Блики тепла на стёклах

Ей страшно. Звуки обступают, нагнетают, грозятся и дразнятся, ехидными голосами, обвиняют, жалуются, доносят. Она зажимает уши ладонями - и воспаление приходит, тяжёлой больной пульсацией, заглушающей звуки, дарующей блаженную тишину. Больше не слышно фанатичных молебнов Мариано - дурачок, он полагает, что беззвучно молится! или что она не знает про его походы налево, как же изменился мужчина её мечты, да ей Бруно благодарить нужно было, что нагадал избавление от этого олуха!... Не слышны тяжёлые шепотки в общине - в последние дни в населении недовольный фон, гудят и бегают к падре, а тот и рад, кормит их библейскими сказочками - ничего не обьясняет, но очень удобно, быть при деле. Ничего не слышно, не слышно, не слышно! Никто не обвинит её ни в том, что смолчала, ни в том, что всё портит как Мирабель. Она не хочет быть в курсе настроений, всё равно со своим слухом она ничего не может сделать, только стоять за спиной мамы, пока та молниями отстреливается. Кто из них вообще себя может защитить, и чем?! Уши наливаются болью, словно Луиза отрабатывала на них удары. Девушка поплотнее прижимает компрессы: с ними боль не ввинчивается в мозг, а глухо гудит, как раз то, что ей нужно. Изабелла, похоже, поняла её кривые намёки правильно, и выданные травки не будут слишком-лечебными. Ей нужна передышка, подольше. А ещё - занять чем-то руки, а занять-то и нечем. Для уборки придётся выходить из комнаты, для стирки тоже... да и не хочется на самом деле делать ничего. Лечь, накрыться с головой и спать, спать, спать, а проснуться - в прежнем Энканто, когда Мариано был пределом мечтаний, когда за Антонио не ходила гигантская кошка и не гадили туканы всякому на голову, Бруно был невидимым, Мирабель - послушной, а мама иногда даже весёлой... Но звуки приходят, дрожью в полу Каситы, резким грохотом, холодным наплывом страха. Мама?! Долорес опять всё слышит, прямо сквозь боль в ушах, но сделать ничего не может, и это невозможно, будет длиться вечность, ледяной тон бабушки, ругань отца, яростный испуг мамы, срывающейся на визг, всхлипы братика, пытающегося вклиниться и помирить... Мама доказывает, что это не она, абуэла твердит, что устала от её выходок и вранья, предлагает запереть в подвале, "пока не научишься держать себя в руках, хватит с нас Изабеллы, её заросли хоть вырубить можно, а с тобой что? Взрослая баба, трое детей, да на тебе вся наша жизнь держится, засохнет же всё, долго ты всех пугать будешь, отвечай!" Антонио пищит, что не надо запирать маму, папа вообще посылает бабушку открытым текстом... Что же с нами будет, чтоб вам заткнуться, не смейте ругаться, не смейте, не смейте!.. Выкручивающая волна проходит по телу, и Долорес обмякает, выжатая досуха. Волна исходит от неё, невидимой беззвучной вибрацией заполняя воздух, проходит вопреки всему сквозь дверь, и катится по коридору, накрывая спорящих, заставляя их рыбками разевать рты. Девушка проваливается в обморок. Звук выключен. Касита тревожно дёргает хозяина, но не получает ни команды к действию, ни приказа успокоиться. Значит, всё идёт как идёт. Неужели девочке нужно было научиться выключать звук? Но не так же насильно? Хозяин молчит. Из комнаты выдвигается Луиза, оплот спокойствия. Её голос ничто не затронуло - звуки выключило только у тех, кто ругался в коридоре. Под её мирный негромкий бас выясняется сразу несколько вещей. Например, что Феликс может матюгаться жестами, а терпение самой Луизы не бесконечно. По одному, со всем возможным пиететом, насколько это возможно в случае брыкающегося Феликса, она сносит их на кухню и рассаживает у стола, слегка прихлопывая к месту, как лепёшки на доске. Скандалисты - так ничего и не выяснив, зачем вообще всё это было, хозя-аин?! - продолжают торчать в коридоре, не делая даже попытки разойтись, словно им ещё и ноги выключило. Марси приносит своего подопечного на спине. Ребёнок боится смотреть на взрослых, но и в комнату не хочет: вдруг они совсем пропадут и на этот раз он сможет их спасти? Камило даже не потребовалось за шкирку ловить - сам поставил чайник и понёсся к Изе наверх, одной мятой явно не отделаешься, нужно чего посильнее. Иза выращивает какие-то монструозные стебли, и равнодушно бросает "должно помочь". Удивиться бы, но нечему: слышное на весь дом намерение бабушки "вырубить заросли" не вызывает жгучего желания спасать. "А звук вернётся?" - интересуется Камило. "А ты хочешь?" - так же равнодушно спрашивает Изабелла. Камило вынужден внутри признать, что не хочет - они же тут же начнут по новой! Цветочница делает лицо, в раздумьях, и выращивает ещё одну веточку - совсем тоненькую. "Эту ощипать, на чайник - половинку", говорит она. "И не нюхай в чистом виде, донеси до чайника". Выхлестнувшая из-за её спины лиана захлопывает дверь - руки на груди демонстративно скрещены, но Камило не до управляемых растений. Вооружённый пахучими брёвнами - с мятой смешивать можно, с другими травами тоже, по одному бревну на чайник, остатки завернуть в тряпку, - парень обретает утешительную иллюзию, что может хоть что-то сделать. Абуэлу уже промокнули полотенцем, включили плиту на полную, и в жарком воздухе бабушка медленно высыхает, исходя паровыми облачками, как древние драконы или вулканы. Мама выглядит так, словно её долго полоскали в реке, но она и мёрзнет меньше, и простужается реже, хотя всё равно жалко смотреть. Папа... мало сегодня ему было банки с краской на голову и кофе с утра! Кстати, о кофе. Была же ещё еда от тёти, кто её ел? - жалко, поздно вышел, не всё видел. Антонио тётину еду уплёл за обе щёки, абуэла тоже всю тарелку уговорила, но кофе пила не тётин. Мама и еду ела, и кофе всю чашечку залпом выхлестала. Вот Мира - наверняка же из солидарности к маме Джу пыталась кофе проглотить, то-то она такая зарёванная, - размышляет хамелеон, наблюдая как двое заговорщиков, держась за руки и оставляя следы из песка, обходят кухню по бровке. По столу внаглую пробегает Вертихвост, исследует принесенные бревностебли, и вцепившись, отрывает листик покрупнее. А то Фырчик и Попрыгунья совсем бесятся, никакого сладу с ними нет. Разделить на двоих - может утихомирятся на пару дней, размышляет крысак. Всё для молодняка!.. Тихо прикрывается дверь в Башню песка, порог в комнату бабулиты покрывается странным белесым налётом, в щёлки вокруг цветочной двери пробиваются любопытные листики, будто змейки пробуют воздух язычками, Долорес плавает на границе сознания, и негромкая полу-темнота, полу-тишина уговаривает её: всё спокойно, спи, детка, злой дух ушёл, бояться нечего, вот ты проснёшься - а всё было вчера... Это было вчера. А ночью шёл снег.