбается столь детской простоте:       – Мое плавание… это не то, про что можно рассказывать. Я ведь не какой-нибудь искатель приключений или исследователь – ничего интересного я в своих плаваниях не вижу. А временами я вижу такое, от чего иному человеку могут присниться кошмары.       – И все-таки…, – начинает Джек тихим глубоким голосом.       Мужчина оборачивается. Лицо мальчика резко посерьезнело, а в его карих, устремленных на него глазах появился влажный блеск.       – …и все-таки мне кажется, что если бы ваша мама была здесь, она гордилась бы вами, сень- ор Салазар!       Сердце командора болезненно сжимается, но вместе с болью его наполняет и некое горькое, но чистое счастье. Джек продолжает смотреть на него с той же трогательной искренностью и, глядя на его робкую улыбку, Салазар чувствует, как на глаза ему наворачиваются слезы… когда он плакал в последний раз? Кажется, когда умерла его мать – с того дня прошли годы. Он даже забыл об этом ощущении – равно как и о многих других. Например, о том, когда ты кому-то нужен – не как капитан, а просто как человек.       Пряча слезы, командор переводит взгляд с улыбающихся губ на обтянутое парусиновой рубахой плечо. Вновь он ловит себя на страстном желании потрепать его – и эти черные волосы, и немытое ребячье ухо…       «Давай!» – подстрекает его распаляющийся «костерок», – «не смей бояться!»       Неуверенно Салазар тянет вперед руку… только бы не напугать! Пожалуйста, пусть он не испугается!       На мгновение ему чудится, что Джек мельком взглянул на его протянутую ладонь, но не вздрогнул и не отшатнулся от нее. Это вселяет в командора уверенность… только бы! Только бы Джек продолжал видеть в нем человека…       Он уже готовится коснуться ребячьего плеча, когда с мачты раздается крик вахтенного:       – КАПИТАН! – в нем звучит тревога.       Первое, что чувствует Салазар, услышав его – это пылкую злость… проклятье! Не мог подождать? Сколько еще его будут дергать, когда, наконец, он сможет пожить для себя?       К счастью рассудок вовремя напоминает командору, что вахтенный исполняет его же указания, а еще, что его крик предупреждает о приближающейся опасности.       – В чем дело, Джулио?!       – Корабль, сеньор! По правому борту!       Машинально Салазар выхватывает подзорную трубу. Краем глаза он замечает, что Джек делает то же самое – конечно, только «за компанию», вряд ли в исцарапанную линзу можно что-либо разглядеть… надо бы подарить ему новую трубу! В Санто Доминго наверняка можно будет найти что-нибудь подходящее.       Необычайно долго мужчина вглядывается в темный, возвышающийся над волнами силуэт. Он хочет, чтобы глаза его обманывали… но, нет – корабль действительно принадлежит пиратам.       К горлу у Салазара подкатывает холодный комок. Сложив трубу, он переводит взгляд на Джека. Лицо мальчика потемнело, а в его глазах зажглись недобрые огоньки. Несомненно, он тоже рассмотрел черные паруса – и, глядя на них, готовится принять нелегкое решение.       Взволнованно облизнув губы, мужчина наклоняется к замершему подростку:       – Джек... я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал!       – Да, сеньор? – отзывается бывший пират.       Во взоре его читается мрачная решимость – от нее Салазару делается еще более не по себе:       – Обещай, что в этот раз ты не покинешь трюм!       – Трюм?! – мальчик возмущенно хмурит брови, – но, сеньор… вы же будете сражаться!       – Вот именно! Поэтому будет лучше, если ты посидишь в безопасном месте.       – Но я хочу вам помогать! Я член вашей команды!       – ДЖЕК! – в порыве чувств командор хватает своего юнгу за плечи, – Джек, послушай меня… послушай, я…, – Салазар сглатывает, – я не хочу, чтобы ты это видел! Я верю, что ты храбрый мальчик, но… не надо. Сделай это ради меня, хорошо?       С мольбой мужчина смотрит в карие глаза. Возмущение не исчезает из них, кроме того к нему примешивается неясное отчаяние. Тем не менее, их обладатель отвешивает утвердительный кивок:       – Да, капитан. Хорошо – я обещаю.       – Спасибо, Джек!       Потрепав мальчишеское плечо – правда, совсем не так, как того хотелось, командор спешит к капитанскому мостику. Схватив миску с очищенным картофелем, Джек юркает в кубрик. Навострив слух, Салазар прислушивается к его шагам – до той поры, пока те не стихают в глубине кубрика. Приближаясь же к мостику, он слышит возгласы Лесаро – лейтенант уже начал отдавать приказы, готовя корабль к бою.       – Черта с два, сеньор! – в сердцах выругивается Хуан Карлос, уступая своему капитану пост, – опять…       Стоящий рядом Родни Магда раздраженно сплевывает на палубу.       – …иногда мне кажется, что мы имеем дело с какими-то самоубийцами!       – Это не самоубийцы, – Салазар поворачивает штурвал, – а просто самонадеянные глупцы.       – Скольких еще мы должны потопить, прежде чем они наконец-то поумнеют? – вставляет свое слово тюремщик.       Сквозь встревоженные голоса матросов пробиваются крики боцмана и металлический треск заряжаемых мушкетов. Над палубой повисает знакомое напряжение – обычно от него разум у Салазара прояснялся, а нервы делались крепкими, как тросы. Но сейчас он не чувствует обыденного хладнокровия: в сознание его то и дело вторгаются чужеродные мысли. Голоса офицеров, требующие распоряжений, доносятся будто бы издалека, а нетерпеливое сопение Магды вызывает раздражение.       Мысленно Салазар встряхивает себя. Нет, он должен взять себя в руки, ведь он несет ответственность за всех этих людей! За матросов, солдат, офицеров, Лесаро, Джека…       Джека!       «Немая Мария» седлает ветер: прильнув к окуляру, командор изучает судно противника. Это корвет, всего лишь корвет… тридцать-сорок пушек, человек сто команды, а значит, бой будет быстрым. Взять на абордаж, ataque, обыскать, а после – уплыть и забыть…       Вскоре становится ясно, что противник не стремится вступать в бой: в явном намерении пуститься наутек корвет поворачивается к линкору кормой. Однако расстояние между кораблями продолжает сокращаться. Приглядевшись, Салазар видит, что у неприятельского судна снесена фок-мачта – похоже, у его капитана выдался не лучший день.       «Жаль, что нельзя дать им уйти», – опять-таки вторгается в сознание командора непрошенная мысль, – «и не устраивать очередную резню…»       Салазару вспоминается бой с пиратским фрегатом – выстрелы, мертвые тела, кровь на белом кителе. Скоро он снова почувствует ее и вновь увидит, как смерть превращает лицо человеку в неподвижную маску.       Временами ему кажется, что на нем лежит проклятие. Он как Сизиф, что вкатывает на вершину горы камень, и при этом знает, что тот сорвется обратно, и все придется начинать сначала. Он топит пиратов, но на смену убитым приходят живые. Всегда найдутся люди, готовые подставиться под пули в надежде быстро разбогатеть – алчность заглушит их страх перед смертью, пробудит в них самые низкие пороки…       И почему он не может отстраниться от мира? Почему не может, подобно многим обывателям, забыть про чужие беды и жить только для себя самого?       С хмурой обреченностью мужчина наблюдают за тем, как обрисовывается силуэт вражеского корабля. Уже можно разглядеть уцелевшие мачты, обтрепанные черные паруса и…       Салазар вздрагивает.       – КАПИТАН! – доносится с салинга крик вахтенного, но он уже и сам разглядел нежданную особенность пиратского судна.       Взамен «Веселого Роджера» на его мачтах развеваются белые флаги… странные, противоречивые чувства овладевают командором, когда он смотрит на них.       «Они сдаются без боя!» – ликует одна часть его сознания, – «возьми их в плен – и ты избежишь кровопролития!»       «Это ловушка!» – надрывается другая, – «ни один пират в здравом уме не сдастся испанцу, тем более тому, которого кличут El Matador Del Mar!»       Рассудок также говорит, что это больше походит на обман, но что-то мешает Салазару прислушаться к нему и открыть по корвету огонь. Он ощущает в груди знакомую тяжесть, в памяти снова возникает портрет Джека, и мрачной тенью проплывает воспоминание о битве у Треугольника дьявола. В сердце же просыпается новое теплое чувство, и с изумлением Салазар понимает, что это жалость.       – Капитан? – голос подчиненного заставляет командора вздрогнуть.       И у Магды, и у подошедшего Стивена Мосса на лицах написана растерянность. Другие моряки тоже оглядываются на своего капитана – тревога в их голосах звучит все явственнее.       Что же касается Лесаро, то он не выглядит растерянным. В его чертах отражается тяжелая внутренняя борьба – в отличие от других он не ожидает приказа, а сам принимает решение.       Безмолвно Салазар спрашивает у лейтенанта совета. Поймав его вопрошающий взгляд, Лесаро взволнованно облизывает губы. В его единственном глазу проскальзывает мягкость и, глядя в него, у командора возникает впечатление, что он смотрит в зеркало, отражающее его собственные чувства:       – Возможно, эти пираты подверглись нападению, сеньор, – предполагает Хуан Карлос, – их корабль выглядит потрепанным и идет не очень уверенно. Вероятно, большая часть их матросов перебита или тяжело ранена – потому они и сдаются на нашу милость.       – Если это так – значит, эти разбойники нарвались на патруль, – холодно замечает Мосс, – ну а то, что они еще держатся на плаву, говорит о том, что они расправились с патрульными и совершили еще одно преступление.       Стиснув пальцы, Лесаро бросает на офицера неприязненный взгляд. Признав же себе, что в его словах есть доля истины, он разжимает ладони и тяжко вздыхает.       – Не могу сказать, что не считаю это подозрительным, капитан, – говорит Родни Магда, – но в то же время, признаюсь вам – я в полном недоумении! Насколько же глупы и самонадеянны эти пираты, если пробуют заманить нас в столь примитивную ловушку? Не отрицаю вероятности того, что это может быть и проявлением отчаяния.       При последних словах подчиненного Салазар едва удерживается от того, чтобы не испустить нервный смешок… он сам в отчаянии! Он так устал от ответственности, возлагаемой на него должностью, от противоречивых мыслей и чувств, что борются за право владеть его сознанием. Холодный разум соглашается с заявлением Стивена Мосса, но сердце, потерявшее свою жесткую скорлупу, встает на сторону человеколюбивого лейтенанта. Каждой клеточкой оно молит о сострадании, всеми силами распаляет в душе надежду на то, что мир все же не так ужасен, и в нем еще есть место для раскаяния.       До слуха мужчин доносится грохот выстрелов. Они вздрагивают, но после понимают, что это гремят не пушки, а только пистолеты. Над корветом подымаются призрачные облачка: звучит череда холостых залпов, в которой Салазар узнает комбинацию, предлагающую вступить в переговоры. Невольно взглянув на Хуана Карлоса, он замечает в его глазу знакомый блеск. Затем, ощущая невыносимую тесноту в груди, командор оборачивается к своим офицерам:       – Дайте им положительный ответ, – приказывает он, – скажите канонирам и солдатам – пусть будут начеку. Держать под прицелом, но не открывать огонь!       – Да, капитан, – заметно озадаченные, Мосс и Магда спускаются с мостика.       Слышатся их резкие голоса, выкрикивающие приказания. Вскоре несколько солдат отвечают пиратам комбинацией из холостых выстрелов. С корвета доносится еще один залп, после чего оба корабля начинают идти на сближение.       Чем четче обрисовываются мачты и ванты пиратского судна, тем более сильное напряжение повисает над «Немой Марией». Стараясь не прислушиваться к взволованному шепотку матросов, Салазар выравнивает штурвал и, подведя линкор к неприятельскому борту, велит убрать паруса. Он видит, как на палубе корвета копошатся цветастые фигурки, готовящие швартовы, слышит стук перебрасываемых досок. Напряжение, висящее в воздухе, становится нестерпимым.       Как только Салазар отходит от штурвала, навстречу ему уверенно выступает Хуан Карлос:       – Я с вами, сеньор.       От этого заявления внутри у командора все сжимается. Он бы предпочел, чтобы лейтенант остался на «Марии», в окружении мушкетов и смертоносных клинков. Увы, он слишком хорошо знает своего подчиненного, чтобы препятствовать его решению.       Окликнув Магду и четверку самых закаленных солдат, Салазар спускается на вражескую палубу. Лесаро шагает рядом, и его присутствие одновременно поддерживает его и пробуждает в нем сомнения.       Сомнения командора крепчают, когда он видит экипаж корвета. Как только он и его спутники замирают посреди палубы, пираты приближаются к ним на дозволенное при переговорах расстояние. Судя по свежим ранам и повязкам, они действительно пережили абордаж – однако, выглядят совсем не такими потрепанными, как можно было ожидать. Даже сам корвет вблизи не кажется столь жалким – внимание Салазара привлекают начищенные пушки и хорошо отремонтированный фальшборт.       Скользнув взглядом по смуглым, желтоватым и красным лицам, командор замечает, что большинство пиратов выглядят настороженными. Самые молодые из них смотрят на него с благоговением, на лицах же матерых разбойников проскальзывает некое предвкушение.       Запустив руку под полу кителя, Салазар нащупывает эфес рапиры. Он ловит себя на желании выхватить пистолет, сделать предупредительный выстрел и, положив тем самым конец переговорам, начать атаку.       «Это ловушка! Ловушка!» – твердит здравый смысл.       Но сердце оспаривает недоверчивость разума и, движимый внезапно разгоревшейся надеждой, мужчина продолжает к нему прислушиваться.       Когда семеро испанских моряков замирают посреди палубы, от пестрой шеренги отделяется высокая фигура. Чуть боязливой поступью к Салазару приближается рослый пират. Его бледное лицо настолько изуродовано шрамами и татуировками, что определить его возраст почти невозможно.       – El Matador? – спрашивает он с сильно выраженным акцентом.       Салазар отвешивает легкий кивок:       – Что членам «берегового барства» нужно от меня? – твердо отчеканивает он, сверля морского разбойника взглядом.       – Наш капитан желает переговорить с вами. У него есть для вас предложение…, – с последними словами пират манит испанцев за собой.       Продолжая держать ладонь на эфесе, командор следует за разукрашенной татуировками спиной. По правую руку от него ступает Лесаро, позади шагают Магда и четверо солдат. Однако их четкие вымеренные шаги не вселяют в Салазара уверенности: рассудок все же одержал победу над голосом сердца, и теперь, думая о возможных последствиях своего решения, он чувствует, как по коже у него пробегает холодок.       Следуя за своим, не внушающим доверия провожатым, семеро мужчин огибают основание грот-мачты и, пройдя мимо вооруженных ятаганами рубак, выходят на шканцы. В тени мостика они замечают новую фигуру, в которой сразу же признают пиратского капитана. Это мужчина сорока лет – статный, элегантный и, безусловно, красивый. Начищенные сапоги, кружева, выглядывающие из рукавов расшитого камзола, золотая брошь на шейном платке – от каждой детали его костюма веет аристократизмом. Локоны каштановых волос – или же дорого парика, щедро надушены, жесткие усы лихо изгибаются над тонкогубым ртом. Глаза – серо-голубые, мягко прищурены, но в их глубине горят хищные огоньки. Заметив их, Салазар сжимает рапиру так, что стальная рукоять вонзается ему в пальцы. Рассудок уже осыпает его упреками, сквозь которые, словно птичья трель сквозь завывание шторма, пробивается робкий шепоток сердца.       