Льняная шляпа

Дни тянулись друг за другом, как облака на небе. Июнь подходил к концу. Армину посчастливилось видеть перемену в них обоих. Жан был до безумия вдохновлён. Он возвращался вечерами и, как обычно, долго не ложился спать. Жан нежно стачивал карандаши в сумраке ночи, освещённый только тёплым светом лампады. Кирштейн делал наброски и исписывал блокнот. В нём явно зарождались идеи. Армин чувствовал, что в доме их теперь трое: он; Жан и его Муза. Но больше всего Арлерт видел перемену в Микасе. Будто даже её щёки розовели иначе, будто её скорбь стала на оттенок бледнее. Он приходил к ней по утрам в брусчатый дом, который находился на самой окраине города, и вместе они изучали лес. Микаса рассказала Армину, как она проводила эти месяцы в одиночестве. Как её мучали воспоминания. Тогда она ощущала, будто её тело просто выламывало от боли. Все дни смешивались в один: она разучилась спать. — Армин, каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу его. Его лицо с закрытыми веками, одно его лицо. Армин, он не заслуживал всего этого. Её накрывала дрожь. — Я знаю, знаю, Микаса, — Арлерт обнимал подругу, — больше всего на свете Эрен хотел, чтобы мы не испытывали страдания. Аккерман соглашалась, горько кивая. Но от этого, её плечи не переставали дрожать. Армин видел это и все равно пытался утешить Микасу. Правда, когда он закрывал глаза, то сам видел те жуткие прорези на скулах Эрена. Но после этих недель Микаса точно задышала с новыми силами. Будто каждый приходящий день ей давался уже легче, будто лето заставляло её проклюнуться. Её движения, некогда тревожные, резкие, начали обретать спокойствие. Микаса протянула руку к цветущей липе. — Думаю, в скором времени мне придется уехать в Марли, — начал этим утром Армин, — в планах политики Элдии проводить широкие переговоры, я должен быть там, как пока ещё действующий командор. Рука Микасы дрогнула. Конечно, Армин не смог бы долго оставаться в Шиганшине. И в эту секунду её накрыло другое осознание. На губах Аккерман и в её голове застыл немой вопрос: «А Жан?» Но Микаса тут же смахнула эту мысль. В сущности, её не должно было это волновать. Он уедет, когда уедет, их не связывало ничего кроме дружбы. Но… Поток её мыслей прервал голос Армина. — И, если честно, я соскучился по Энни, — он, улыбаясь зелёным ветвям, бросил взгляд куда-то в сторону. Микаса оглянулась и заметила чуть подступивший румянец на его лице. Армин робко посмотрел на подругу. Девушка одобряюще улыбнулась, они привыкли так откровенничать. — Знаешь, я давно всё поняла. Помню, как она на тебя смотрела. Всё было ясно без слов. Армин округлил глаза. Сначала Жан, теперь Микаса. Он рассмеялся, что всё было так очевидно. Армин почувствовал прилив нежности в груди, осознавая, что его чувства взаимны. — Я думаю, ты тоже могла бы быть счастлива, Микаса. Щебет птиц заливался в уши. Она знала, что имеет ввиду Армин. Но может ли она, в действительности, испытать счастье? Что это было за чувство? Какое оно на вкус и цвет? У Микасы с её чувствами всегда была дистанция вытянутой руки. Так легче было смотреть на них под углом, анализировать, препарировать. Микаса задержала дыхание и посмотрела вглубь себя. Когда она чувствовала счастье? Блёклым пятном по полотну сознания начали расплываться воспоминания, как краски. Папа возвращается с охоты, папа улыбается. В кустарниках-джунглях богомолы, бабочки. У Микасы шляпка, такая милая, круглая, кажется, из льна. Микаса