Связь через боль

Винсенту было тринадцать лет и пять месяцев, и он был совсем один в этом безжалостном мире. Или, по крайней мере, чувствовал себя так. Летние каникулы только начались, и он находился на ферме во Франции, где должен был быть пастухом до сентября. Он сидел на холме, окруженный только овцами и зеленью. Трава была ярко-зеленой, деревья и кусты темнее, но даже бесчисленные оттенки зелёного не могли сделать этот пейзаж менее скучным. С долгим протяжным вздохом он упал на спину и уставился в голубое небо. По крайней мере, это была смена цветов с медленно плывущими облаками. Он снова вздохнул. Он уже скучал по Австрии. Они уехали только потому, что его мать считала, что он слишком привязался к горожанам. — Это даже неправда, — прорычал он и вырвал немного травы. Правда. Ему очень нравилось проводить время со своими одноклассниками… и с Тресой. Это было глупо, но ему нужно было отвлечься, потому что… Эндрю ушел. После того кошмара о его близнеце Эндрю исчез на другом конце их родственной связи. Боли не было, даже самой незначительной, и Винсент не был уверен, что когда ему что-то снится вместе с ним, это не просто его собственный кошмар. Он не мог забыть эту сцену, она крутилась у него в голове неделями. Поэтому вместо этого он проводил время со своими одноклассниками, потому что они были забавными и, по крайней мере, не относились к нему как к уроду, как склонны были относиться другие. Не то чтобы он действительно пытался встречаться с Тресой. У него даже не хватило смелости поговорить с ней. Но его мать всё же заметила признаки беды и решила, что пора браться за дело. Винсент пытался понять всё это, потому что не хотел быть таким ребёнком, но заточение в этой глуши на три месяца заставило его снова ненавидеть жизнь. По крайней мере, Эндрю подал бы какие-то знаки, но с тех пор ничего не было. Винсент поднял руку, посмотрел на свою бледную кожу и ничего не увидел. Он всегда представлял себе там порезы, но теперь Эндрю был так далеко, что его мозг отказывался помогать. «Что случилось? Что с тобой случилось? Ты не умер, верно?» Он не мог представить, чтобы Эндрю вдруг обрёл покой и счастье, чтобы и боль, и кошмары оставили его позади. Он мог опасаться только худшего. Позже в коттедже, который теперь был их домом — ха, Винсент понятия не имел, что означает это слово, — он притворялся, что решает математические задачи в тетради, поскольку у них даже не было телевизора. Они должны были быть благодарны за электричество и горячую воду, потому что туалет был в сортире. Эти вещи соответствовали «худшему опыту» в его списке, хотя в нём уже были такие вещи, как «мои родители стреляли в меня из оружия». Он делал наброски. Сначала его мать только слонялась по кухне, готовя обед; ему очень понравилось, как она выглядела в своём платье и фартуке, которые она получила от пожилой дамы, которая на самом деле владела этим местом. Он перестал смотреть на неё, когда она начала чистить оружие, ожидая, пока приготовится еда. Вместо этого он нарисовал несколько забавных овечек, хотя они ему уже надоели, и некоторых птиц тоже. Вороны, он видел некоторых из них на холме, и это напомнило ему об Эдгаре Аллане. Он давно не слышал об экси. Казалось, люди предпочитали футбол — «Это футбол», сколько раз он это слышал? — в Европе, и ему вообще не разрешали покупать журналы. Он иногда проверял их, когда выходил один на пробежку, но в немецких спортивных журналах не было достаточно информации об американском экси. Однако, когда он перевернул страницу, его рука нарисовала линии этого единственного лица. Винсент — нет, на самом деле это был Леон, потому что это был первый раз Винсента — делал наброски бесчисленное количество раз за последние полгода. Он выбросил их все, кроме самого первого, что он положил в свою секретную папку. Лицо мальчика ещё только на полпути к обретению его окончательных черт. Винсент предполагал, что через несколько лет лицо получится точеным, но сейчас на щеках ещё оставался детский жирок, и он всегда рисовал его без морщин от боли или огорчения, отчего рисунок выглядел ещё моложе. Глаза сидели глубоко под светлыми и прямыми бровями, и Винсент пожалел, что у него нет цветных карандашей, чтобы попытаться воссоздать карие глаза Эндрю. «Нет, идиот, это лицо близнеца Эндрю.» Да, это так. Он не мог быть уверен, что они идентичны. У Эндрю могло быть круглое лицо с изогнутыми бровями и голубыми глазами. Но он продолжал рисовать это лицо всякий раз, когда ему было скучно. Возможно, Эндрю никогда не выглядел таким умиротворенным. Возможно, это была просто маска, которую душа Винсента желала иметь, хотя бы в бумажном виде. Иногда он пытался изобразить улыбку на этом лице, но это казалось совершенно неуместным, поэтому он отказался от этого. «Я хочу нарисовать тебя настоящего. Я хочу знать, как ты выглядишь.» Винсент уронил карандаш, и тот отскочил от деревянного стола, катясь по неровному кухонному полу прямо к ноге матери. Он проглотил звук удивления, затем просто уставился на свою руку. Его суставы начали болеть. Он несколько раз согнул руку, но боль осталась, онемела вся рука, пульсируя в гораздо более быстром темпе, чего можно было ожидать от крови Винсента, который провел последний час, ничего не делая. Это была фантомная боль. Это был Эндрю. — Ты уронил это, ямочка, — сказала мать, уже стоя над ним и возвращая карандаш. Винсент принял его больной рукой, чтобы она ничего не заподозрила. — Спасибо, но не называй меня так. У меня даже ямочек нет. — Они были, когда ты был младенцем. Ты просто сейчас мало ешь, поэтому у тебя нет щёк, — это не было поддразниванием или её плохим настроением по этому поводу, это было простое заявление, констатация факта. — Кто это? Мальчик повернул взгляд к рисунку в блокноте и почувствовал чертовски гордую мысль о том, что не волнуется из-за ситуации. — Никто? Просто лицо. Я мог его где-то видеть. Он кажется немцем, да? — Без цветов сложно сказать. — Мэри смотрела на рисунок ещё несколько секунд, затем взъерошила волосы сына. — Ты действительно хорош в этом, ямочка. — Мааааааааааааааам, — заскулил он, но на самом деле комплимент его чертовски порадовал. Ну, и ещё потому, что его суставы всё ещё болели. Эндрю был жив. И где-то там, наверное, только что сломали кому-то нос. ~~~ Ему было четырнадцать лет и семь месяцев. Он сидел в колонии всего полгода, а его уже хотели вернуть назад. Он получил письмо от этой женщины, в котором сообщалось, что они наняли нового адвоката, и он уверен в своём деле. Он может выйти через несколько недель. Монстр удовлетворённо зарычал в его теле. Это скучно. Так что он пошел и дал ему некоторое удовольствие. Здесь действительно было нетрудно найти кого-то, кого можно было ударить. Все были чертовски раздражающими, всегда говорили или вели себя так, будто они были боссами этой дыры. Произошло это в столовой, потому что там легче всего было устроить самый большой переполох, и охрана не могла его пропустить. Он просто подошёл к одному из скинхедов, швырнул ему в лицо свой поднос, а потом сломал ему нос. Воспоминание о глупом выражении лица парня заставляло его ухмыляться, даже когда за ним приходили ночью. Он начал ходить в спортзал и нашёл несколько парней, готовых регулярно с ним драться. Всё было хорошо. Монстр возбуждался, когда ломал других, а ещё он следил за тем, чтобы его не выпустили. Теперь его единственной проблемой было это тупое экси. Как бы он хотел, чтобы он перестал это делать.