Когда командор, велев своим подчиненным держаться позади, приближается к пиратскому капитану, тот снимает с головы широкополую шляпу со страусиным пером. Отвесив изящный и в то же время удивительно нахальных поклон, глава морских разбойников кривит губы в усмешке:       – Приветствую, El Matador Del Mar, – в нежном, с легким акцентом голосе звучит ирония, – позвольте выразить вам свое почтение!       – Приветствую, господин пират, – холодно изрекает Салазар, – прошу прощение за то, что не выражаю своего почтения вам…       – О, не утруждайте себя! – усмехнувшись в самые усы, разбойник издает хриплый смешок, – я понимаю: наши взгляды на жизнь слишком несхожи, чтобы мы могли говорить как джентльмены.       – И, тем не менее, если слух меня не подвел, вы просили о переговорах. Осмелюсь заметить, что я крайне редко общаюсь с членами вашей братии, и мои мушкетеры обычно не стреляют холостыми.       – В таком случае, благодарю за то, что вы нарушили это закоренелое правило – в столь судьбоносный для меня и моей команды час.       – О да, – продолжая изучать холеное лицо, командор кривит уголком рта, – вам определенно стоит возблагодарить Господа за то, что я увидел ваш белый флаг… могу я узнать, зачем вы его подняли?       Театрально изогнув брови, пират разражается приторным смехом. Пользуясь моментом, Салазар оборачивается и бросает быстрый взгляд на подчиненных. С презрением глядя на вражеского капитана, Родни Магда раздувает ноздри, лица солдат точно заострились, в единственном глазу Лесаро проскальзывает тревога. Сам командор волнуется не меньше своего лейтенанта: ему не нравится этот холеный скользкий тип с медовым голоском и манерными ужимками, ведь не стоит и сомневаться – что-что, а выказывать раскаяние тот не станет.       Поправив съехавшую шляпу, пират ухмыляется снова:       – Почему я поднял белый флаг? На это вы легко ответите и сами, дон Салазар, если не побрезгуете поставить себя на мое место. Видите ли, среди пиратов, равно как и среди «сухопутных крыс», временами все-таки рождаются умные люди – и, не сочтите за хвастовство, я принадлежу к их числу. Только последний идиот может вбить себе в голову, что он способен завалить Морского Палача. Я же человек благоразумный – потому и не счел нужным вступать в бой, который заранее для меня проигран.       – Ваше благоразумие стоит под сомнением, – отчеканивает испанец, – известно ли вам, господин пират, что сейчас вы и ваша команда стоите перед очень непростым выбором? Ведь вариантов у вас только два: либо вы сдаетесь и позволяете отвезти себя на суд, либо, в случае вашего сопротивления, вашим судьей стану я – со всеми вытекающими из этого неприятными последствиями.       – Я не настолько наивен, чтобы ждать пощады, дон Салазар. Но мне кажется, что моя персона не столь значима, чтобы вы желали тратить на нее время, особенно, м-м-м… если речь зайдет о чести.       – О! – командор вновь вздергивает уголок рта, – прошу простить мне мою прямоту, господин пират, но из ваших уст слово «честь» звучит почти так же, как из уст проститутки слово «непорочность».       – И, тем не менее, мои уста могут говорить, а уши – слышать…       Елейные нотки исчезают из нежного голоса, а тонкие губы, доселе кривящиеся в усмешке, превращаются в жесткую полоску:       – Мы с вами вращаемся в разных кругах, дон Салазар, а люди из разных слоев общества порой бывают друг другу полезны. Так вот, совсем недавно я принимал участие в беседе, во время которой одни порочные уста наговорили много лишнего. И поверьте: вы многое потеряли от того, что не услышали то, что они сказали…, – с последними словами пират заговорщически подмигивает.       Краем глаза Салазар замечает, как некоторые из морских разбойников, толпящиеся на палубе, взволнованно облизывают губы. На лицах у них написано волнение, какое бывает у игроков, многое поставивших на карту. Что именно стоит на карте, догадаться не трудно. Салазар понимает: спасая свои жизни, пираты надеются откупиться от него. Это одновременно и возмущает его, и интригует… что за козырь прячет в рукаве этот скользкий тип? И почему он верит в успех своего безумного замысла?       Выпустив рукоять рапиры, командор скрещивает руки на груди:       – Итак, господин пират, что вы мне предлагаете? – спрашивает он прямо.       – Очень просто, дон Салазар. Я располагаю информацией, которая – я уверен, будет вам интересна.       – Если вы собираетесь предложить мне карту сокровищ или что-то в этом роде…       – Сеньор, я вас умоляю! – пират вымученно улыбается, – я ведь уже говорил вам, что я человек благоразумный, не так ли? Я знаю, что нельзя подкупить неподкупное, но… что-то мне подсказывает, что к своей чести вы отнюдь не так равнодушны, как к золоту. И, как каждый благородный испанец, вы захотите смыть кровью то горе, что вам причинили бесчестные негодяи, вроде, кхм… не лучших представителей нашей морской братии.       В холеном лице появляется нечто, заставляющее Салазара вздрогнуть. Он вдруг понимает, что собираются ему предложить, и это будит в нем самые противоречивые чувства.       Чуть поддавшись вперед, командор приближается к пиратскому капитану и произносит – с подчеркнутой холодностью и недоверием:       – Не ходите вокруг да около, господин пират. Если вам есть, что сказать – говорите. Помните, что ваша жизнь сейчас висит на волоске!       – Я знаю о той трагедии, что постигла вашу семью, дон Салазар, и я могу представить, что вы чувствовали, когда потеряли отца… вам бы хотелось отомстить, не правда ли? Если так, то я вполне могу вам в этом помочь…, – разбойник выдерживает паузу, – дело в том, что я знаю того негодяя, что пустил на дно вашего достопочтимого родича. И так как я не питаю ни малейшей симпатии к этому субъекту, я с радостью назову вам его имя – равно как и опишу его физиономию, его корабль и поделюсь прочей информацией на его счет. Взамен же я прошу только одного: сохраните мне жизнь и дайте мне уйти. Обещаю, вы меня больше никогда не увидите! Я уже давно хочу покинуть Карибское море – последнее время оно слишком часто кипит… заметьте, сеньор: предлагая вам сделку, я полагаюсь только на вашу честность. Вам ничего не стоит получить сведения, а затем отдать приказ о моем расстреле, но я надеюсь, что столь благородный человек, как вы не опустится до обмана?       Из-под украшенной пышным пером шляпы стекает капелька пота. Черты пиратского капитана заостряются от напряжения, отчего лицо его начинает выглядеть неестественно, становясь больше похожим на маску.       На мгновение Салазар слепнет: море, палуба, пестрая толпа размываются перед его взором, сменяясь картинами из прошлого. Он вспоминает отца – одного из самых близких ему людей, столь рано ушедшего из его жизни. Затем – седые волосы матери, ее слезы и собственное горе. Кровь – горячая испанская кровь, закипает у него в жилах… да, он хочет мести. Получить мрачное удовлетворение от того, что он покарал убийцу, и в минуты горя успокаивать себя мыслью о том, что убийца наказан, а не наслаждается жизнью в то время, когда его отец и мать лежат в могилах.       И теперь у него есть такая возможность: он может узнать имя этого мерзавца, разыскать его – где бы он ни был, и заставить расплатиться за все! За слезы, за бессонные ночи, за поседевшие материнские волосы…       Но…       Но совершением возмездия он будет обязан коварному скользкому типу. Пирату – такому же убийце, подобному тому, с которым боролся его отец, и в битве с которым пал. Будет ли месть правильной, если ради нее он пойдет на уступки другому негодяю? Не предаст ли он тем самым себя и не осквернит ли память об отце?       