Все и одинокие сердца (all and the lonely hearts)

Всё было голубым. Он посмотрел в обе стороны длинного коридора. Он чувствовал, как бешено бьётся его сердце. У них больше не было времени. «Джон, вы хотите что-то сказать, но не говорите этого…» Хлорка попадала ему в ноздри, и вена прыгала на шее. Он побежал, снова и снова выкрикивая это имя. Это было его счастливое слово. Это было слово судьбы. Он открывал все двери, какие мог найти, срывал шторы, разбивал окна. Аккуратное круглое отверстие в центре стекла. Но он ничего не видел. Поймай его, поймай его. Он повторял это имя снова и снова. Все вокруг становилось оранжевым, чтобы вскоре стать горячим и обжигающим. «Скажите это сейчас». Он ждал взрыва. Его так и не произошло. Он услышал сухой стук. Тело. Тело, упавшее на землю. Всё было серым. Тротуар, красный. «Извините, я не могу». Там должны быть несколько мешков для мусора, он знал, должны быть. Их не было. Всё было красным. — Шерлок! — Джон? Голос Мэри был далёкой точкой в океане хаоса. Собственное прерывистое дыхание Джона отдавалось криком в его ушах. Он тут же сел в постели, перекинул ноги и опустил их на пол, зарывшись пальцами ног в ковёр. Он смотрел вперёд, не куда-то конкретно, пытаясь убедить себя, что всё в порядке. — Джон? Мэри села рядом с ним и попыталась взять его за руку. Он не позволил ей. Ему нужно было пространство. Он вдруг испугался, что не сможет удержаться и не оттолкнуть её, если она снова попытается его обнять. Он чувствовал, что надвигается паническая атака. Его ноздри были полны хлорки, несмотря на то, что Джон уже много лет не был в бассейне. Со времен Мориарти, с тех пор, как он велел Шерлоку бежать. Он закрыл глаза и попытался глубоко вздохнуть. Его лёгкие, казалось, были полны воды из бассейна. Он никогда в ней не тонул, но с тех пор таскал с собой всю эту воду. Он носил в себе слишком много вещей. Он внезапно осознал это. Синие — и поезда, и бассейны; и бомбы, и пожары — оранжевые; и серые. И всё красное. Джон ненавидел все цвета. Он попытался выпить стакан воды, который стоял на его комоде. Тот разбился у его ног. Он посмотрел на него, чтобы успокоиться. Разбит, подумал он. Все казалось безвозвратно разрушенным. — Джон, с тобой все в порядке? — спросила Мэри, ещё более встревоженно, чем раньше, включая лампу на его стороне кровати. Она могла быть такой заботливой и любящей. Джон любил её. Он не знал, что делал бы без неё. Но он также не знал, что с ней делать в этот момент. У него никогда раньше не было наблюдателей для своих кошмаров, не так, как сейчас. Она пыталась прикоснуться к нему, успокоить, а всё, что ему было нужно — это пространство. Он приказал себе ответить ей немедленно, чтобы положить конец её беспокойству. Он не мог. Он даже не мог кивнуть. В его глазах всё было цветным. Всё было красным. В его голове Шерлок всё ещё был мертв. Джон ненавидел то, что теперь, когда Шерлок действительно снова был жив, Джону, казалось, время от времени требовались доказательства этого. Что же он за жалкий маленький командир, если потери одного-единственного брата по оружию было достаточно, чтобы полностью уничтожить его? Что он за человек, если возвращение того же самого боевого товарища вырезало в его груди дыру, в которой кроме пустоты ничего не было? — Джон? Образование Мэри наконец-то дало о себе знать, и она пощупала его пульс. Он так сильно хотел любить её за это, но сейчас он ненавидел её. Он был тем, кто привык заботиться о других, а не наоборот. Он не мог избавиться от небольшого чувства обиды. Джон решил встать. Он вложил всю свою неиссякаемую энергию в то, чтобы оказаться как можно дальше от их кровати. Эта кровать не была подходящим местом для подобного. Это было не то место, куда он мог приносить ту часть себя, которую ему