выдохнула. Она снова убрала воспоминание в нижние ящики своей души. Жан вдохнул полной грудью. Сегодня было ветрено. Он лежал на траве с Микасой, и они глядели в небо. Бесконечное стадо облачных зверей, подсвеченные сумеречным светом. Вечер холодал. — Мне сегодня снилась кадетская столовая, представляешь, — прикрыв глаза, начал Жан, — мы с Эреном уплетали вторую порцию риса с мясом, и удивительно, мы даже не начали спорить. Просто это было так вкусно, что было не до этого. Левая рука Жана покоилась на траве, и рука Микасы также была непозволительно близко. — Я бы все отдала, чтобы попробовать это снова. Жан распахнул веки. «Микаса? Хочет есть?» — Я могу приготовить. Хочешь? — с энтузиазмом ответил Жан, быстро хватаясь за эту возможность сделать хоть что-то для неё. Он был уверен, что вспомнит рецепт. Микаса, не глядя на Жана, кивнула, кротко улыбаясь. — Спасибо... — тихо отозвалась Аккерман, а затем погрузилась в мысли. Сны? Ей не снился Эрен. Последний раз тогда. — Жан, — позвала еле слышно Микаса, а после тут же затихла, пытаясь собраться с мыслями. Кирштейн услышал в её интонации что-то доселе невиданное ему. Будто девушка неумолимо и сиюминутно нуждалась в нём. Пальцы Жана тыльной стороной тихо-тихо, нежно-нежно прикоснулись к пальцам Микасы. Так невесомо, будто от одного прикосновения она покроется иглами. Микасу на миг прошибло точно электрическим разрядом. Все её естество сконцентрировалось на руке – до невозможности лёгкого касания. Жан гладил её ладонь тыльной стороной указательного пальца, будто исследовал Микасу. Будто говорил: «Я здесь, я жду». И Микаса точно слышала это. Ветер разыгрался с полами её юбки. А прикосновение продолжало шептать: «Я не давлю на тебя, я хочу тебе помочь». Небо не казалось таким глубоким, все сузилось, уменьшилось, вес тела не ощущался. Осязание зафиксировалось одной точкой на его тёплых пальцах, даже прохладная трава показалась горячей. Эта негласная поддержка впиталась в кожу Микасы, давая ей силы говорить. — Жан, — она снова позвала его уже настойчивее и, повернув голову, посмотрела ему прямо в глаза, — Эрен приснился мне во время гула. Словно явился мне в сознании. Жан замер, не дыша. — Мы будто прожили иную жизнь вместе, будто ничего этого не было. Я плакала, но знаешь, Эрен попросил меня быть свободной. Он просил снять и выкинуть этот шарф. Микаса одной рукой подняла вверх часть вязанной ткани, рассматривая. Облака темнели, ветер набирал силу, становилось душно. Она сжала шарф в ладони, чтобы его не унес очередной порыв. Жан продолжал смотреть. Микаса ощутила удушение уже на своей шее. — Мне кажется, тебе необязательно снимать шарф, чтобы быть свободной. Это твоя история, часть тебя. Шарф был твоим спасением. И точно после этих слов в Микасе вскрылся тайник со всеми отвергнутыми чувствами: боль начала вытекать. Шрам на щеке кольнул. Осознание такой очевидной истины удивило её. Ей показалось, что это – правда, что это может стать правдой. — Ты действительно так считаешь? — Я честный человек. Жан улыбнулся. Микасе отчего-то стало дышаться легче. В эту секунду на её нос упала капля. Микаса дёрнула лицом от неожиданности, и капли с невообразимой скоростью начали падать быстрее. Жан восторженно приподнялся, он протянул руку, подставляя её небу. — Наконец-то, эту жару невозможно было терпеть, — Кирштейн расправил плечи в удовольствии, снимая шляпу. Микаса тоже приподнялась, она смотрела на Жана, который просто излучал воодушевляющую