При этих мыслях туман, уже почти застлавший разум командора, развеивается. Неожиданно он чувствует на своей спине чей-то взгляд – и, обернувшись, видит напряженное лицо лейтенанта. В единственном глазу Лесаро написан страх, но не перед пиратами и не перед нависающей угрозой. Это страх перед разочарованием.       Тут что-то словно колет Салазара изнутри. Снова взглянув на пиратского капитана, он вдруг замечает, что черты того разгладились, и из под доселе бесстрастной маски обнажилось то же нетерпеливое предвкушение. Губы разбойника еще подрагивают от волнения, но искры в его серо-голубых глазах сделались ярче.       Их хищный блеск действует на командора как ушат ледяной воды. Встряхнув головой, будто изгоняя из нее остатки тумана, Салазар улыбается, но не лукаво и не нахально. Его жесткая улыбка источает гнев и мрачное торжество – такое, какое бывает у человека, разгадавшего чужой гнусный замысел.       – Хорошо, господин пират! – восклицает он дрожащим от ярости голосом, – я приму ваше предложение… но только в том случае, если вы убедите меня в правдивости ваших слов! Вы сказали, что готовы со всеми потрохами выдать мне того ублюдка, что погубил моего отца… но откуда мне знать, что все это – не проблески вашего хитроумия?! Быть может, вы попросту назовете мне имя своего бывшего дружка, с которым вы чего-то не поделили. Может, вы просто хотите сыграть на моих чувствах, дабы спасти свою шкуру, и заодно убрать моими руками кого-то из своих недругов! В конце концов, не о себе ли вы заботитесь?! Какое вам дело до той трагедии, что случилась в моем семье, и тем более – какое вам дело до меня?!       – Браво, капитан! – выкрикивает кто-то из солдат.       По толпе разбойников пробегает тревожный шепоток. Слышатся приглушенная ругань и тихие проклятия. Закусив губы, пиратский капитан кое-как заставляет их изогнуться в былой усмешке:       – Мое дело предложить, дон Салазар. Если возня с моей персоной кажется вам более важной, чем дело чести, то…       – Я уже говорил вам, господин пират: из ваших уст слово «честь» звучит неубедительно.       – И, тем не менее, вы прислушивались к моим словам. Поначалу они не вызывали у вас столько подозрений…       – Это было просто проявлением вежливости, – отвечает Салазар, саркастически вздергивая уголок рта, – принятой среди людей моего круга.       – Судьба дает вам шанс, сеньор! – резко выкрикивает глава разбойников.       Напускная вежливость исчезает из его голоса – теперь он сочится ненавистью:       – Да, я не принадлежу к вашему кругу, но я могу быть вам куда полезнее, чем любой благочестивый пижон! Да, скажу вам прямо: мне абсолютно наплевать как на вас, так и вашего покойного папашу – я преследую собственные цели! И, тем не менее, вы допускаете большую ошибку, отказываясь от моего предложения. Второго такого шанса вам может уже никогда не представиться…       – Может, оно и так, – холодно проговаривает командор, – быть может, не поверив вам, я действительно допущу ошибку. Но знаете, господин пират: даже если и так, я не собираюсь об этой ошибке жалеть!       – Моим делом было предложить!       – И я отказываюсь от вашего предложения. А теперь..., – жестом Салазар велит своим подчиненным достать оружие.       Это было излишне: не только солдаты позади него, но и моряки на «Немой Марии» уже держат наготове клинки. Ощетинились сталью и пиратские шеренги.       – …теперь, когда, как я думаю, наши переговоры можно считать законченными, я настоятельно рекомендую вам проследовать за мною в трюм. Именем короля, вы арестованы!       – Ну, нет, мистер Матадор…, – пират осклабивается, – так просто я вам не дамся… IN BATTLE!       Точно штормовая волна, по палубе прокатываются яростные крики: вздернув сабли и кортики, пираты ринулись в атаку. В ту же секунду с «Немой Марии» раздаются выстрелы: хлынув на палубу неприятельского судна, серо-зеленые кителя вступают в схватку с пестрой разбойничьей командой. Звенят скрещенные клинки, слышатся стоны раненых, доски содрогаются под топотом десятков ног.       Молниеносно Салазар выхватывает рапиру, но успевает лишь увидеть развевающиеся полы камзола: перемахнув через перила мостика, пиратский капитан вихрем взлетает по ступеням. Будучи в центре схватки, командор не имеет возможности последовать за ним – потому он рывком бросается к Лесаро и вместе с ним и разъяренным, разошедшимся Магдой дает отпор вражеским матросам.       Уложив третьего противника, Салазар замечает, как несколько пиратов устремляются к нижней палубе. Догадавшись, что они норовят прокрасться к пушкам и вплотную расстрелять линкор, он бросается им наперерез. Лезвие рапиры уже выглядит так, словно бы его окунули в густую алую краску, китель снова пахнет кровью… когда? Когда же это кончится?       Приказав солдатам держать позицию у грот-мачты, Салазар спешит на помощь Магде и Руперту Сантосу. Когда он сталкивает за борт пронырливого пиратского юнгу, до слуха его доносится отчаянный крик:       – КАПИТАН!       Салазар оборачивается. На долю секунды он видит расширенный от ужаса глаз лейтенанта, а после – искаженное яростью бледное, разукрашенное татуировками лицо и занесенною над его головой смертоносную сталь… инстинктивно мужчина поддается вбок, и клинок соскальзывает по рукаву его кителя. Выпрямившись, он рассекает рапирой воздух – так, будто бы перерубает ею невидимый трос. Содрогнувшись, пират с хрипом прикладывает ладонь к перерезанному горлу: корчась от боли, он оседает на палубу и начинает харкать кровью. Дабы остановить муки недруга, Салазар переворачивает его носком ботфорта и всаживает рапиру ему между ребер. Хрипы смолкают, бледное лицо застывает в страшной гримасе.       В это же мгновение раздается выстрел. Вслед же за ним слышится крик, от которого сердце у командора чуть не останавливается. Снова обратив взгляд к шканцам, он видит картину, что нередко преследовала его в ночных кошмарах.       Замерев в неестественной, надломленной позе, Хуан Карлос прикладывает руку к груди. Двуголка слетела с его головы, рассеченное повязкой лицо искаженно болью, а по серо-зеленой ткани, обтягивающей его грудь, стремительно расползается темное пятно…       Увиденное повергает Салазара в такое отчаяние, что он не сразу находит в себе сил закричать:       – ЛЕСАРО!       – СЕНЬОР! – мимо него проносится офицерский китель.       Вынырнув из жаркой схватки, Руперт Сантос бросается лейтенанту на помощь. Салазар хочет было последовать за ним, как вдруг видит то, что заставляет его позабыть о страхе.       На мостике он замечает пиратского капитана. Его аристократичное, лоснящееся от пота лицо светится торжеством, а в его вытянутой руке дымится пистолет.       Гнев застилает разум командора алой пеленой:       – ТЫ! – вне себя от ярости, он кидается к заляпанным кровью ступеням.       Взлетев на мостик, Салазар обрушивается на противника, как лавина. Поединок не длится и минуты: сбив злосчастного пирата с ног, он всаживает в него рапиру – так, что ее острие вонзается в палубные доски. Когда жизнь в серо-голубых глазах гаснет, ярость командора затухает, и к нему возвращаются былые страх и отчаяние. Он оборачивается к шканцам: Сантос уже перевесил руку лейтенанта через свое плечо, а подоспевший Стивен Мосс обороняется за них обоих. Гримасу боли, искажавшую лицо Хуана Карлоса, сменило некое отстраненное выражение – от него внутри у Салазара все точно покрывается инеем.       Неожиданно он замечает то, чего не замечал раньше: неподалеку от основания грот-мачты лежат трое солдат. Их неприкрытые волосы потемнели от крови – несомненно, они мертвы. Снова слышится выстрел – и на глазах у командора один из испанских моряков оседает, сраженный пулей.       