нужно было похоронить, чтобы спасти хотя бы что-то. Джон почувствовал под пальцами гладкие простыни. Он никогда ещё не чувствовал себя таким оторванным от всего этого. Той части его жизни, которая была запечатлена в войне, адреналине, разбитом сердце и крови, не было места на этих простынях. Пушистая подушка, которую Мэри выбрала специально для него, была не тем местом, куда стоило принести Шерлока и его безумие, безумие, которое он привнёс в жизнь Джона с самого первого дня. Безумие, которое тело Джона больше не могло выносить, но в то же время жаждало его. Его затошнило. Он заставил себя наконец встать и нетвердой походкой направился в ванную. Он запер дверь и сел на пол перед унитазом, опустив голову на холодный фарфор, унизительно. Мэри стояла по другую сторону двери, зовя его, почти крича. Он хотел успокоить её, но не мог даже стоять на собственных ногах. Он игнорировал её, чтобы не сказать ей заткнуться. Это не её вина, напомнил он себе. Она не виновата, что влюбилась в доктора. Не её вина, что теперь, на ровном месте, её доктор снова превратился во что-то уродливое и разрушенное. «Нет, не на ровном месте», — с горечью подумал Джон. Он пытался замедлить собственное дыхание, овладеть своим телом, заставить руки перестать дрожать. Не руки. Руку, его левую руку. Та рука, которая выдала его братьям Холмсам. Та самая, которая в очередной раз показывала Джону, насколько он совершенно потерян. Шерлок Холмс однажды спас его. Только Шерлок Холмс мог снова так сильно его разрушить. У Джона не было выбора. Быть исправленным Шерлоком больше не было никакой возможности. Казалось, что все было потеряно. Возвращение Шерлока только что сделало это совершенно очевидным. Джону некуда было бежать. Его будущая жена колотилась в дверь. Шерлок колотился в его голову. Ни один из них не имел ни малейшего представления о том, насколько опустошён был Джон. Элла знала. С того момента, как он сел перед ней на этот дурацкий стул после падения Шерлока, она знала. Она видела. После этого Джон больше не возвращался. Он не нуждался в напоминании. Ему нужно было забыть. Что ж, это произошло на короткое время. Теперь всё возвращалось, чтобы преследовать его. Призрак шести футов ростом, который вернулся к жизни, чтобы напомнить ему, каким жалким был Джон из-за того, что горевал. Его желудок скрутило от отвращения. Мужчина больше не мог терпеть, он опустошил его содержимое в унитаз, чувствуя, как слёзы ярости текут по его щекам. Он попрощался с той жизнью. Он пытался двигаться дальше. Он не мог дожить до конца своих дней, жалея себя, просыпаясь дрожащим и потным из-за человека, который, не задумываясь, спрыгнул со здания прямо перед ним. Собрать Джона воедино больше не было задачей Шерлока. Может быть, они были глупцами, думая, что смогут попробовать еще раз. Может быть, Джон был дураком, Шерлок, вероятно, хорошо знал об этом факте, давно пришёл к этому выводу и теперь пытался просто ради научного интереса. Джон велел себе успокоиться, чёрт возьми. Он проглотил горечь и выпрямил спину. Командир Уотсон был выше этого. Он выровнял дыхание, сосредоточившись на затирке между плитками стены ванной. Он вытер свой отвратительный рот рукавом пижамы и прислонился спиной к стене. На мгновение закрыл глаза, желая, чтобы ужасные краски вернулись в потаённые уголки его сознания. Держись, оставайся на месте, выживай. Он делал это всю свою жизнь. Он сделает это снова. Голос Мэри снова ворвался в его уши. Милая, любящая Мэри, которая была его невестой и которая ужасно беспокоилась о нём. Мэри, которой нужно было хоть слово от него, чтобы понять, что с ним всё в порядке, и не имело значения, какой ложью это будет. — Джон! Джон, я звоню соседу, чтобы он выбил эту дверь, если ты не ответишь мне прямо сейчас! — Всё