Зеркало

Класс остывал. А в действие тем временем пошла тяжёлая артиллерия. — Благодаря оценке общества и самоанализу у человека определяются установки поведения. Иными словами, это социальные нормы, с которыми он согласен. На их основе мы строим свою линию поведения, а также пытаемся предсказать, как поступят другие — формируем некоторые ожидания. Особенно это заметно среди подростков: «если ты не крут, то не общайся с нами», или вспомним всю ту же «моду» на ругательства, курение, прожигание жизни, что уже отдельный разговор. Ну всё, с меня хватит. Я легла на парту, положив голову на руки. Анна подняла руку, и учитель кивнул ей. — Извините, но то, что касается подростков… как мне кажется, не относится к ожиданиям общества. — Верно, мне стоит оговориться: влияние на оценку и ожидания индивида оказывает не только общество в целом, но и, например, малые группы, в которых он состоит: семья, класс, круг друзей или единомышленников и так далее. Через них он может усвоить не только правила поведения в семье или в компании друзей, но и, например, идеологические течения, принятые в государстве. То есть, понимаете: маленькие группы являются «посредниками» между индивидом и всем обществом, и этот любовный треугольник возникает в момент появления человека на свет! Видите, какая это огромная тема? — Тогда как понять, что, допустим, какие-либо правила, принятые в группе, не верны? — Анна постучала ручкой по тетради. Мы сидели рядом, и я видела, как криво скачут буквы по строкам, кажется, она ещё не привыкла писать правой. Учитель посмотрел на неё вопросительно, — вы говорили сначала, что человек выбирает те установки, которые ему нравятся, а потом — что знакомство с нормами начинается ещё в детстве. — Зачем так утрированно? Во-первых, мировоззрение человека формируется не только благодаря другим людям: есть книги, фильмы, какие-то моменты в образовании, мда, критическая оценка в конце концов. И вообще, сколько людей, столько и мнений, которые могут не совпадать, а то и взаимоисключать друг друга. Мы же сейчас говорим об обществе в вакууме: есть человек, а есть среда, с которой он взаимодействует. Пока что к более сложным моделям переходить рано. Он довольно потёр руки, я тоскливо вздохнула. Урок только начался, а нас уже успели забросать вызубренными строчками из брошюры. По-моему, только Анна была по-настоящему увлечена темой, её вопросы неплохо разбавляли скучную лекцию. Я немного расслабилась и закрыла глаза. — Итак, реакция на действия индивида есть санкции. Они бывают позитивные-негативные, формальные-неформальные — сами прочитаете в параграфе. Интересно то, что, во-первых, они отражают установки, которые придуманы для поддержания стабильности и порядка, а во-вторых, вынуждают индивида самому оценивать себя, но чаще всего так, как нужно другим людям. Совершив преступление, преступник должен раскаяться, за нарушение школьного устава ученик обязан последовать замечаниям учителей и исправиться. Лирика про мотивацию, жизненные обстоятельства всегда стоит на втором-десятом плане, главное — соответствие роли, или шаблону, или ожиданиям — называйте, как нравится. Вот так и возникает ценнейшее качество человека — самоконтроль. — Почему сразу «ценнейшее»? — вдруг спросила Гильда. У меня непроизвольно напряглись плечи. — Потому что оно сулит абсолютную взаимовыгоду: общество получает человека, который будет следовать нормам и поддерживать стабильность, а индивид имеет возможность самореализоваться. — Иными словами, без одобрения других людей об этом речи бы не шло? — Конечно! Как говорится, художник не тот, кто рисует, а тот, чьи картины покупают или выставляют в галереях. Признание, задавание своих стандартов, создание связей, работа по профессии, даже получение