Льняная шляпа

Прошло всего три месяца после того, как они наконец-то стали свободны. Всё вокруг было окутано болезненной неизвестностью: каждый из выживших, не знал, что будет дальше. Сколько ещё лет разрушенные города останутся разрушенными? Им дали возможность вернуться на родину и увидеть близких. Это был первый приезд после войны. Бывшие марлийские воины остались со своими семьями, а их, солдатов, ждал райский остров. Конни собирался поскорее увидеть мать. Когда она стала титаном, Жан часто видел, как Саша обнимает и успокаивает друга. Тогда Саша ещё была у них. После её смерти, Конни сам обнимал свои плечи, и Жан замечал поблескивающие полосы от слёз на его щеках. Тогда Конни плакал от душащей безвыходности и тоски, сейчас – от неверия, что он снова сможет увидеть маму. Армин собирался в родной город. В город сломанного детства. Микаса прожила там одна эти три месяца, Армин рвался скорее помочь ей. Он знал, что его боль не такая, как боль подруги. Жан желал увидеть её. Он переживал и не находил себе места: последний раз он видел Микасу в том хаосе титанического ужаса. Поэтому Жан без раздумий решил ехать вместе с Армином. Они оба не знали, чего ожидать.

***

Светло-русые волосы разлетелись по подушке. Возле кровати стояла пустая бутылка из-под вина. — До-оброе утро, Элдия! — громко и протяжно проговорил Армин, распахивая занавески. Жан, моментально съёжившись, промычал что-то протестующее в подушку. — Проснись и пой! — ещё более радостно прожужжал Арлерт. — Господи, сколько время? Жан приподнялся на кровати, потирая недовольно глаза. Его шею и обнажённые плечи освещало полуденное июньское солнце. — Уже два часа дня. — Для меня все ещё утро, — возразил Кирштейн, вызывая этим улыбку у друга. — Я был утром у Микасы, если хочешь её увидеть, то ближе к вечеру она собирается пойти к дубу. Так что лучше не затягивай и собирайся. Жан снова промычал что-то в руки, которыми растирал лицо, а после запустил ладони в растрёпанные волосы, постепенно возвращая их на место. — Как она? Армин опустил взгляд, и развернувшись, уставился в открытое окно. — Думаю, тебе лучше увидеть самому. Она больше просто молчит, чем говорит. Ближе к шести часам Жан вышел на улицу летней Шиганшины. На нём была белая хлопковая рубашка, выглаженная, однако небрежно расстёгнутая на три пуговицы, и светлые прямые брюки. На голове Жана покоилась его любимая льняная шляпа. Он купил цветы на местном рынке и успел сорвать где-то по дороге спелое яблоко. Жан вложил в нагрудный карман белый бутон эустомы. Казалось, он шёл с невиданной легкостью, с хрустом кусая фрукт, будто для него одного играла где-то вдали музыка. В руках Жан нес ещё две веточки цветов. Если бы июнь был человеком, наверное, он выглядел бы точно так же. Дома всё меньше и меньше попадались на пути, и Жан вышел на поляну. Лёгкий ветер доносил прохладу наступающего вечера. Невозможно было не узнать это вековое дерево издалека. Его зелёная крона раскинулась в пышном шуршании листьев. На первый взгляд, Жан шёл уверенно, прямой походкой. Но когда оставалось метров двадцать, он остановился. Возле дуба, прямо напротив маленького надгробия, сидела она, обняв колени и уткнувшись носом в шарф. Он будто рухнул. Лёгкие сдавило. Не существовало больше той уверенности, в ту секунду ничего не имело значения, когда её плечи были опущены так. Жан разозлился. Он не мог сдвинуться с места. Он злился на Него за то, что заставил её испытывать подобное. Он злился на себя. За то, что не приехал раньше. За то, что никогда не имел права быть с ней. Жан сдавил чёртовы цветы в руке. «Эрен, грёбанный ублюдок, что ты с нами сделал? Что ты сделал с ней?» Ярость в душе Жана на мгновение сменилась отчаянием. Он напрасно винил мёртвого человека. Не было смысла вообще винить кого-то. Жан прикрыл глаза в поиске правды. Он искал внутри себя что-то, что даст ему силы. Что даст решимости сделать шаг. Дубовые листья зазвенели в ответ на его мольбу, и он осознал. Ветер разметал короткие волосы Микасы, а с ее плеча слетел край накинутого шарфа. Жан шагнул вперёд.