Почувствовав новый приступ боли, Салазар прикладывает руку к груди. Все эти люди – это он их погубил! Своей опрометчивостью, какой-то глупой надеждой… на что только он надеялся? Чего ждал от этих разбойников, как мог быть таким наивным глупцом?       Кое-как мужчина заставляет себя собраться с духом и продолжить нелегкий бой. Бросаясь в самую гущу схватки, он успокаивает себя мыслью, что тем самым хоть немного исправит непростительную ошибку. Во время поединка с пиратским матросом он получает колотую рану от ножа. Со следующим же выстрелом в его правое предплечье точно бы вонзается горячий уголек. Перехватывая рапиру в левую руку, Салазар тешит себя надеждой, что, получив пулю, он тем самым спас от нее кого-то из своих людей…       Кажется, проходит целая вечность, прежде чем выстрелы и лязг металла наконец-то смолка- ют. Никогда еще команда «Немой Марии» не выглядела такой потрепанной: не в силах держать спину прямо, пошатывающиеся солдаты опираются на свои мушкеты. В изодранных, потемневших кителях, с растрепанными волосами, перепачканными кровью и грязью лицами – теперь они сами походят на каких-то гротескных пиратов, вроде тех, что описаны в «Морских преданиях и сказках».       Стоя на шканцах, среди еще не остывших трупов, Армандо Салазар пошатывается от усталости. Полученные раны – ничто, но чувство вины пригибает его к земле, как тяжелый хомут.       – Капитан…, – шелестит над его над его ухом бесцветный голос.       Он принадлежит Стивену Моссу. Его бледное удрученное лицо кажется каменным.       – …прикажете обыскать судно, сеньор?       – Осмотрите камеры, – отвечает командор, – проверьте, нет ли пленных. Позаботьтесь о раненых, все остальное неважно…       – Да, капитан.       На палубе пиратского корвета воцаряется мрачная, похожая на дурной сон суета: шаркая подошвами, солдаты переносят раненных и убитых товарищей на «Немую Марию». Видя очередное лицо, бескровное и отстраненное, Салазар чувствует, как неистовствует его совесть.       Приказав раскрепить корабли, он поворачивает штурвал и, проведя линкор вдоль корвета, вновь направляет его в бескрайнюю синь. Невольно Салазар оборачивается и бросает взгляд на тонущее пиратское судно, на мачте которого, точно бы в насмешку, продолжает развеваться белый флаг.       Неожиданно чувство вины, сгибающее плечи командора, сменяется некой едкой, горькой злостью. Он погубил своих моряков, пойдя на этот безрассудный шаг. Но с другой стороны, пойти на него его побудило не что иное, как желание сделать добро. Впервые за долгие годы, что он борется с пиратами, в сердце его проснулась жалость к этим падших людям. Он, безжалостный Морской Палач, захотел пощадить своих врагов, мало того – он был готов им помочь. Да – сейчас его это удивляет, но тогда он действительно помышлял об этом: если бы эти негодяи выказали раскаяние, он бы не только оставил их в живых, но и вступился за них в суде – сочинил бы какую-нибудь байку, чтобы выставить их в более благородном свете, наврал бы с три короба, дабы смягчить уготовленное им наказание.       Он хотел сделать добро – и чем все обернулось?       Задрав голову, Салазар с ненавистью смотрит на небо, на пресловутого Бога, что сотворил его и отвел ему в мире столь мрачную и кровавую роль. Разве это справедливо, что он расплачивается за то, что хотел стать добрее? Что ему не дают свернуть с пути, проложенному яростью и злобой, и впустить в свою жизнь что-то светлое?       Опуская взгляд к штурвалу, Салазар больше не клянет лицемерных пиратов. Он клянет несправедливый мир, в котором балом правят коварство и жестокость, а доброта является лишь случайным гостем…       Спустя двадцать минут после отплытия на капитанский мостик поднимается Стивен Мосс. С обманчивой бесстрастностью он докладывает командору о состоянии экипажа. Девять убитых, один матрос только что скончался от ран и еще один, скорее всего, не доживет и до следующего часа. Итого – одиннадцать человек. Одиннадцать! В то время как в битве у Треугольника дьявола не погибло ни одного! Что же касается тяжелораненых, то они заняли почти все больничные койки.       Выслушав доклад, Салазар уступает офицеру свой пост и спускается в лазарет. С содроганием пройдя мимо койки, на которой дремлет закутанный в бинты Лесаро, он поручает себя заботам врача. Отказавшись от дозволенной порции морфия, Салазар испытывает больную радость от тех мучений, что причиняют ему докторские игла и щипцы. Страдания кажутся ему заслуженной карой.       Несмотря на то, что никто из подчиненных – ни взором, ни жестом, не намекает на его оплошность, мужчина продолжает корить себя. С той же нездоровой радостью, с которой он сжимал зубы, когда врач обрабатывал пулевую рану, он наблюдает за слоняющимся по палубе Магдой. Угловатое лицо тюремщика – серое, угрюмое, чуть искаженное неверием, кажется ему отражением собственного душевного состояния. Салазар знает: уж кто-кто, а Магда ставит ему в вину то, что случилось. И правильно делает…       Когда небо розовеет, а ярко-бирюзовые воды окрашиваются в пастельные тона, командор приказывает бросить якорь. Держа в руках зажженные свечи, команда «Немой Марии» стекается к шканцам, где на кусках чистой парусины лежат одиннадцать тел. Согласно корабельной традиции погибших моряков хоронят в море.       Поочередно каждое тело зашивают в парусиновый саван и утяжеляют ядрами. Затем, под тихие звуки молитв, свертки спускают на воду и предают морской пучине. Вычитывая отрывки из молитвенника, Салазар искренне жалеет о том, что именно он должен молиться за души усопших. Ему претит обращаться к Богу, в великодушии которого он окончательно разочаровался. Какое дело Богу может быть до мертвых, когда он столь безжалостен к живым?       После похоронной церемонии Салазар направляется в свою каюту. Вытянувшись на кровати, он спит – настолько крепко, насколько позволяют заживающие раны, а с наступлением ночи возвращается на свой пост. Лесаро ранен, Мосс недостаточно опытен, чтобы вести корабль в темноте, а значит, ему придется нести ночную вахту.       Стоя у штурвала, командор покачивается, как подрубленное дерево. Простреленное предплечье все еще ноет, да и многочисленные порезы дают о себе знать. Плохой сон едва ли разогнал усталость, но что больше всего тяготит, так это мысли – безрадостные и тревожные. Глядя на звезды, рассыпавшиеся по бархатисто-черному небу, и на призрачные тени моряков, скользящие в свете фонарей, Салазар думает о Лесаро. Он понимает, что это несправедливо по отношению к погибшим, но ранение Хуана Карлоса оставило в его душе особенно мрачный след. Даже, когда врач сказал, что жизни лейтенанта ничего не угрожает, страхи его не поблекли. От одной мысли, что Лесаро мог исчезнуть навсегда, у Салазара возникает такое чувство, будто в него впиваются железные когти. Ничто не сможет сравниться с тем горем, что он испытает, потеряв этого доброго и благородного человека.       Разве, что…       – Сеньор…, – робкий мальчишеский голос нарушает ночную тишину.       Теплое дыхание смешивается с порывом просоленного морского ветра.       Обернувшись, Салазар вздрагивает: на него взволнованным карим взором смотрит Джек. Его смуглое лицо почти сливается с бархатистой тьмой, в широко раскрытых глазах пляшут отсветы корабельных фонарей. Тут только командор вспоминает, что за прошедшее время он ни разу не вспомнил о своем юнге, которого не видел с той поры, как началась погоня за пиратским корветом.       – Джек? – обращается он к подростку, ощущая легкий укол стыда.       – Сеньор, что случилось? – с тревогой спрашивает бывший пират, – я… я слышал как состыковались корабли. Когда же закончился абордаж, я искал вас и встретил сеньора Мосса. Он сказал, чтобы я вас не беспокоил – что вы ранены, и у вас много дел…       – Дел у меня действительно было немало. Прости, что не уделил тебе время, Джек и…       – Вас и вправду ранили?       – Да. Задели немного.       – Тогда почему вы несете ночную вахту? Где сеньор Ле…, – резко Джек обрывает фразу на полуслове.       На мгновение его карие глаза сощуриваются. Когда же они расширяются снова, страх искажает его юное лицо.       Глядя на встревоженного мальчика – столь честного и открытого, Салазар ловит себя на желании все рассказать. Признаться в своей опрометчивости, а так же посетовать на несправедливость, жертвой которой он стал.       – Сеньор Лесаро тяжело ранен. Он поправится, но проведет в лазарете не одну неделю. Так же ранили сеньора Сантоса, Энтони, и еще нескольких солдат и моряком. А одиннадцать человек распрощалось с жизнью… ты видел похоронную церемонию?       – Церемонию?! – Джек вздрагивает, – то, есть… простите, сеньор, но я ничего не видел. Я сидел в кубрике, как мне велел сеньор Мосс…       – Церемония проводилась поздним вечером. Одиннадцать человек…, – со вздохом повторяет мужчина, – таких потерь не было давно.       – Как это произошло? Пираты подготовили ловушку?       – Нет, – признается Салазар.       С каждым следующим словом у него возникает такое чувство, словно он вынимает из сердца отравленные шипы.       – Когда наша «Мария» почти что настигла вражеский корабль, пираты подняли белый флаг. Я подумал, что они хотят сдаться и поплыть на суд – и вступил в переговоры с их капитаном. Однако, как оказалось, пираты попросту хотели откупиться – спасти свои шкуры и сбежать от наказания. Когда же я дал им понять, что не оставлю их преступления безнаказанными, они начали бой. Их было меньше, чем нас и они были плохо вооружены, но так как нам пришлось атаковать спонтанно, это повлекло за собой роковые последствия. Кроме того, идя на абордаж, мы предварительно обстреливаем неприятельскую палубу, что еще больше минимизирует потери с нашей стороны.       – Вы вступили с пиратами в переговоры?! – пораженно выдыхает Джек, – но почему?!       «Потому, что я вспомнил тебя», – думает, но не отвечает командор.       Неожиданно он замечает, что на лицо мальчика наползла тень. Неясная эмоция – то ли возмущение, то ли разочарование, отображается на нем. Затем, будто бы в смущении, он опускает глаза. Отчего-то Салазару кажется, что Джек прочел его невысказанную мысль – и мысль эта ему не понравилась. Во всем облике подростка появляется некая сдержанность и напряжение, как при затаенной обиде.       Кое-как Салазар подавляет рвущийся вздох. Больше всего на свете ему хочется, чтобы Джек прильнул к его раненной руке, погладил ее, сказал какие-нибудь простые, но искренние слова. Ему хочется, чтобы его пожалели – так, как жалеют человека. Хоть на одну минуту он хочет побыть человеком, а не старым, уставшим от жизни капитаном…       Но Джек продолжает стоять, потупив глаза – напряженный, хмурый и задумчивый. Когда же он подымает взгляд, становится видно, что тень так и не сошла с его лица.       – Я могу чем-то вам помочь, сеньор? – спрашивает он со странной дрожью в голосе.       – Нет…, – выдыхает командор, – ты… можешь идти спать.       – Доброй ночи, сеньор, – отвесил учтивый поклон, мальчик поворачивается на пятках.       Когда его гибкая фигурка растворяется во мраке, Салазар чувствует опустошение. Сознание его гаснет, точно задутая свеча, и всем его существом овладевает противоестественное равнодушие. Крики работающих матросов кажутся ему совсем глухими, звезды – тусклыми, и даже время будто бы останавливается или же наоборот – начинает течь так быстро, что он едва может его ощутить.       Стоя на посту, мужчина отстраненно наблюдает за тем, как облака на горизонте бледнеют, ночная чернота сменяется предрассветной синью, а затем – нежным хаосом сизо-розовых мазков. С первыми лучами солнца на мостик поднимается Стивен Мосс – временно избавленный от своих обязанностей, командор возвращается в каюту. Он идет туда не потому, что хочет спать или расслабиться, а… просто идет.       Открывая глаза, Салазар не чувствует себя ни бодрым, ни усталым. Безрадостно встретив полдень, как-то механически натянув китель, он снова направляется к штурвалу. Сонный офицер встречает его неуклюжим кивком.       Днем палуба «Немой Марии» гораздо более оживленная, но сегодня в возне матросов нет обыденного задора. Траурные лица резко контрастируют с улыбающимся солнцем. Ясный день омрачен минувшей трагедией. Таким же мрачным будет и завтрашний день – насколько бы ярко не светило солнце, и послезавтрашний, и после, и после…       Снова сгибаясь под тяжестью вины, Салазар осматривает палубу. С отчаянием он понимает, что опять-таки ищет Джека – так, как заблудившийся во тьме путник ищет огни жилого дома. Как назло, мальчика нет на палубе – наверное, он помогает Мигелю с обеденной стряпней… впрочем, это и к лучшему. Ему не следует так часто думать о Джеке и тем более – искать в нем поддержку.       Час сменяется часом, солнечные лучи тщетно силятся разогнать угрюмые тени. После обеда командор вновь окидывает взором палубу – и снова чувствует горечь, когда не замечает на ней ребячью фигурку. Наклонившись к штурвалу, он тихо ругает себя и клянет навязчивое желание, что так прочно угнездилось в его сердце.       Бросив третий непроизвольный взгляд на палубу, Салазар видит Мосса. Похоже, он поднялся из лазарета и теперь шагает к капитанскому мостику. Движения офицера тоже изменились – из них исчезла горделивая, чуть самовлюбленная грация.       Поднявшись на мостик, Стивен Мосс выпрямляет спину. Готовясь услышать невеселые вести, командор делает глубокий вдох:       – Докладывайте, Мосс.       – Капитан…, – голос у офицера изменился так же, как походка, – сеньор Бартолли просил передать вам, что жизням раненых больше ничего не угрожает. Однако для полноценного выздоровления их следует доставить на сушу…       – Мы держим курс на Санто-Доминго. Не может быть и речи о том, чтобы продолжать патрулирование – я уверен, губернатор нас поймет… что-нибудь еще?       – Да, капитан, – Мосс опускает глаза.       Когда он поднимает их снова, в них появляется влажный блеск:       – Сеньор Лесаро пришел в себя.       Салазар вздрагивает:       – Он сейчас в сознании?       – Нет, капитан, но…, – Мосс заминается, – когда я осведомлялся о его самочувствии, он попросил вам кое-что передать. Сеньор Лесаро хочет сказать вам, что… он гордится вами. А еще он просит вас не жалеть о том, что вы сделали… и что не ваша вина, что сделанное вами добро не оценили.       Салазар чувствует, как к горлу его подкатывает горький комок. Он вдруг ясно представил себе лейтенанта, беспомощно лежащего на кровати – с белым, как парусина, лицом, закрытым левым и устало прищуренным правым глазом. Раненный, прикованный к больничной койке – он говорит офицеру эти слова и вновь ищет что-то светлое там, где сам он не видит ничего, кроме мрака. Эта картина, столь четко нарисованная воображением, заставляет сердце командора сжаться – и в то же время наполняет его живительном теплом. В порыве чувств он оборачивается к своему подчиненному и изгибает губы в безрадостной улыбке:       – Ничто не изменит нашего Лесаро, не правда ли?       – Воистину, капитан, – с внезапной резкостью отзывается Мосс.       Отчего-то взгляд его суровеет:       – Воистину, сеньор Лесаро – человек, до конца преданный своему делу и своим убеждениям.       От слов офицера Салазару становится не по себе. Конечно, это могло ему только показаться, но они прозвучали как-то двусмысленно.       