в порядке, — слабо сказал он. Он плакал непроизвольными слезами, у него пахло изо рта, рука дрожала, в голове стучало, и он чувствовал себя потерянным. Но с ним всё будет в порядке. — Я приму душ, — сказал он, вставая с пола и глядя на себя в зеркало. Он вымыл рот и лицо, пытаясь вспомнить, кто он такой, без своего оставшегося позади напарника. Он медленно снял одежду и посмотрел на свой обнажённый торс в зеркало. Этот шрам был доказательством того, что он мог вынести, насколько стойким он был. Он пережил войну, пережил много разных войн. Джон Уотсон пережил мать-алкоголичку, сестру-алкоголичку, Афганистан, ранение. Он пережил Шерлока Холмса и их жизнь, а также Шерлока Холмса и его смерть. Этот шрам от пули был доказательством того, что Джон собирался пережить Шерлока Холмса и его воскрешение. И он собирался сделать это сам. К чёрту терапию. Вода была обжигающей, и он оставался под ней, пока его кожа не стала розовой и горящей. Джон глубоко вздохнул и закрыл глаза, позволяя физической реакции успокоить его хаотический разум. Через некоторое время он выключил воду и вытерся одним из сиреневых полотенец, которые Мэри оставила в ванной. От него слегка пахло лавандой, и Джон был рад этому. Он был рад всему, что не пахло хлоркой. Джон завернулся в полотенце и посмотрел на свои обрывки одежды. Он выбросил бы всё, включая свои штаны. Ему не нужно было никаких напоминаний об этой ночи. Мысль о том, что снаружи его ждало столкновение с Мэри, заставила его задуматься. Мэри все понимала, но она никогда не видела Джона таким, ей бы хотелось и нужно было поговорить, как это делают нормальные люди. Как Джон никогда не мог сделать, так как ему это никогда не было нужно, потому что в начале его жизни была его мать, потом Гарри, потом армия, а потом Шерлок. Не в первый раз он подумал, что это были первые нормальные отношения, которые у него когда-либо были. И он должен был приспособиться к этому. Он всем сердцем хотел принять это. Это было тем, что ему нужно, теперь он это знал. Он подлатает себя и будет добр к ней, он станет лучше. Джон глубоко вздохнул и выпрямил спину, полный решимости ответить на любые вопросы Мэри. Он бы обвинил во всем войну. Шерлока Холмса интересовал никто иной, как он сам. И он снова похоронил бы его. Он отпер дверь, за которой, ожидая его, стояла Мэри с большими влажными глазами. Он знал, что должен обнять её, но мысль о том, что он сейчас окажется в ловушке её рук, казалась слишком сильной. Он всё равно позволил ей обнять себя и был искренне рад, что почувствовал запах их постели в её волосах и на шее. Запах помог ему успокоиться. — Я в порядке, — сказал он, пытаясь высвободиться из ее объятий, но держа её руки в своих. Он потер ее ладони и поцеловал каждую из них. — Я в порядке, любимая, прости меня. Мэри казалась такой напуганной, что Джон возненавидел себя за то, что заставил её так себя чувствовать. — Тебе придется поговорить со мной об этом, — сказала она извиняющимся тоном. Её голос звучал так, как будто она тоже ненавидела то, что ей пришлось просить об этом Джона. Джон глубоко вздохнул и кивнул, указывая на их гардероб, давая понять, что собирается одеться, чтобы они могли поговорить. Он надел старые боксеры и футболку. Его тело всё ещё было тёплым после душа. Он накинул халат и протянул ей руку. — Давай поговорим на кухне, хорошо? Она взяла его за руку, но не сводила глаз с его лица. Её пристальный взгляд был совсем не похож на взгляд Шерлока, но Джон мог признаться себе, что это заставляло его чувствовать себя немного более неловко, особенно сейчас. Ему было неловко, потому что он пытался придумать правдоподобную ложь. Он пытался исказить правду, чтобы она соответствовала цели объяснить Мэри, почему, не раскрывая того, о чём даже он пока не