образования — вся наша деятельность строится на чужом одобрении, на поощрении и поддержке, но не столько материальной, сколько моральной. Давление со стороны окружающих — очень мощный способ контроля. — Тогда почему существуют люди, которые даже в одиночку идут против всех? Вопрос хлестнул по ушам. Я сонно нахмурилась, приподняла голову. Я не увидела лица Гильды, но мне казалось, что она улыбается — учитель был застан врасплох. Он растерянно оглядывал класс. — Может, я знаю ответ. Мужчина кивнул Анне, сложил руки перед собой и чуть наклонился вперёд. — Давай с самого начала. Любые наши действия провоцируют реакцию других людей, которая корректирует наше восприятие как себя, так и общества. Это первое. Изменения в мировоззрении или признание своей неправоты выражается в исправлении поведения, то есть в появлении самоконтроля. Это второе, из которого естественно вытекает, что общество или его часть пересматривает первоначальную оценку поступка человека. Его могут оправдать, поддержать, может быть, даже восстановить репутацию. — Но кто знает, что у «обвиняемого» на уме и правда ли он раскаялся? Похоже на манипуляцию. — И она работает, уверяю тебя. Но речь не об этом. Я привела «классическую» и самую удобную схему. Ты спрашиваешь о нонконформистах — людях, идущих против общепринятых или «модных» идей, правильно? — Не обязательно. Человек может выполнять всё, что от него требует окружение, но упрямо не исправлять одну маленькую деталь, которая мешает всем. — Хм, допустим, — Анна сделала паузу, — получается, что санкции общества недостаточно сильны. У индивида есть мотивы поступать так, как он поступает, и он ставит их выше каких-либо претензий или чужого удобства. Ещё, возможно, люди просто смирились с его поведением? То есть эта «маленькая деталь» не представляет угрозы, раз её можно игнорировать. — Спасибо за ответ, — Гильда повернула голову и с улыбкой кивнула. Что-то у меня плохое предчувствие — она редко бывает такой довольной. — Спасибо за вопрос, — Анна пожала плечами. — Девочки сейчас обсудили интересный момент, — учитель наконец отмер и снова привлёк внимание к себе, похлопав по столу. — Первое: общество оказывает влияние на человека, но есть и обратная связь. Второе: существуют границы социального контроля и ограничений. Можно ли сказать, что негативные санкции распространяются только на тех, кто нарушает нормы? — Д-да? — неуверенно ответила Анна. Мне тоже показалось, что вопрос с подвохом — учитель выглядел слишком уверенным. — И правильно, и нет. Похоже на дамоклов меч. Знаете, что это такое? — одноклассники что-то нестройно промычали. — То-то же. Так вот, он в фигуральном, конечно, смысле висит над каждым. Стоит вам оступиться, и — голова с плеч! Эта угроза удерживает нас от опрометчивых действий, она же заставляет осуждать других, если те поступают неправильно или неординарно, она же подстёгивает самоконтроль и самоанализ. Получился замкнутый круг. Кто понял мораль нашего урока? — Общество контролирует то, что мы контролируем себя, — без запинки ответила Анна. Над нашими головами прозвучал звонок. Никто не шелохнулся. — И учит нас этому. Урок окончен, удачного дня, — он мельком оглядел класс. Я широко зевнула в ладонь, — Эмма, подойди ко мне через урок. Ой-ёй. *** Я вышла из кабинета с тяжелейшим чувством на душе. Хотелось встряхнуться и побегать километров пять, но, к сожалению, школа не предусмотрена для таких марафонов. Мимо процокала завуч, она же психолог, сзади шебуршал ключами учитель по обществознанию. Я поспешила свернуть в коридор. Кто же знал, что быть троечницей так сложно? Оценки, оценки, оценки… Никак не могу отвязаться от мыслей, что неуд по общаге сильно испортит годовой аттестат. Кажется, это превращается в паранойю. Если