До конца преданный своим убеждениям…       Не намекает ли Мосс на то, что и ему следовало бы быть верным своим убеждениям – тем самым, что сделали из него неумолимого охотника на пиратов? Впрочем, даже если в словах офицера кроется потаенный смысл, нельзя сказать, что это его задевает. Он даже не знает, что ему было бы легче выносить от своих подчиненных – смирение или же упреки.       – Какие будут приказания, сеньор? – спрашивает Мосс уже повседневным тоном.       – Передай Бартолли, что мы возвращаемся в порт, а значит, он может не экономить на лекарствах, – отчеканивает командор, также вернув голосу обыденность, – и напомни Мигелю, что больным выдаются двойные пайки. Также не отлучайся надолго от лазарета – быть может, Бартолли понадобится помощь. Конечно, я очень надеюсь, что раненые будут вести себя спокойно, но… что это там? – сощурившись, мужчина устремляет взгляд на палубу.       В тени грота собралась подозрительная толпа – виднеются как рубашки матросов, так и мундиры солдат. Слышатся возбужденные голоса, некоторые из толпящихся беспокойно жестикулируют.       – Прикажете проверить, сеньор? – предлагает Стивен Мосс.       Желая сказать «да», Салазар размыкает губы, но некое шестое чувство останавливает его. Холодной змеей в его груди шевельнулась тревога. Снова бросив взгляд на толпу, он жестом подзывает офицера к штурвалу:       – Нет… становись! Я сам…       Спускаясь с мостика, командор чувствует, как неясное беспокойство овладевает им все сильнее. Что-то словно требует его личного вмешательства, подстрекая и заставляя убыстрить шаг.       Когда мужчина приближается к толпе, до слуха его долетают обрывки фраз:       – …эй, Магд! Ну что ты, в самом деле? Можно же и без рукоприкладства!       – Можно или нет, это я сам решу! – слышится грубый выкрик тюремщика, – а ты не упрямься! И нечего на меня так смотреть!       – Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ!       …вздрогнув, Салазар замирает: он узнает этот юный, звенящий от негодования голос.       – Джек?! – вырывается у него вместе со сдавленным хрипом.       Резко поддавшись вперед, командор расталкивает толпящихся матросов. Взору его открывается постыдная картина.       Неподалеку от спуска на нижнюю палубу стоит Родни Магда. Левой рукой он поправляет съехавшую двуголку, правой стискивает упирающегося Джека. Он держит мальчика прямо за волосы, нещадно впивая пальцы ему в макушку. Некоторые из моряков смотрят на тюремщика с возмущением, но на лицах большинства написано пустое любопытство – как у людей, нашедших способ разогнать скуку.       Точно сквозь пелену сна, Салазар видит карие, наполненные слезами глаза Джека. Сознанием его завладевает негодующее удивление, но уже в следующую секунду его сменяет пылкая, неудержимая ярость…       Ринувшись вперед, едва не сшибя кого-то из матросов, командор хватает тюремщика за правое запястье. Стиснув его, точно клещами, он высвобождает волосы мальчика. Вторую руку Салазар, сам того не замечая, сжимает в кулак и отводит назад для сильного удара.       – Сеньор?! – ошеломленно выдыхает Магда, с ужасом глядя на своего капитана.       Его недоумевающий, испуганный голос приводит Салазара в чувство. Ярость его была настолько велика, что, оправившись от нее, он не сразу вспоминает, где находится. При виде потрясенных лиц матросов командор чувствует смущение. Однако он сразу отметает его в сторону, когда встречается с блестящими глазами подростка… неважно! Все неважно: он должен защитить Джека, а остальное не имеет значения! Как Магда посмел поднять на него руку? Как посмел обращаться с ним, как с каким-то отрепьем?       Выпустив жилистое запястье тюремщика, Салазар хватает Джека за плечи. Притянув мальчика к себе, он крепко прижимает его к поле кителя, а затем – со странным нежеланием опускает занесенную для удара руку. Кровь пульсирует у него в висках, когда он смотрит в круглые, как монеты, глаза подчиненного:       – КАКОГО ДЬЯВОЛА, МАГДА?!       – Сеньор, я… я просто…, – запинается офицер.       Ее волнение можно понять: еще никогда он не видел своего капитана таким разгневанным. От шумного жаркого дыхания грудь у Салазара ходит ходуном, а его полный ярости крик напоминает отдаленный раскат грома. Только призвав на помощь гордость, Родни Магда возвращает себе былую выдержку:       – Прошу прощения, сеньор. Этот…, – кивок на съежившегося подростка, – спустился в лазарет – без спросу, без сопровождения и…       – Я хотел навестить сеньора Лесаро! – оправдывается Джек.       В его сдавленном голосе звучит мольба.       – Сеньор Мосс сказал мне, что он очнулся и…       – Он спустился в лазарет без сопровождения кого-либо из старших чинов! Вот…, – свирепо глянув на бывшего пирата, Магда запускает руку за пазуху.       В пальцах его сверкает сталь – и Салазар узнает тот самый кортик, что он видел у Джека вчерашним утром.       – …он был вооружен, сеньор! Он спускался к больным с ору…, – тюремщик обрывает фразу на полуслове.       Дело в том, что услышав обвинение, Джек всхлипывает – с такой горькой обидой, что сердце у командора сжимается. Когда же он понимает, за что мальчик подвергся такому унижению, им снова овладевает гнев. Краем глаза Салазар замечает, как некоторые матросы боязливо отступают от него. Что же касается самого Магды, то он продолжает бесстрашно стоять. Недоумение, написанное на его угловатом лице, ясно говорит о том, что он совершенно не осознает гнусность своего поступка.       Это непонимание еще больше выводит Салазара из себя. Он ловит себя на желании броситься на тюремщика, избить его, швырнуть на палубу… только дрожь, пробивающее жмущееся к его кителю ребячье тельце, помогает ему сдержаться.       Чуть поддавшись вперед, командор приближает свое лицу к лицу офицера:       – С каких это пор мы наказываем наших моряков за то, что они навещают своих раненных товарищей?! – цедит он, вкладывая в каждое слово невыплеснутую ярость.       – Но, сеньор…, – протягивает Магда с тем же чистосердечным недоумением, – этот мальчишка, он… он же…       – Он «что»?! – рявкает Салазар, невольно сжимая ладонь в кулак, – осмелюсь напомнить, что сеньор Джек является нашим юнгой, и имеет такие же права, как и остальные! Кроме того, осмелюсь напомнить, что, оспаривая права членов экипажа, вы оспариваете и правила, установленные вашим капитаном!       – У меня и в мыслях не было преступать закон, что вы установили на корабле, сеньор, – скороговоркой проговаривает тюремщик.       – Как, в таком случае, я могу объяснить себе ваш поступок?!       – Меры предосторожности, сеньор. Всего лишь меры предосторожности…       Сквозь недоумение на угловатом лице проступает злость. С той же свирепостью Магда смотрит на бывшего пирата – казалось бы, совсем недавно томившегося в камере, бесправного и овеянного подозрениями. Заметив же реакцию своего капитана, он поспешно отводит взгляд и чинно выпрямляет спину. По его побледневшему виску стекает капелька пота.       – Свободен! – восклицает Салазар, прожигая взором выпрямившегося подчиненного, – все свободны! – добавляет он, обернувшись к замершим матросам.       Унимая опасное бурление внутри, мужчина стискивает пальцы так, что ногти вонзаются в кожу. Что-то бормоча, моряки начинают расходиться, огибая его по широкой дуге, точно клетку с опасным животным. Если Салазара и задевает их отношение, то лишь поверхностно – никогда еще ему не было настолько безразлично то, что думают о нем другие. Все, что ему хочется – это, чтобы все эти люди разошлись, и у него появилась возможность утешить маленькое существо, дрожащее у него под боком.       