мог думать. Он знал, что у него будет на это целый день. Вся неделя. У него, вероятно, будет вся оставшаяся жизнь, чтобы снова замечать каждую маленькую трещинку, которую причинил ему обман Шерлока. На кухне она велела ему сесть и занялась тем, что поставила чайник. Она достала молоко из холодильника и принесла сахар на стол, расставив чашки и ложки. Ожидая, пока закипит чайник, они молчали, и она гладила Джона по голове, запустив пальцы в пряди его влажных волос. Он уткнулся головой ей в живот. После того, как их чашки были наполнены, она села перед Джоном, глядя на него нетерпеливыми глазами, но пытаясь скрыть своё беспокойство. Джон смутно спрашивал себя, каким жалким он должен казаться, если она не хочет спровоцировать его простым взглядом. Она ничего не спрашивала, просто ждала Джона. — Раньше такое часто случалось, — начал он так же невнятно, как и ожидалось. Она просто кивнула. — Прошло уже некоторое время с тех пор, как у меня в последний раз был такой сильный приступ. Что-то вроде посттравматического расстройства, — объяснил Джон. Мэри знала о посттравматическом стрессовом расстройстве, но она не могла представить себе его возвращённое состояние. Он не мог представить, как скажет своей невесте, что проблема в том, что его тело, несмотря на травму, все еще жаждало условий, которые причинили ущерб. Джон должен был поблагодарить Майкрофта Холмса за тот отчет. Или пристрелить его за это. Мэри вопросительно смотрела на него. Спрашивала ли она его о чем-нибудь? Джон снова отключился. Он попросил её повторить. — Ты расскажешь мне, о чём был этот кошмар? Джон замер с чашкой чая в воздухе. Он бы не стал говорить ей правду, но хоть что-то он должен был сказать. Этот кошмар не был связан с афганской войной, но это объяснение было бы столь же хорошим, как и правда. В голове Джона иногда все это было одним и тем же. — Военные дела. Ружейные выстрелы, взрывы бомб и тому подобное. Ранение и так далее, — он неопределённо махнул чашкой чая. Так же хорошо, как и правда. Ей не нужно было знать, что это он держал пистолет и убил таксиста, что взрыва никогда не было и что рана была не его. — И это было всё? — спросила она, держа чашку в двух руках и грея их о фарфор. Джон вспомнил, что всё ещё зима, и ему должно быть холодно. Ему не было. — Да, — сказал он, пытаясь звучать убедительно. Шерлок всегда считал его ужасным лжецом, но Мэри не была такой хитрой, как он. Никто не был, за исключением Майкрофта. Мэри печально смотрела на него. Не было и следа жалости. Вместо этого она выглядела разочарованной. Джон не понимал, Мэри не разочаровалась бы в нем из-за этого. Он ничего не сказал, однако ему не хотелось продолжать разговор. На самом деле он не знал, что он хочет делать, так как о том, чтобы снова заснуть, не могло быть и речи. Казалось, она хотела что-то сказать, поэтому Джон приподнял бровь и подождал. Что бы это ни было, он хотел, чтобы она выложила это сразу. Он боялся, что она скажет ему вернуться к терапии. Мэри прочистила горло, и черты её лица преобразились, в них появилось что-то решительное. Джон гордился ею. — Знаешь, ты выкрикивал его имя, — просто сказала она и отхлебнула чаю. И Джон снова начал падать. Как он мог этого не знать? Это не приходило ему в голову. Он попытался вспомнить момент, когда проснулся, но в его памяти это было просто размытым пятном, и он был отчасти рад этому. Он прочистил горло, обращая внимание на любое затяжное жжение. Конечно, в горле у него был бардак, его только что вырвало до такой степени, что внутри него осталась только желчь. Он спросил себя, могла ли Мэри выуживать этот ответ, а затем выругал себя за это. Она не была той, кто лгал Джону. Джон всегда мечтал молча. Он всегда утешался тем фактом, что даже его подсознание казалось