энергию. Дождь разыгрался, превращаясь в ливень. Жан встал, блаженно откидывая голову. Он словно умывался бесконечным потоком воды. Капли скатывались по его лицу, шее, очерчивали выступающий кадык. С каждой секундой его одежда намокала больше. Микаса смотрела, не отрываясь, в сущности, ей было все равно на дождь. Но она облегчённо вздохнула. Он протянул ей руку, утягивая к себе. — Я решил открыть свою мастерскую в Тросте, — вдохновенно заговорил Жан сквозь дождь, — буду продавать свои картины и создавать нечто уникальное. Хочу освоить разные виды искусства. Я уеду через пару дней. Хлопковая рубашка прилипла к телу Жана, очерчивая его изгибы. Его атлетический торс напоминал скульптуру в музее. Влажная белая ткань превратила его тело в мрамор. И он, всё ещё держа ладонь Микасы, закружил её под своей рукой, точно танцуя с ней. Аккерман прикрыла веки, наслаждаясь освобождающим дождем. Это был ритуал, очищение. Жан кружил её, и влажные чёрные волосы разлетались. Жан уедет, но пока он был здесь. Вода смывала с неё горе, откровение, озвученное сегодня. Сказанные слова таяли под каплями и разлетались в этом безумном танце. Жан уедет. «Уедет, уедет, уедет». И Микаса заплакала то-ли от этой мысли, то-ли от наконец-то пришедшего облегчения. Дождь смывал эти месяцы одиночества, она плакала отпуская их. Капли смешались со слезами, Микаса ничего не видела. Она отдалась этому чувству с головой. Жан услышал всхлип. Он развернул её, вглядываясь в глаза Аккерман. Жан взял в горсть её лицо. — Посмотри на меня, — обеспокоенно требовал Кирштейн. Господи, она плакала. Микаса дышала прерывисто. Ей казалось, что в её груди развернулась пропасть: облегчение – это избавление, но после него всегда остаётся пустота. — Почему ты плачешь? — ещё более встревоженно спросил Жан. — Я не знаю, — Микаса зарыдала сильнее. Жан начал стирать её слезы и капли дождя на её лице. И те, и те всё появлялись, а Жан продолжал их собирать большими пальцами. Продолжал, продолжал. Микаса слышала отрывки его повторяющегося шёпота «Микаса, пожалуйста», «Я рядом, я рядом». Её пробила дрожь от этих слов. — Хочешь, пойдём завтра смотреть на звёзды? — всё ещё держа в руках лицо Микасы, спросил Жан. Девушка горько закивала, точно по-детски. Ей очень хотелось. — Вот и славно, — Жан нежно посмотрел на её раскрасневшиеся щёки. Дождь утихал. Он вытер её последние слёзы, а после прижал к груди, обнимая. Микаса стояла, не в силах пошевелиться. Она была благодарна ему. Жан хотел оставить поцелуй на её макушке, но не стал. Гроза закончилась. Жан проводил её до дома. Наступала ночь. Микаса пригласила его ненадолго к себе: «Пойдём в дом, хоть немного просохнешь». Кирштейн, желая удостовериться, что она в порядке, решил зайти. — Переодевайся в сухое, я заварю тебе чай, отказы не принимаются, — Жан проговорил это насмешливо, но Микаса знала, что он был настроен крайне серьёзно. Поэтому согласилась. Вернувшись, она застала Жана в полностью расстёгнутой рубашке. Лампада освещала его руки с небрежно закатанными рукавами, мокрые волосы. Свет оттенял его безупречные очертания тела, то, что скрывала рубашка, теперь было открыто взору. Сущей воды магнетизм. Жан методично нарезал мяту, пока вода закипала в чайнике. Микаса не двигалась. Смотрела, как он хозяйничает. Жан самозабвенно продолжал заниматься своим делом, по началу не замечая её взгляда. А после точно почувствовал, искоса взглянул и увидел, как она внимательно смотрит. Жан подавил желание