Льняная шляпа

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз.

Жан возвращался в отчий дом, обречённым на вечную печаль. Ему так казалось. Сойдя с парома, он поверить не мог, что снова оказался в Тросте. В мирном, кроваво-спокойном Тросте. Идти по его улицам не в форме, без необходимости разрезать телом воздух над крышами — казалось чем-то невероятным, несуществовашим некогда в прошлом. Он не мог поверить, что всё ещё жив, и всё ещё идёт прямой походкой в своем родном городе. Нет, Жан был действительно обречён на печаль. На такую сломленную и горькую печаль, имя которой пустота. Он шёл к дому, не думая, машинально передвигая ногами. Тело вновь обрело тяжесть, и вдохновение, то вдохновение, за которым он стремился сюда, осталось Там. В брусчатом доме на краю Шиганшине; рассыпанными угольными волосами на подушке. Жан купил табак. Он не курил много месяцев, вспомнил, как последний раз курил сигарету в Марли, «стрельнув» её у какого-то солдата. Зажигалка заискрилась, зашуршала огнём, и едкий дым обжёг горло. Жан спокойно относился к этому терпкому табачному вкусу, отчасти ему даже нравилось. Он посмотрел на свою ладонь, на пальцы в шрамах, сжимающие фильтр. Яд никотина разнёсся приятной невесомостью в конечностях. Шагать и волочить это тело стало легче. Он отправил письмо маме заранее, наверняка она его уже ждёт за поворотом. Жан затянулся последний раз и выкинул окурок. Хмурое июльское небо сегодня тоже было по-особенному печально. Так и было. Мадам Кирштейн ждала, вглядываясь в людную улицу. — Жан! — мать радостно махнула рукой сыну, держащей платок, который она взволнованно сжимала до этого. Кирштейн тепло улыбнулся. Он ускорил шаг, мама тут же подлетела, осматривая сына и не веря своему счастью. — Здравствуй, мама, — Жан окутал мать в объятья ширью своих рук. — Жан, мальчик мой, я никак не могу привыкнуть к твоему росту. Вымахал ты, конечно, у меня. Она прикоснулась к щеке сына и вгляделась в его лицо, в его щетину и чуть темнеющие впадины под глазами. Такое повзрослевшее мужское лицо — её хулиганистый мальчишка Жан превратился в красивого и плечистого мужчину. — Жан, сейчас ты точно вылитый отец. Кирштейн грустно рассмеялся. Он привык, что мама с детства ему говорила, что он весь в отца. Даже едким характером. А теперь он, наверное, выглядел точно также. Жан часто размышлял, какие черты ему достались от родителей. Мама говорила, что отец был сильным духом, волевым. Он родился в Подземном городе, трудился так много, чтобы вырваться на свет, и всё равно оставался жизнерадостным. Когда он перебрался в Трост, даже смог устроиться на речное судно. Мама говорила, что он мечтал стать однажды капитаном. Жану не было и трёх лет, когда отец скончался от туберкулёза. Вечная участь подземных. Жан слушал рассказы матери и тоже хотел быть сильным, добиться чего-то. Может даже, сделать это ради отца. Но та сердечность, до омерзения для него очаровательная ранимость, которая, он полагал, досталась ему от матери, заставляла юнца Жана стыдиться своих чувств, рвать и сдавливать в ком только что созданные рисунки. Глупый задиристый Жан пытался скрыть в себе любой признак «мягкотелости». Сильному человеку ни к чему чувства и вся эта изнеженность. Он так считал. Пока не понял, что такое действительно настоящая сила и каким он должен быть. Человек, что ведёт за собой людей, всегда с горящим сердцем. Именно таким увидели Жана в юности, его товарищ смог разглядеть в нём лидера: пылкое сердце, которое может чувствовать Мир, бороться за Справедливость и совершать подвиги. Правда от горящего сердца Жана остался лишь тихо тлеющий огонёк. Он не знал, сможет ли что-нибудь вновь распалить его и вернётся ли когда-нибудь та бушующая страсть в кровь. Жан посмотрел в серые глаза матери, её морщинки в уголках глаз отозвались в душе Кирштейна нежностью. Он ощутил наконец-то то искреннее и приятное чувство. Жан почувствовал, что он наконец-то дома.