таким скрытным, что оно не выскакивало из его горла без его согласия. Не имело значения, насколько громко звучали вещи у него в голове, его рот был запечатан. Но опять же, сказал он себе, у него никогда раньше не было очевидца, он мог кричать изо всех сил, и не знать об этом. Он подумывал о том, чтобы начать отрицать это, но на самом деле это был не вариант. Он был уверен, что лицо уже выдало его. Он спрятал руки и вцепился в спинку стула, чтобы удержаться от бегства. Он не был готов обсуждать это, он никогда не был готов. — Итак… Теперь ты собираешься сказать мне правду? — спросила Мэри, но в её голосе не было нетерпения, только беспокойство. — Всё, что я сказал, было правдой, — просто сказал Джон. Это была чистая правда. Он надеялся, что Мэри перестанет задавать вопросы и избавит их обоих от разочарования. — Значит, он появляется в твоих кошмарах об афганской войне? — скептически спросила Мэри. Она давила на него, возможно, слишком сильно. Джон не хотел лгать ей, как и не хотел рассказывать ей об образах, которые наконец-то покинули его непосредственную память. — Я не хочу говорить об этом, — сказал он, и это было лучшее, что он мог ей предложить. Это была чистая правда. Не та, которую она хотела, но от этого не менее верная. Она, казалось, спорила сама с собой, позволит ли она ему выйти сухим из воды. Мэри не была таким человеком, она была цепкой и всегда была готова решать проблемы. Если бы она хоть на секунду подумала, что может помочь Джону, то не стала бы молчать об этом. Джон молился, чтобы она сдалась. Поскольку она больше ничего не говорила, Джон предположил, что она пропустила это мимо ушей. Он встал, обошел стол и поцеловал её в макушку в знак своего рода благодарности. Он отнёс их пустые чашки и ложки в раковину и начал мыть, чтобы чем-то себя занять. Вот почему Джон никогда ни с кем о них не говорил. Потому что он, казалось, никогда не был готов сказать правду, а ложь оставляла кислый привкус у него во рту. Но Мэри переживёт это. Он надеялся. Он надеялся, что он справится с этим. Он молился какому-то божеству, которое отвечало за это, чтобы кошмары не возвращались с такой интенсивностью. У Джона была своя изрядная доля душераздирающих мечтаний на всю жизнь. — Ты собираешься сказать ему? — спросила Мэри, и это застало Джона врасплох. Когда он наконец понял, что она имела в виду, то пожалел об этом. Что он мог ему сказать? Он был Шерлоком Холмсом. Что Джон мог рассказать ему о ночных кошмарах? Эта простая мысль заставила Джона почувствовать, как желчь снова подступает к горлу. Он не хотел думать об этом, чувствовать себя таким беспомощным перед Шерлоком, видеть по его лицу, что он понимает, какой Джон жалкий. Ему это было не нужно; панической атаки после того, как Шерлок упал на мешки с мусором, было вполне достаточно. Джону не хотелось думать, что если у него и был один очевидец его ночных кошмаров, то это был Шерлок. Он не хотел думать о том, сколько раз он, должно быть, кричал во сне и открывал слишком многое о себе маньяку внизу, играющему на скрипке, экспериментирующему с частями тела или чем он там занимался. Джон отбросил весь ход мыслей. — Я сказал, что не хочу говорить об этом, — сказал Джон, вместо того, чтобы объяснить ей, что он имел в виду, что не хочет никому об этом рассказывать. Мэри спрашивала потому, что думала, что он откроет своё сердце Шерлоку, а не ей? Джон решил, что это не имеет значения. Он действительно закончил говорить, он хотел скрыть все триггеры и забыть. — Может быть, тебе стоит сказать ему или поговорить с кем-нибудь, — сказала Мэри, как будто Джон ничего не говорил. Джон не мог поверить своим ушам. Это, это было единственное, чего Джон пытался избежать. Сейчас, посреди ночи, менее чем через полчаса после того, как его