***
Снаружи воет ветер, раскачивая открывающиеся двери, громко стуча ими о каменные стены и захлопывая их снова. Внутри дрожит короткая чистая занавеска, окно наполовину открыто. И мигает единственная лампочка над круглым кухонным столом. Включена, выключена, включена, выключена и снова включена; она наконец останавливается и остается включенной и дальше. Одна из прихвостней Платта пугается внезапной яркой вспышки лампочки. Она хмурится и ударяет кулаком по столу, пьяная от виски и взвинченная как кукла. Хватит! Платт затягивается трубкой, недовольный. Успокойся. Успокойся? — голос прихвостня начинает подниматься. — Успокойся? Рей берет тряпку над тостером, вытирает побитые тарелки и кривые столовые приборы, не обращая на остальных внимания. Она давно привыкла к фальшивым перебранкам Платта и прихвостней. Каждый вечер они сидят вокруг кухонного стола, и их рты выкрикивают проклятия и пьют. Ничего важного оттуда не доносится. Сегодняшний вечер не исключение… Прихвостень вдруг встает из-за стола, переворачивая стул. Мы отсиживаемся здесь, молясь, чтобы рыба вернулась, но она не возвращается. Рыбы больше нет. Люди пропадают, и дома горят. Здесь где-то болезнь. Проклятье на наши головы. Никто не говорит, почему эти вещи происходят. Никто не решается сказать об этом вслух. Никто не решается сказать правду. Какая красивая речь. — Кольцо дыма окружает лицо Платта. — И что за правда, а? Прихвостень сужает глаза. Это её вина. Чья вина? — икает другой. Рей. Её вина? Её вина? Рей напрягается, забывая, как двигаться. Это все её вина, Платт. Да, это все её вина. — Я не заставляла море забрать всю рыбу, — говорит она, уставясь в раковину, ища выход из этого ада. Это её вина! Это её вина! Они такие громкие… Она стискивает зубы. — Заткнитесь. Это все твоя вина, Рей. Все знают, что это так. Прихвостни окружают её, как голодные стервятники с красными лицами, плюясь и бурля. Это все твоя вина – нескончаемый хор в её голове.***
— Нет, — говорит она серому морю. Нет. Море хлещет на берег, выкидывая соль на её невидимые раны; соль жжет. Но она остается, пока облака скручиваются в гигантскую спираль над её головой, будто ложкой закручивается горячий чай в чашке, ветра вертятся в головокружительном заклинании, камни под её ногами острее, чем ножи в кухонном ящике. Крик Рей похож на призрака, стучащего в закрытую дверь. И когда она смеется, будто миллион осколков укореняются и разрастаются внутри неё. Перед тем как Маз нашла её у дверей маяка, одинокая чайка присматривала за ней, её защитница пожирала кусочки хлеба вокруг корзины. И она была всего лишь жалким плачущим ребенком, замерзшим и голодным. Никто не знал, что делать с ней, или что значит её прибытие на Ак-то. Многие боялись и верили, что она вышла из моря. Многие боятся её сейчас. Это все твоя вина. Нет. Довольно. Довольно, думает Рей. Она обхватывает себя руками – они никогда не сломают её – и вонзает обгрызенные ногти себе в руки. Она сломает их первая.***
Немного накрапывает дождь, поначалу медленно, мягко стуча по крышам домов в Ак-то, как топот маленьких ножек. Шторм пройдет, думают люди в городке. Поэтому они все и спят, как и обитатели рыбного домика. Только Рей не дремлет. Она стоит на коленях перед аккуратно заправленной кроватью и в спешке собирается. Ей нужно взять с собой не так много вещей. Ничего из этого по-настоящему не принадлежит ей. Немного одежды. Пальто. Что-нибудь перекусить. Несколько её рисунков. Она определенно не сможет взять необратимые линии, которые вырезала на стенах; они остаются, они будут в её сердце. И она точно не может взять бабочку. Нет, будет неправильно, если она так сделает. Бабочка покоится на столе в банке, недвижимая, больше не умоляющая выпустить себя на волю. Рей открывает единственное окно, молния мерцает в небе, гром слабо рычит в отдалении; гроза близко; она не уходит. Рей поднимает банку. Бабочка дергает крыльями дважды, сомневающаяся, что за стеклом банке все еще существует мир. Но она больше не мешкает и устремляется в полет, исчезая в темноте, как померкнувшая мечта. Рей тоже скоро исчезнет. Но она не уйдет без прощального подарка. Рей выходит на цыпочках в коридор. В конце находится спальня Платта, его дверь слегка приоткрыта в левую сторону. Она