Когда матросы возвращаются к работе, лицо командора светлеет, теряя былую грозность. Осторожно поставив Джека перед собой, Салазар опускает ладони ему на плечи. Ласка, звучащая в его голосе, резко контрастирует с недавним гневом:       – Джек…       Мужчина замечает, как по смуглому подбородку скатывается еще одна слезинка. Мальчик не смотрит на него – голова его низко опущена, выбившиеся волосы почти скрывают ему лоб. Он не всхлипывает – слезы текут у него бесшумно, мерно, как дождевые капли по оконному стеклу. Дышит он тоже размеренно, но отчего-то его спокойное дыхание заставляет командора вздрогнуть.       – Джек, ну перестань! Не надо плакать, – мужские ладони ласково пожимают плечи подростка, – я тебе верю, слышишь? Я знаю, что ты не замышлял ничего дурного! Ну, прекрати… посмотри на меня! Давай же, посмотри…       Уперев пальцы во влажный подбородок, Салазар заставляет своего юнгу поднять глаза. Согнув вторую руку, он отбрасывает с его лица черные пряди… и замирает в изумлении.       Глаза Джека полны слез, но в них нет ни обиды, ни возмущения. Их каштаново-каряя гладь совершенно пуста. Весь облик мальчика источает обреченность – как будто в одно мгновение жизнь потеряла для него смысл, обратилась в руины, в тусклое, бессмысленное существование. Самое страшное: в его взгляде нет даже горя – в ту пустоту, что разверзлась в его душе, он смотрит со смирением.       Пораженный увиденным, командор не сразу находит в себе сил сказать:       – Джек, что с тобой?!       Молчание. Слезы вытекают из поблекших омутов, прокладывая соленые дорожки.       – Джек! – восклицает Салазар почти со страхом.       Тут он замечает, что по лицу подростка скользит знакомая тень. Воскресив в памяти тяжкую ночь, мужчина вспоминает, что такая же тень мелькала на нем, когда он рассказывал про абордаж и свою опрометчивую жалость. Что есть мочи Салазар вглядывается в карюю гладь, ловя растревожившую ее бледную эмоцию… и неожиданно он понимает, что ее погасило.       Джек ранен в самую душу. Но он ранен не потому, что его протащили за волосы на глазах у матросов, и не потому, что на него обрушили поток брани. Он ранен потому, что, несмотря на всю его честность, все его трудолюбие, в нем продолжают видеть пирата. Его по-прежнему подозревают – и, что особенно больно, тогда, когда он делает добро. Он хотел проведать Лесаро – дорогого ему человека, а к нему отнеслись как к преступнику, для которого не существует ничего святого. День изо дня он доказывает свою преданность, но люди, доверия и симпатии которых он добивается, видят лишь его темное прошлое и жестоко отвергают его.       Салазар чувствует, как по телу его разливается сила – гораздо более могучая, чем та, что пробуждается в нем перед боем. Он понимает: эта сила дана ему, чтобы оказать Джеку поддержку, изгнать из его сердца тоску и горе. Вновь он сталкивается с несправедливостью мира, но мириться с нею он не намерен…       Притянув Джека к себе, Салазар крепко обнимает его, точно бы вливая в него часть своей мощи. Затем, будто с неким вызовом, он встряхивает плачущего подростка. Ласка в его голосе соседствует с настойчивостью:       – Джек, не надо! Джек, ты… ты меня оскорбляешь! Неужели доверие сеньора Магды значит для тебя больше, чем мое?! Почему ты плачешь?! Зачем растрачиваешь себя на людей, которые того не заслуживают?! Ты – честный, талантливый, трудолюбивый парень, и если кто-то этого не понимает, это его вина, а не твоя!       Всхлипнув, мальчик выныривает из крепких объятий. С сердечным трепетом мужчина замечает, что его глаза больше не пусты – теперь в них отображается счастливое неверие. То же неверие звучит и в его тихом, сдавленном слезами голосе:       – Вы… вы, правда, мне доверяете?       – Правда, правда и еще раз правда! И сеньор Лесаро тебе доверяет, и сеньор Сантос, и Нико, и сеньор Мигель! Ну, а что касается сеньора Магды, то он просто не сумел тебя разглядеть… и знаешь, он многое от этого потерял!       Губы Джека поддергиваются в слабой улыбке. Однако в следующую секунду его красивое лицо искажает судорога. Душевная боль, что он испытал, была слишком сильна.       – Ну-ну, esta bien…, – мягко протягивает Салазар, подпирая бывшего пирата рукой, – что-то ты совсем расклеился! Нельзя же так, ну…       Рука, подпирающая мальчишескую спину, беспокойно вздрагивает. С тревогой Салазар обнаруживает, что рубашка у Джека пропитана холодным потом, а его смуглое лицо приняло некое странное, отстраненное выражение.       – Мне страшно…, – говорит он вдруг, пряча взгляд в черно-белом рукаве кителя.       Хрупкое детское тело начинает пробивать дрожь – от нее мужчиной овладевает необъяснимый страх. Но в тоже время в душе у него снова разгорается настойчивый «костерок», а его сознание становится необычайно ясным, как небо после шторма. Еще никогда Салазар настолько хорошо не понимал, чего он хочет и что должен сделать.       Он должен дать Джеку опору. Должен стать для него крепостью, в которой он сможет укрыться от бед, щитом, что заслонит его от несправедливости…       «Как мне это сделать?» – спрашивает он у самого себя.       И прояснившееся сознание мгновенно подсказывает ему решение. Раньше такое решение смутило бы его, но теперь смущение, чужое мнение и собственные предрассудки кажутся ему чем-то ничтожным.       Поэтому он берет Джека за плечи и – сжимая их так, чтобы унять нервную дрожь, уверенно начинает:       – Джек, слушай… скажи, тебе хотелось бы жить в моей каюте?       Вздрогнув, бывший пират устремляет на него изумленные глаза.       – Мне давно кажется, что моя каюта для меня слишком велика, – продолжает командор, – да и в ней нередко бывает одиноко… а так мы могли бы проводить вечера вместе! Я мог бы читать тебе книги, с которыми ты сам пока что не справишься, мы могли бы участить занятия, да и просто говорить по душам… ну, так как?       Карие омуты наполняются радостью – лишь слабое неверие тревожит их засиявшую гладь:       – А разве… разве я могу жить у вас?       – Почему бы и нет? – улыбается мужчина, – я сегодня же скажу плотнику прикрутить к стене подвесную кровать. Ну а вещичек у тебя немного, ведь так?       Джек не произносит ни слова, но его взгляд говорит больше, чем любые слова. Каждая его черта светится безумным счастьем – от него на глаза Салазару наворачиваются слезы. В еще больший трепет его приводит сознание того, что это счастье сотворил он сам, что он – жесткий, мрачный человек, способен дарить такую радость.       Тут Салазар чувствует, как Джек обнимает его поперек груди. Кажется, что своими объятиями он вливает в него часть испытываемого счастья – подобно тому, как ранее он сам старался влить в него свою силу. Это ощущение причиняет сладостную боль. Впустив же ее в свое сердце, командор чувствует, как внутри него точно бы рушится невидимая преграда. Пламя, что разгорелось в его душе, наконец-то заполняет и выжигает его полностью, но после его буйства не остается пустота. Цинизм, хладнокровие, ненависть – мрачные чувства, что доселе помогали ему держаться, сгинули, уступив место нежной теплоте. Таинственный скульптор, что взялся за его новый образ, доделал работу до конца. Самое главное: этот новый образ он принимает с благодарностью… все! Он больше не Морской Палач, не ожесточенный, разочарованный человек. Отныне он – мужчина, посвятивший свою жизнь ребенку.       С всплеском «Немая Мария» разрезает встречную волну. Сквозь пелену слез командор видит неистовую голубизну Карибского моря. И впервые, глядя на его лазурные воды, он думает не о том, что они отнимают, а о том, что они могут дать.       – Спасибо…, – шепчет Салазар изломанному волнами горизонту, – спасибо!       Спасибо за него!