задуматься, то ко мне никогда не прикапывались из-за табелей, потому что я училась не хорошо и не плохо и никогда не пыталась привлечь к себе внимание неуспеваемостью. Мой вздох застрял в темноте между лампами. Интересно, сколько я так протяну? Учителя настолько рады часами распекать детей, что с уроков меня сняли. Сплошная дискриминация, мне даже возразить не дают, приходится сидеть и слушать! В следующий раз… Ай, лучше и не думать. Я тряхнула головой и сжала кулаки. — Эмма? — знакомый голос заставил вздрогнуть. От ушей к шее полезли холодные мурашки. — А, — я обернулась и резко затормозила. Сама не заметила, как начала идти слишком быстро, — Анна, хаюшки. Ты как обычно в библиотеку? Она кивнула. Нам волей-неволей было по пути, что меня обрадовало: можно поделиться накипевшим и наконец успокоиться. Вопросы не заставили себя долго ждать. — Так что тебе сказали? Ты идёшь из кабинета психолога? — Ага. В каморке учителя был какой-то мастер-класс, так что мы пошли к психологу, а там началось прям с козырей. — Неудивительно. — В смысле? У нас что, каждого ребёнка на разговор вызывают из-за двойки-тройки? Анна посмотрела на меня непонятным взглядом. Скептически-насмешливым что ли. — Не поверишь, но да. В конце концов им же надо отрабатывать свои деньги, — я фыркнула, — а вообще считается, что статистика по оценкам сильно влияет на репутацию. В обычных школах, как мне говорили, разброс по успеваемости очень неоднородный даже в одном классе. — А почему у нас не так? Она пожала плечами, отвернувшись. Я хотела продолжить разговор, но мы подошли к библиотеке. Анна вытащила пару книг из сумки и пошла вглубь полок. Я осталась ждать. Если серьёзно, получается, школа просто более строго следует общепринятым стандартам? Зачем? Нельзя сказать, что здесь хвастаются выпускниками-уникумами, о них ваще очень быстро забывают, переключаясь на будущих медалистов. Но факт: в среднем из тридцати человек двадцать пять — отличники. Это сколько в процентах… Пять шестых — итого восемьдесят три. Восемьдесят три! Я впервые об этом задумалась. Было сложно представить, что в большинстве школ совсем не так. Однако теперь был резон разобраться. Давай-ка, Эмма, по полочкам. Почему у нас иначе? Я приложила палец к подбородку. Ну, здесь учатся интернатовские. Все друг друга знают, с пелёнок круглые сутки вместе. Ещё нам что-то рассказывали про особую программу. Вроде бы. Типо использования «дополнительных курсов с индивидуальным обучением», «ставки на творческие направления». А, и физра со специальными тренерами. С инвалидами физически невозможно работать всего одному учителю. Наконец, никаких стереотипов. На последнем я подзависла. А это откуда взялось? Анна вышла из-за двери, еле держа в одной руке стопку книг. Я молча взяла больше половины себе, она улыбнулась и повела плечом, откинув мешающий рукав кофты. Некоторое время мы шли молча. — Ты обратно в класс? — Да, оставлю половину там. — Отлично, мне как раз нужно вещи забрать. — Х-хорошо. О чём мы, к слову, говорили? Она неловко отвела взгляд, будто чувствуя вину, что тогда прервала меня. Какая милая. Я не особо злилась, но всё равно обрадовалась. — Почему наша школа отличается от других? — Как сказать… Тебя это не коснулось, наверное, но большинству из нас нужно серьёзно и долго готовиться к самостоятельной жизни. И интернат, и школа специализируются на этом. Она права, но это почти ничего не объясняет. — Ну и что? — Ну и всё. Нас подгоняют под особые стандарты, чтобы мы стали полноценными членами общества несмотря на наше уродство. Я поморщилась. — Но планка слишком завышена. — Именно, — Анна кивнула. — Потому что считается, что мы можем меньше, чем «полноценные люди». — А поэтому должны уметь больше и делать лучше. И фу, не говори