Мы горим

— Я хочу покраситься, — говорит Сима и вздергивает подбородок выше, готовясь к отказу и отговорам. — В рыжий. Сережа вскидывает изящную бровь и смотрит долгим пристальным взглядом. — Отцы знают? Она поджимает упрямо губы и не отворачивается. Нет, они не знают. Нет, она им не говорила. Да, они будут против. Да, она хочет избавиться от своего идеального блонда. Ее достали волосы ниже лопаток, ей надоело быть сладкой голубоглазой малюткой. После всего случившегося она кто угодно, но не наивная девочка-милашка. Натягивая рукава свитера на запястья, Сима чеканит: — Нет, не знают. Сережа хмыкает, покачивает бокал с чем-то алкогольным и закатывает глаза: — И почему я не удивлен? Опять на меня твой папаша белобрысый рычать будет. У папы Вадима с Сережей взаимная не-любовь, но ради папы Олега и нее они пытаются сосуществовать в одном пространстве без конфликтов. И действительно, когда она вернется домой с огненной гривой и новой стрижкой, ее явно ждет разнос. Сима этого не хочет, но и жить в той внешности, что есть сейчас, уже нет сил. Она уже не та наивная девочка, какой была до всего случившегося. В ней что-то сломалось: и даже сама Сима не могла сказать точно, после чего — изнасилования или убийства. Хотя считать убийством уничтожение этой па́дали было слишком много чести. В ее голове до сих пор слова папы Олега, которые он будто случайно обронил, когда они вернулись домой из того чертового пригорода: «Отнять жизнь просто, научиться жить с этим гораздо тяжелее». Сима знает, что у них всех — отцов, Сережи, Джессики — в прошлом есть очень тёмные пятна и призраки, но она среди них самая невинная, даже несмотря на имеющуюся за плечами забранную жизнь. — Я не могу больше быть такой, — признается она, возя вилкой по пустой тарелке. — Мне не нравится собственное отражение в зеркале. Сережа смотрит на нее долгим пронзительным взглядом, от которого мурашки бегут по рукам, а после одним глотком допивает вино. — Ладно, хорошо. Я найду мастера, который не оставит тебя с соломой вместо волос. Сима робко улыбается, касается кончиками пальцев тыльной стороны его ладони и искренне благодарит. Она знала, что он не откажет.

***

Ее рыжие пряди походят на пламя. Сима любит огонь, не боится его, потому что потеряла страх еще в классе пятом, когда банк, в котором они были с папой Вадимом, захватили. Ее губы трогает усмешка: никогда у нее не было все легко и просто, безоблачно и приторно рафинировано, как у других детей. Всегда происходило что-то, что могло сломать психику, но не ломало. Тогда они сидели тихо, ждали, пока приедет полиция, и только повзрослев, она начала понимать поведение отца — тот страшился за ребёнка, переживал, что, если полезет в пекло, она останется одна и пострадает. А ему хотелось, ой как хотелось! Но он оставался рядом и не выпускал из рук, иногда слишком резко выдыхая в ее макушку. Только когда их вместе с другими заложниками заперли в хранилище, он начал действовать. Сима много позже узнает об общем прошлом отцов, про их не всегда легальные дела и, конечно, навыки, превосходящие возможности других людей. Про то, что они начали вести «нормальную» жизнь только за пару лет до ее появления в их жизни. Тогда она просто восхищённо смотрела за собранным отцом, который явно разрабатывал план их спасения. — Как же я рад твоей паранойе, Волчик, — пробормотал тогда он и начал вскрывать пряжку собственного ремня. — Па? — Сима прижалась к его боку, заглядывая с любопытством в сложный механизм. — Все хорошо, зайчик, — улыбается он и коротко целует ее в лоб. — Сейчас мы позовем папу и все будет хорошо. Как уже потом узнает Сима, в некоторых вещах Вадима и Олега была специально встроена система экстренного вызова друг друга на случай, когда другой связи никак не достать. Она с горечью думает, что своим маячком не смогла бы воспользоваться при всем желании — ее избавили от всех вещей достаточно быстро, а потом она просто не нашла своего браслета, в котором тоже была эта система. А тогда, как сказал папа Вадим, к ним уже ехал папа Олег и, возможно, еще и дядя Сережа. На самом деле все дальнейшее она помнит плохо, потому что было слишком много всего для детской психики — вскрытое хранилище, темная кровь на полу у входа и давящая на перепонки тишина. Ее попросили не издавать ни звука, пока папа Вадим прижимал к себе, не позволяя смотреть. А потом прозвучал взрыв и начался штурм спецназа — с террористами мы переговоров не ведем, как и со всеми преступниками, — и молчать стало сложнее. Особенно когда они с папой остались отрезаны огнем от папы Олега. — Тшш, зайчик, — тихим голосом проговорил отец и прижал крепче. — Папа с тобой рядом, слышишь? Не бойся, я не оставлю тебя никогда. Она верит ему, поворачивает голову, чтобы сделать новый вдох, и видит огонь волнующе близко к ним обоим. Его обжигающее тепло касается ее, а гарь залезает в нос, щекоча ноздри. Сима смотрит и не боится. Папа держит ее крепко, и ей не страшно. — Иди через коридор, направо и вниз по лестнице. Серый выведет нас через черные ходы. — Там же менты, — возражает папа и крепче перехватывает Симу, щелкая предохранителем. — Там Джесс и Шура, — парирует папа Олег и жестко приказывает (по-другому и не скажешь): — меньше слов, больше дела. Папа Вадим предпочитает смолчать и направится по указанному пути. И у них получается выйти, хотя и приходится сжаться от звука выстрела, когда из-за угла очередного поворота на них выходит один из захватчиков. Она жмурится и прячет лицо, поэтому и не знает — ранен тот или убит. Сима выныривает из воспоминаний и тянет ухмылку, глядя в глаза собственному отражению. Какой ещё она могла вырасти при таких-то родителях? У нее во взгляде наконец-то вспыхивает искра жизни, и Сережа, опирающийся на спинку кресла, тоже улыбается: — Я хочу видеть лица твоих отцов, когда они увидят тебя. Потому что выглядишь ты просто бомбически, дорогая. Она приподнимает волосы, поворачивает голову, чтобы с удовлетворением рассмотреть выбритые виски, и хохочет. — Лучше виски или валерьянка? — Коньяк, — фыркает Сережа и выпрямляется. — И да, я рад, если теперь ты чувствуешь себя лучше. Сима кивает, грациозно поднимается из кресла и обнимает его. У нее огромное чувство признательности к Сереже, потому что только к нему она могла с этим прийти и получить поддержку. Не потому что отцы были консервативны и не воспринимали ее желание измениться всерьез, — это с их-то татуировками! — просто... это было сложно для них. Ну и к тому же Сережа просто знал больше них в этом вопросе. — Спасибо, — шепчет она и чмокает его в щеку. — Мне правда лучше. — И это прекрасно! А теперь за коньяком и домой, я в таком предвкушении и нетерпении, что даже готов схлопотать от Дракона, а это очень много значит, дорогая! Сима смеется и немного заливается краской, понимая, сколько денег в нее всадил (и еще всадит) Сережа. Но мысль тут же уходит, потому что... он считает ее своей племянницей или младшей сестрой, в общем, родным человеком точно, а значит, он будет тратить на нее деньги просто потому, что так хочет. Она любит его не за это, но Сережа просто такой.