Багерлее-блюз

Время текло медленно. Даже наличие в камере свечи не особо влияло на его течение, скорее напротив, ограничивало его — такая свечка живет не больше двух часов, однако сейчас Ричарду казалось, что она бесконечна. Слова Рокэ взволновали его, снова поднимая из глубин подсознания леденящее волнение, с которым Окделлу с таким трудом удалось справиться. А ведь Ричард почти воспрял духом, получив весточку от Эпине, а когда Рокэ одолел лихорадку и вернулся в сознание, Дикон и вовсе позволил себе надеяться на благоприятный исход их злоключений. И вот, пожалуйста — эр видите ли должен умереть за своего короля! И если бы Алва бредил, так нет же… С одной стороны Ричард, как бывший человек Чести знал чего стоит данное кому бы то ни было слово и тем более клятва, однако, подобное отношение к обещаниям никак у него не вязалось с Рокэ Алвой, для которого, как Дику казалось прежде, понятие Чести было чем-то удивительно несущественным. Маршал клялся. Публично, принимая у Оллара легендарный меч Раканов. Но Дик ни минуты не верил, что Рокэ сколько-нибудь тревожит мнение о его моральных качествах дворового окружения или даже самого свергнутого Фердинанда, а потому упертость Алвы в этом вопросе была непонятна, даже слова Рокэ про Повелительство и Кровь, ситуацию не проясняли. Клятва на крови… Это было чем-то несерьезным, напоминавшим легенды про Ушедших, сказки нашептываемые стариками, которые Ричарду запрещалось слушать в детстве. Мирабелла приходила в тихую ярость, если замечала, что няньки и кормилицы забивали головы детей древней ересью, отступая от эсператистских канонов. Сейчас Дикон мыслил гораздо шире и даже допускал, что догальтарские дела имели место быть, но серьезно относиться к этому не мог, как и не мог, не желал, понять монсеньора. Даже если Рокэ действительно верил в то, что обязан до последнего вздоха бороться за жизнь Оллара, это не повод, чтобы вот так сложить голову на радость Альдо! Это так не похоже было на того Алву, которого Ричард знал, и кажется… любил. Дик долго выдохнул и, не отнимая подбородка от колен, на которых покоилась его голова, скосил глаза в сторону лежавшего на лавке Рокэ. Глянул и вздрогнул, наткнувшись на ответный, удивительно осознанный и твердый взгляд бывшего маршала. Рокэ смотрел странно, заставляя сердце Ричарда биться сильнее. Было бы неловко, и юноша бы стушевался, если бы не совместно пережитое, поэтому Дикон выдержал взгляд, глаз не отвел, более того, Ричард, погружаясь в синий омут кэналлийских глаз, поймал себя на желании податься вперед и коснуться губами губ монсеньора. — Эр Рокэ… — пробормотал он, с трудом стряхивая с себя наваждение, толком не понимая, что должно последовать за обращением, — я… — Знаешь, я никогда не сказал бы тебе ничего подобного в иных обстоятельствах, — тоже очень тихо прошептал Рокэ, продолжая смотреть пронзительно, и вызывая этим взглядом внутри Ричарда настоящую бурю, — но сейчас, пожалуй, позволю себе такую роскошь, — на изможденном лице Алвы появилась тень улыбки, — ты славный парень, Ричард Окделл. Не в меру порывистый и излишне романтичный, иногда недальновидный и слишком открытый, но в целом… Ты волен не поверить мне, Дикон, время, которое ты был в изгнании… я скучал по тебе и… Дик замер, не решаясь вздохнуть, ощущая как собственное сердце болезненно и сильно колотится, где-то в горле, понимая, что Рокэ не закончил свое удивительное признание и невозможно боялся и одновременно жаждал услышать продолжение. Он, плененный хриплым, надломленным голосом монсеньора, позабыл о постигших их горестях, о разрывающей его тревоге, полностью отдавшись сладостному томлению, и мечтал только о том, чтобы время остановилось навеки и огарок свечи, что освещал их камеру, не догорел никогда. Много ли нужно влюбленному мальчишке? Жизнь порою делает такие невозможные вещи, что предвидеть подобный кульбит не под силу ни одной Премудрой