так. Звучишь как наша классрук. Она отстранённо пожала плечами, а я удовлетворённо вздохнула. — Это ещё не всё. И чуть не запнулась. В смысле, есть ещё различия? — Попробуй угадать сама, — Анна хитро усмехнулась. Я посмотрела на неё с самым страдальческим выражением лица. Вот блин, опять заставляют думать. Пришлось напрячь мозги. Сравнивать наш класс с каким-то другим возможности не было, но ведь мы не настолько оторваны от внешнего мира, правда? Вот как вообще принято говорить о детях и подростках? Взрослые без конца твердят об агрессии, дискриминации и соперничестве. Читают лекции. Жестокость идёт из детства. Гормоны вместо мозгов делают неадекватными. Идеализм, экспрессионизм, какие ещё умные слова я знаю… Казалось, что ответ на поверхности, но проще от этого не становилось. Я вздохнула. Ну давай. Есть группа детей, есть их жалкие потуги познания мира, манипуляции — как говорили сегодня на уроке… Я резко перевела тему: — Смотри, а что будет, если не все согласны с нормами? Или один и тот же поступок вызывает неоднозначные реакции? Ну, то есть, вы сегодня обсуждали: общество устанавливает правила, по которым люди вынуждены играть. А что, если они не станут? — Тогда возникнет конфликт. Могу сделать ставку, что он закончится болезненно. Очень болезненно. Вообще, подобное часто случается в жизни, странно, что учитель ничего не сказал. — А у нас… Вот тут меня перемкнуло. Это оно! Анна поняла, наверное, по дико перекосившемуся лицу, что до меня дошло. — Молоток, — она хмыкнула, — а у нас единообразие и отсутствие даже намёков на ссоры в детском (обрати внимание!) коллективе. — Скучная утопия. — Демократия в чистом виде. А насколько она нормальная — уже другая тема. Мы переглянулись. — Спасибо за вопрос. — Спасибо за ответ, — я засмеялась, и пустой коридор многократно размножил и усилил мой хохот. — О чём базар? Откуда-то слева вывернулся Дон. Ни дать, ни взять — башня Татлина, он настолько высокий, что создаётся иллюзия, будто макушка и лоб сужаются к верху. Анна вздрогнула и отступила немного назад. Испугалась? — Ты снова взяла много книг, — он резко выхватил у меня стопку и кинул на только что вымытый пол, — а зачем брать больше, чем можешь унести? — Ты что творишь? Дон широко улыбнулся и чуть сощурил глаза, как Гильда. Я упрямо не отводила взгляд. Ох, нарываюсь… Но фиг ему, не отступлю! Вот только наша игра в гляделки не продолжалась долго. Он толкнул меня, потом ещё раз. Я попыталась схватить его за руку, но споткнулась о порог и по инерции продолжила идти назад, зная, что в конце концов упаду. Раздался крик — кажется, Анны. Точно — Анны. Потому что его перебил стук с размаху закрывшейся двери. Больше с коридора ничего не было слышно. Я столкнулась с углом парты и поскользнулась на холодной луже. Лязгнуло колесо. Скрипнул протез. Кто-то сел, развернув стул. Я открыла глаза, хмурясь от острой немеющей боли. Это был наш класс. Передо мной стоял Рэй, держа мою сумку на весу, и гаденько усмехался. — За этим пришла, Эмма? — он всегда своеобразно произносил моё имя, растягивая и согласные. Кажется, сейчас опять начнётся их игра. Я придержала бок рукой и попыталась встать. — Вы закрыли дверь? — Норман удобно устроился в противоположном углу кабинета, сложив руки на спинке стула и держа ингалятор на виду. На фоне жёлто-розовых стен он выглядел плоским белым пятном. Его сиплое дыхание эхом шумело среди стен. — Неа, Дон стоит на шухере. Ноги разъехались, и я снова чуть не шлепнулась в мыльную воду. Что они туда добавили? — Правильно, Эмма, вымой своей задницей всю школу! — Рэй качнул протезом, как будто собирался меня пнуть, и я дёрнулась назад. Юбка стала сырая и тяжёлая, к щекам и ушам прилил жар. — Верни мои вещи! Его ледяной взгляд окатил спиртовым