ухмыльнуться, хотя было мучительно трудно. — Чай готов, — он поставил на столешнице чашку, прямо перед Микасой, — на этом моя работа окончена, мне нужно возвращаться к себе. Он одарил её улыбкой, искренней и грустной. Жан окинул взглядом уютную кухню, увидел вазу с цветами, что приносил накануне. Он посмотрел ещё раз на чашку, и не зная куда деть руки, запустил одну в волосы. Как это было тяжело, невыносимо. Жан двинулся, собираясь направиться к выходу. — Останься. Надломленный шёпот Микасы эхом разнёсся по комнате. Это была не просьба, а мольба. — Мой дом на самой окраине, рядом с лесом. Не ходи по темноте. Жан задумчиво смотрел пару секунд. А затем просто кивнул, подарив Микасе уже ласковый взгляд. Он знал, что без проблем дошёл бы до дома. И она знала. — Хорошо, я уйду с рассветом. Да и вещи уже не такие мокрые. Микаса кротко улыбнулась: — Я тоже налью тебе чай. Жан чуть подвинулся вбок, давая ей место пройти. И стал наблюдать, как она потянулась за чашкой на верхней полке. Она бы вот-вот достала, но Жан, оказавшись совсем близко сзади, тоже протянул руку вверх. Их пальцы соприкоснулись, Микаса вздрогнула. Снова эти тёплые пальцы. — Решил помочь, — прошептал Жан. Микаса замерла, ощущая как по затылку мелкими иглами рассыпались предательские мурашки. Жан с лёгкостью достал чашку, Аккерман обернулась. Ночь невыразимо хорошо подчёркивала черты и фигуру Жана. Он вложил ей чашку в руки. — Наливай. Микаса послушно вернулась к чайнику, чувствуя, как её сердце до странного забилось чаще. Она старалась вернуть своё прежнее хладнокровие: ей было вообще не свойственно ощущать подобное волнение. Жан терпеливо ждал. Микаса налила чай и по комнате разнёсся запах мяты и ромашки. — Спасибо, это очень вкусно, даже клонит в сон, — вновь заговорила Аккерман после того, как сделала глоток. Они сидели за столом, который освещал яркий лунный свет из открытого настежь окна. Стрекотали цикады. Не верилось, что вечером была такая гроза. — Так ложись. Ты спишь вообще хорошо? Микаса застыла от вопроса Жана и его прямоты. — С-сейчас? — голос Микасы всё же выдал её волнение. — Да, я просто побуду рядом. Я сам ложусь только под утро. Не переживай, я просто хочу, чтобы ты уснула. Микаса смотрела, не моргая, пронзительно-холодными глазами. — Если честно, меня мучают кошмары все эти месяцы. Жан почувствовал, как защемило сердце. — Тогда точно ложись, если что-то будет не так, я разбужу. Микаса кивнула, соглашаясь с Жаном. Ей и правда было бы спокойнее. — Спасибо… — Ты так часто благодаришь меня за простые вещи. Микаса помедлила, прежде чем сказать: — Я много лет не ощущала такой заботы, — девушка посмотрела вниз, а после поспешно встала из-за стола. Жан хотел что-то ответить, что-то многообещающее или трепетное. Но просто промолчал. Так было всегда. Они зашли в маленькую спальню. Ничего лишнего: комод, кровать. Никаких деталей. — Я буду в кресле напротив, засыпай. — Разбуди меня, как будешь уходить, я закрою двери, — Микаса чувствовала подступающий сон. — Конечно, ла-лун. Она повернулась на него, располагаясь на подушке: — Ла… что? — «Ла-лун» – луна на марлийском. Спи. На бледном-бледном лице Микасы появился еле заметный румянец. Она закрыла глаза, благодаря Создателя, что сейчас ночь, и что Жан не увидит её истинной реакции. Она лежала. В пустой голове было лишь одно слово. Рука взволновано сжала одеяло, и Микаса притянула его к себе, утыкаясь в ткань лицом. Луна мерно светила на ночном небе.