прислушивается к его громкому храпу. Было время, когда Рей представляла, как засовывает свернутые носки ему в глотку ради минуты тишины, но когда она покинет Ак-то, у Рей будет вся тишина в мире. Она заходит в спальню. Будто еще одна тень на стене, она двигается, зная каждый свой шаг, прежде чем сделает его, зная, где он держит свои секреты. Она открывает первый ящик его поцарапанного комода, в нем лежит маленькая непотревоженная коробочка, и внутри – все деньги, которые Платт утаивал от неё. Вонючий мерзавец. Она забирает то, что принадлежало ему, и закрывает за собой дверь. Она уже близко. Осталось всего пара шагов до двери. Скоро она исчезнет… Включается свет в коридоре лестницей выше. Он жгучий, как свет прожектора. Он обжигает. Маленькая рыбеха, что ты делаешь? — на верхушке лестницы появляется один из прихвостней. Рей не смотрит вверх. Ты уходишь, рыбка? Она тянется к ручке двери. Платт! — кричит прихвостень. — Платт! Рей бежит…***
— Это конец! Гроза начинает свою симфонию: разрушительные волны громкие как цимбалы, удары грома как стук барабанов. Все на Ак-то поднимается к её шуму, звук достигает ужасающей громкости. За всем этим следует оглушающий крик, но он тонет в грозе, поглощающей его. — Это конец! Жители, соседи, друзья, смотрите! Это конец! Горожане оставляют свои кровати, все еще одетые в халаты и тапочки, и собираются на городской площади под черными зонтами. Полузакрытыми глазами они смотрят на три дерева, посаженных там. Это не обычные деревья. Одно из деревьев заражено, – черные муравьи ползают вокруг его полостей – другое горит даже под дождем – нимб золота венчает горящую листву, языки пламени лижут распростертые ветки – и третье кровоточит – капли крови капают из полости и падают на землю как сироп с кленового дерева, кинжал засунут в его ствол. — Это конец! — кричат горожане. — Это конец! Может, это действительно конец. Главная улица ужасно многолюдна, жители выстроились, чтобы взглянуть на деревья, другие окружили их. Все происходит во время приближающегося к их дверям шторма. Рей оглядывается через плечо на прихвостней, которые пытаются её догнать. Она продолжает бежать, отталкивая тела со своего пути, сражаясь с волнами лиц с пустыми глазами, которые глядят с разинутыми ртами, выглядящими как черные дыры. Воровка! Остановите воровку! Руки достают до неё, ногти впиваются в её руки; это ловушка. — Отпустите меня! Ты правда думала, что у тебя получится? — Платт возникает перед ней, выхватывая сумку с её собранными вещами и деньгами, которые она украла. — Маленькая воровка! В суматохе одна из женщин замечает, что её муж уже не рядом с ней. Она ищет его в толпе – толпе, превращающейся в городскую погибель. — Вы видели Эрла? — спрашивает она пекаря, пока дождь начинает лить сильнее. — Вы видели Эрла? — повторяет она вопрос сантехнику, учителю, почтальону и соседям. — Вы видели моего мужа? — Отпусти меня, Платт. Отпустить тебя? Отпустить, когда ты сделала это? Шепоток голосов поднимается в толпе. Она сделала это? — Она сделала это. Ты принесла нам неудачу. — Платт подходит ближе. — Ты приносишь неудачу. Рей выпутывается из конечностей. Толпа наступает на неё. Она приносит неудачу, говорят они. Неудачу. Они ведут её на площадь, окружают её, готовые растерзать желтыми зубами. Здесь некуда идти, негде спрятаться. Рей натыкается на кровоточащее дерево за её спиной. — Оставьте меня в покое. Ты и так одинока, девочка. Её слезы можно спутать с каплями дождя; они свисают с её ресниц, пока внутри неё, никому не видимый, разрастается огонь, сжигающий её ребра как деревяшки, её сердце – как кусок угля. Она едва может дышать. Рей карабкается как испуганная мышь, застрявшая в мышеловке, ища опору сзади, её рука сгибается вокруг кинжала; она вытаскивает его; это церемониальный кинжал, его лезвие изогнуто, витиеватая рукоятка похожа на скорпиона. И как скорпион она ударяет, целясь Платту прямо в глаз. Тот воет на равнодушную луну. Рей дрожит, держа кинжал между собой и горожанами. — Вы сами сделали это с собой, — говорит она, её голос режет как окровавленное лезвие. И затем она убегает. — Вы видели моего мужа? Эрл! Эрл, где ты? — Вся надежда у меня. Вся моя, — улыбается в темноте Лея. — Это конец! Или, может быть, это всего лишь начало.