холодом. Моё лицо заиндевело. Только не улыбаться и не смеяться! Пришлось закусить щёку. — А ты отбери у него, — голос Гильды раздался совсем рядом. Я обернулась. И это была ошибка, потому что Рэй тут же ударил меня под рёбра ногой. Огрызком ноги. Раздался весёлый свист и хруст застёжек. Следующий удар пришёлся в плечо, но на этот раз я в долгу не осталась и успела мазнуть кулаком по кисти. Меня резко развернули на сто восемьдесят градусов и толкнули, но не так сильно, как Дон, поэтому удалось устоять на ногах. Я сжала зубы. В следующую секунду кулак Рэя мог впечататься в мой нос, если бы я не отреагировала раньше. В руки вцепились холодные длинные пальцы. — Отбери, ну, отбери! Я резко бросилась вперёд, но Рэй, конечно, успел перекинуть сумку Норману. Тот — Гильде. И так по кругу. Они начали вперемежку кричать и смеяться, к глазам подступили слёзы. Если я встану рядом с колясницей, им скоро надоест перекидывать вещи друг другу. Я глубоко вздохнула. Не реагировать, не злиться, не двигаться. — И почему ты стоишь? Мы так давно не веселились, давай оторвёмся! Рэй подошёл слишком близко, даже наклонился, нахально заглядывая в лицо. Я не растерялась, но действовала почти не думая. Замах — ладонью по щеке. Он ошарашенно отступил. И наконец повисла тишина. Я взглянула на Гильду. Если её тоже взяли поглазеть на этот цирк, значит, они уверены, что никто не придёт? Плохо. Я сделала несколько порывистых шагов в сторону двери, но меня сразу же схватили за руку. Неожиданно Норман начал смеяться. Еле слышно и свистливо. — Молодец, что не кричишь. Уже четыре тридцать — началось общее совещание педагогов в актовом зале. Никто сюда не поднимется. — Даже если сорвёшь связки, — Гильда сделала скучающее лицо. Они пытаются меня напугать? — Они пытаются тебя напугать, — Рэй широко ухмыльнулся и дёрнул меня за руку к стене. Мир затрещал по швам. На голову посыпались книги вперемешку с вырванными листами. Учебники разлетелись по полу, шелестя грязными страницами. Меня ударили в живот. Угх. *** Дорога медленно плыла мимо. Я не замечала, что иду, и ничего не слышала и не видела вокруг. Время тянулось и пенилось вокруг оранжевого света, рассыпалось слепящей пылью. Наконец-то. Дом. Только бы не столкнуться с Лесли. Здание было полностью освещено, окна отражали лучи, поэтому я не заметила, что у входной двери кто-то стоял. — Эмма! Где ты была так дол… Я, испугавшись, отступила вбок. Сзади глухо хлопнуло. Мы уставились друг на друга, неприятно поражённые. Лицо воспитательницы вытянулось, выражая страх, удивление и злость. Она больше ничего не сказала. Я не задавала вопросов — было наплевать. Оставьте меня в покое? Схватив меня за запястье, женщина направилась на второй этаж. Это было больно, но я не сопротивлялась. Она начала приводить меня в порядок, тяжело и сердито дыша и периодически посматривая на часы. Торопилась. Не успевала. Вертела меня как вещь так и сяк. Я еле шевелила руками, оттирая застывшую кровь с подбородка и губ мокрым полотенцем. Переоделась в новое не без её помощи. Голова болела и как будто скрипела от тяжести. — Тебя хотят взять в приёмную семью, — воспитательница скептически осматривала моё лицо, — а ты так задержалась. Ну и откуда мне было знать? Не успела я обдумать новость, как мы чуть ли не бегом направились в кабинет директора. Снова первый этаж. Окна-окна-окна. По лицу скачет свет. Пульс стучит в пустой голове, от холодных рук ползёт паника. Возникает необоснованное ощущение, что меня выгонят прямо сейчас. Серело, холодало, горело, из-за чего хотелось сбежать. Бессмысленно. Дыхание почему-то было очень холодным. Я не смогу вырваться. Осталась всего пара метров. Я зажмурилась, раздался громкий требовательный стук. — Вы опоздали. Тот человек уже ушёл.