вырвало всем содержимым желудка, на самом деле было не время для всего этого. Он повернулся к Мэри, и его взгляд не оставлял места для споров. — Я не говорю об этом. Я займу диван, а ты отдохни немного, — сказал он, целуя её в лоб и выходя из кухни. * * * Джон провёл весь день дома. Мэри не уходила на работу, пока он не пообещал взять выходной, чтобы отдохнуть. С одной стороны, он был рад, что ему не придется иметь дело со случаями гриппа и скучными диагнозами; с другой стороны, чем больше у него было свободного времени, тем чаще его мысли возвращались к кошмару и его собственной реакции на него. После очень тяжёлых попыток избавиться от воспоминаний Джон просто сел на диван и позволил своим мыслям блуждать. Он налил стакан виски и проигнорировал внутренний голос доктора — довольно забавно, в точности как его собственный, — который говорил, что пить в середине дня вредно для здоровья. Он пытался склеить кусочки своей жизни воедино, он заслуживал того, чтобы выпить всю бутылку, если ему, чёрт возьми, так угодно. Он почувствовал крепкий привкус на языке и проглотил жидкость, пробегая пальцами по стакану. Это был не самый страшный его кошмар. К счастью, Джон не помнил все до единого кошмары, которые ему снились, но он знал, что было несколько кошмаров похуже, чем тот, что был прошлой ночью. Тем не менее, из-за этого его вырвало и все тело стало дрожать, чего не делали кошмары об афганской пустыне. Смерть Шерлока всегда вызывала у Джона самые страшные кошмары. Он привыкал к этому так, как только мог. Сразу после того, как это случилось, он избегал спать из-за страха перед тем, что мог увидеть. В те дни, когда он ложился спать, он оставлял пистолет подальше от себя из страха сделать что-нибудь глупое. Кошмары после войны истощили Джона, напомнили ему, что он больше не был действующим капитаном, что его подстрелили и что он вернулся к гражданской жизни, сломленный и одинокий. Кошмары о войне напоминали ему о жизни, которая больше не принадлежала ему. После встречи с Шерлоком они совершенно изменились. Тогда в его повседневной жизни было достаточно адреналина, чтобы подпитывать его разум, бодрствующий или спящий. Кошмары после того дня — красного дня, дня смерти Шерлока — были совсем другим делом. Ему не снилась их жизнь, их дела, преступники, которых они арестовали, или выводы Шерлока. Ему снилась смерть Шерлока, снова и снова. А потом ему снились все эти маленькие смерти, которые привели Шерлока на крышу Сент-Бартса, а Джона — на место в первом ряду на весь акт. Мориарти, это всегда был он. Он всегда был рядом, даже когда Джон не мог видеть его лица. Он напомнил Джону о том, чего тот достиг. Он не взорвал бассейн, но всё равно сжёг их всех. К тому времени, когда Джон решил попросить руки Мэри, кошмары стали лучше. Джон привык к тому, что в некоторые ночи сон просто не приходил, и его разум играл с ним злые шутки, а в другие ночи он засыпал, и ему снились кошмары, которые заставляли его чувствовать себя уставшим на следующий день. Однако прошло уже несколько хороших месяцев с тех пор, как у Джона была такая сильная реакция на кошмар. И прошло уже некоторое время с тех пор, как ему в последний раз снился сон, который возвращал обрывки той жизни и некоторых смертей, которые они с Шерлоком разделили. Он знал, что падение Шерлока несколькими днями ранее спровоцировало это. Он боялся думать обо всем, что вызвала в нём эта досадная оплошность. Джону казалось, что разум предупреждает его. Он снова поддастся всей этой боли, если позволит себе забыть, хотя бы на секунду, что принесла ему такая жизнь. Не из-за адреналина или из-за опасности, а потому, что Джон знал, что происходит, когда человек делает Шерлока Холмса центром своей жизни, а затем теряет его. И Джон неизменно терял