Гарре. Узнай Ричард, что самый сладкий и волнующий момент в жизни он испытает в удушливой камере Багерлее, слушая хриплый голос едва ли на насмерть замученного кровника, который признается в том, что бестолковый оруженосец для него не пустое место, он не поверил бы, ни за что. Рокэ, переведя дыхание, еще тише продолжил: — Видишь ли, даже понимая всю опасность подобной привязанности, я не могу ничего с собой поделать — ты по-настоящему мне дорог, наверное, ближе людей у меня на этом свете не осталось. И сейчас, перед лицом неминуемой гибели, я могу, наконец, в этом тебе признаться. Когда ты отравил меня, я был зол, но прежде всего на себя за эту слабость к тебе, теперь же, несмотря на скверное положение — счастлив тем, что ты вернулся, возможно, впервые за много лет. Как думаешь, — Рокэ через силу усмехнулся, касаясь слабой рукой слипшихся от жары волос Ричарда, — за это стоит сложить голову на плахе? — Не согласен, за это стоит бороться! — вскинулся Ричард, осторожно перехватив тонкое запястье Рокэ, и перед тем как прижаться губами к его пальцам, твердо и ненамеренно зло добавил: — Мы должны биться, эр Рокэ! Рокэ качнул головой, молча наблюдая за порывом Ричарда. Дикон целовал его пальцы, дурея от собственной смелости, распаленной словами Алвы. Согласиться он мог только с тем, что при других обстоятельствах и в другом месте, он тоже не осмелился бы дать волю пробудившемуся в нем сумасшествию, которое внезапно оказалось взаимным. Губы Ричарда с упоением скользили по сухой горячей коже, осторожно касаясь каждого пальца, невольно вспоминая, как вызывающе красивы они были в обрамлении серебра и сапфиров, как крепко сжимали они оружие, какой силой обладали, сдерживая дьявольский норов Моро. Дикон не догадывался об этом прежде, но он определенно любил их, давно, исподтишка любуясь безупречной формой и завидуя хватке. Отдав должное каждой фаланге, Ричард скользнул вверх и припал поцелуем к запястью, под кожей которого бешено бился пульс до сих пор молчавшего Рокэ. Ни разу, за всю свою недолгую жизнь, Ричард не целовал ничьих рук с таким чувством! Ни Катарина, ни прекрасная баронесса, кожа которой благоухала цветами, ни одна из мимолетных алатских любовниц, не заставляла нутро Ричарда гореть таким закатным пламенем, одновременно с головой накрывая его волной рассветной нежности. Подумать только! Мужчина, кровник, монсеньор… Понять это было невозможно — остановить нереально, Ричарда повело и закружило. Безнадежность и заставляющий холодеть в этой проклятой жаре страх, стирали границы дозволенного и освобождали глубинное, так долго скрываемое и истребляемое: убийца отца, гайифский грех, обожаемый чуть ли не с первых дней эр. Скользя губами по руке Рокэ, Ричард не мог сейчас понять лишь одного, как вообще он смог продержаться так долго вдали от этого невероятного человека и не сойти с ума от тоски и ревности, сидя на краю света и ловя слухи о блестящих победах Рокэ? А еще Окделл жалел о том, что не сделал ничего для того, чтобы не допустить издевательства над Алвой, даже если для этого ему пришлось бы открыто выступить против Альдо. Впрочем, если бы выступил, то все сложилось бы иначе и, весьма вероятно, что открыться монсеньору Ричарду удалось бы лишь будучи выходцем. Как показала жизнь, Альдо не собирался играть с Вороном в игры, как и менять своих намерений относительно бывшего маршала, карая всякого, кто выкажет сочувствие кэналлийскому герцогу. Мысль о неотвратимости намерений Ракана заставила Дика, на мгновение отстраниться от руки монсеньора, и вскинуть на него глаза. Рокэ руки не отнимал, смотрел широко распахнутыми глазами, дышал словно раненый зверь — часто и жадно, однако комментировать происходящее не торопился, что заставило Ричарда свести брови к переносице и, осознавая насколько нелепо и странно это прозвучит, сердито заявить: — Вы же понимаете, эр Рокэ, что так просто он вашей головы не получит.