его снова и снова, потому что именно это делал Шерлок. Джон спросил себя, не был ли он сам виноват в том, что игнорировал то количество раз, когда Шерлок повсюду оставлял его одного. Может быть, это была прелюдия к его окончательной отстранённости. Джон невесело фыркнул. Почему он вообще снова подумал об этом? Больше всего его злило то, что он уже всё это знал. С того момента, как его взгляд метнулся к Шерлоку в том ресторане, он точно знал, до какой степени Шерлок был социопатом. Шутка была над Джоном за то, что он снова и снова игнорировал окружающих его людей. Он не обижался на ту жизнь, которая у него была, но знал, что не сможет вернуться к ней. Это убьёт его. Снова иметь всё, а потом снова всё потерять — это нанесло бы ему увечья. От одной этой мысли у него скрутило живот. Джону никогда раньше не снился Джефферсон Хоуп. Это никогда не воспринималось им как что-то иное, кроме первого раза, когда он спас Шерлоку жизнь. После этого он делал это так много раз и предлагал сделать это еще столько раз, что Джефферсон Хоуп остался запертым где-то в безопасном месте в его воспоминаниях. Теперь Джону пришлось остановиться и снова признаться, что он гонялся за Шерлоком Холмсом со второго дня. Джон сделал это с самим собой. Он не раздумывал дважды, прежде чем снова побежать за ним. Невозможно было не думать о Донован. «Ему это нравится, он получает от этого удовольствие». «А как насчет меня?» — спросил себя Джон. Что о нём говорило то, что он бегал за ним снова и снова? Он сделал большой глоток виски. Он чувствовал беспокойство. Он знал, что именно такое беспокойство побудило его стать другом Шерлока, или помощником, или как там, чёрт возьми, это можно назвать. Такое настроение было естественным для Джона, но он пообещал себе найти другой способ избавиться от него, тот, который его тело могло бы принять, тот, который не оставил бы его совсем рассеянным. Как по сигналу, зазвонил его телефон. Прежде чем взглянуть на свой телефон, Джон понял, кто это. Это не могла быть Мэри, она позвонила ему полчаса назад и почти никогда не писала. Джон провел рукой по голове и невесело рассмеялся. Он наполовину ненавидел, наполовину любил то, как Шерлок выбирает время. Он абсолютно ненавидел свою собственную неспособность примириться с тем дерьмовым кусочком жизни, который его разум использовал, чтобы уничтожить его. Он схватил телефон в руку и открыл сообщение. Хочешь помочь раскрыть идеальное ограбление, при котором ничего не было похищено? ШХ Джон улыбнулся, а затем отругал себя за это. Так это всегда начиналось. Всякий раз, когда он снова позволял полностью затащить себя в кроличью нору Шерлока, он никогда не мог уйти. Однажды это чуть не убило его. И когда его наконец вышвырнут отсюда — как это было раньше, — шутка будет над ним, сказал он себе. Я работаю, — ответил он, говоря себе, что только у лжи есть детали и что Шерлок должен знать. Джон не знал почему, но смутно радовался этому. Нет, это не так. ШХ Конечно, он должен был знать. Джон почувствовал, как у него сжалось в груди, и приказал себе перестать быть трусом. Он мог просто сказать, что не хочет этого делать. Он мог бы сказать, если бы имел это в виду. Он был уверен, что сможет. Он ни в чём не был уверен. Это было очень неприятно. Ты свободен, но ты не пойдешь со мной. Ты заболел? ШХ Джону пришлось улыбнуться неспособности Шерлока быть скромным. Конечно, если Джон не хотел идти с ним, у него должны были быть другие причины, например, он был ужасно болен или что-то в этом роде. Потому что, конечно, Джон хотел бы этого, вот почему они так хорошо подходили друг другу. Это было именно то, чего его разум и тело больше не могли выносить. Нет, это не так. Я просто не могу пойти. До свидания, Шерлок, — ответил он и выключил телефон.