Зеркало

Лесли ослепила яркая белизна, весёлая суета выбила из колеи, и пространство, большое пространство свежего воздуха, тепла и цветных всполохов вскружило голову. Он мельком огляделся и, пока его оставили, быстро прошёл в угол. В помещении играли дети. Он не хотел их прерывать, обращая на себя внимание. Все сидели на мягком ковролине, сбившись в кучки, и перешёптывались. Изредка тут и там раздавались взрывы смеха. Это выглядело странно. Лесли не привык, что люди могут вести себя тихо. Особенно такие маленькие. Одна деталь бросилась в глаза не сразу. Лесли нахмурился, коснувшись забинтованной шеи. Это многое объясняло. Например, не до конца понятные взрослые слова — «Специальный приют»… Потолок казался слишком высоким, солнце — слишком блескучим, небо плыло и шевелилось за окном как изображение моря, перевёрнутое в линзе. В это время у него дома закрывались все двери и жалюзи. Лесли хотел перестать думать. Делать было нечего. Он зевнул, рассеянно глядя перед собой. И вдруг краем глаза заметил красный сарафан. На серых стенах выступал алый румянец, когда девочка подходила к ним ближе. Она водила по обоям мелками, предлагая попробовать и своим друзьям. Те отказывались, лишь наблюдали издалека. Какой-то мальчик даже выбил из маленьких рук остатки мела, и она обиженно надула губы. Лесли подумал — сейчас заплачет. Он полностью сосредоточил на ней внимание. Девочка, наматывая медные кудряшки на палец, только показала язык и отвернулась. Он наконец увидел её лицо. Чудесные зелёные глаза — большие, круглые, ясные — смотрели с добрым любопытством. Она сунула палец в рот и нерешительно застыла на месте — явно хотела подойти, но стеснялась. Наконец заметила его взгляд и тут же, отвернувшись, подорвалась к воспитательнице, слишком громко топая по полу. Она что-то спросила у женщины, заставив ту наклониться, и недовольно скривила губы, когда её легонько подтолкнули в спину. Идти было страшно, Лесли это понимал. Он уж точно не внушал доверия своим замученным видом. И всё же продолжал смотреть, не отрываясь и не теряя надежды. Ему предстояло здесь жить. Поэтому было бы неплохо хоть с кем-то подружиться для начала, чтобы получше узнать, что это за место. «Не сбегай. Ну же, подойди ближе». И она наконец решилась. Лесли только незаметно поправил ворот рубашки и поднял голову. — Ты новенький, да? Он кивнул. Она вдруг улыбнулась. Её короткие кудрявые волосы словно засмеялись вместе с ней. Как и широкий лоб, и щёки, и маленькие веснушки. Лесли смотрел ей прямо в глаза. От зрачка к краю расходились светло-жёлтые полосы, ресницы тоже были рыжие, выцветшие на солнце, как и пряди у висков. — Меня зовут Эмма! А тебя? Она, больше не стесняясь, плюхнулась на пол совсем рядом. Лесли неловко замер, не сразу поняв, что нужно достать блокнот и ручку. Эмма с любопытством наблюдала за ним. «Лесли» — как можно крупнее и разборчивее вывел он. Имя заняло весь лист, буквы растянулись широко через клетки. «А умеет ли она читать?» — подумал он. Но было поздно — Эмма уже держала бумажку в руках. — Лес-ли. — её лицо засияло, — у тебя такое красивое имя! «Спасибо». Новое сообщение она так же прочитала по слогам. — Не за что. У тебя болит горло, и поэтому молчишь? Лесли бросил косой взгляд в сторону наблюдавшей за ними воспитательницы, которая его привела. Женщина стояла в нерешительности: оборвать Эмму с её расспросами или нет? Она ждала его реакции. Возможно, если бы он снова не захотел ни с кем разговаривать, его бы отправили обратно в больницу. Лесли не хотел туда возвращаться. Поэтому он просто кивнул, не задумываясь о лжи. К ним никто не подошёл. Однотонный шум создавал уютный вакуум. Солнце слепило, выбеляло и рисовало контрастные тени на лицах. Эмма коснулась его лба, осторожно убрав чёлку. — Кажется, температуры нет, — её губы снова растянулись в улыбке, а Лесли пожал плечами, — вот и хорошо, иначе пришлось бы идти наверх к Лукасу. «Доктор? Мне же не показалось, что она назвала его имя? Как хорошо — он и здесь работает!» — Лесли поджал губы, но не пошевелился. Оказывается, ему очень повезло. Это место, несмотря на отстранённо-равнодушную обстановку, теперь не казалось таким враждебным и незнакомым. Лукас точно не даст его в обиду. Он обещал. «Док меня не бросил, — Лесли чуть улыбнулся, — и теперь у меня новый дом». Он глубоко вздохнул, расслабив плечи. Посмотрел на свои белые ладони. Синяки сошли. Боль исчезла. Пальцы были чистые и пахли перистым мылом. — Ты такой худой, — Эмма достала откуда-то сбоку упаковку простеньких пазлов и вытряхнула оттуда детальки. Они начали собирать картину, не особо увлекаясь этим, — скоро будет обед, надеюсь, тебе понравится. Любишь суп? А мороженое? Ой, точно, тебе же нельзя… Она грустно шмыгнула и задумалась, наклонив голову. Игра продолжалась в полном молчании. Лесли видел, что ей хотелось что-то спросить, но она молчала, иногда поглядывая на других детей. Не отходила. Снова улыбалась, замечая его внимание. Он чувствовал лёгкое головокружение и непривычное тепло, наполнявшее комнату. Лесли совсем не мёрз, хотя сидел на полу довольно долго, на него только смотрели издалека, но не кричали и не били. Он чётко видел все предметы в ярком свете, слышал голоса множества людей, был среди них и больше не привлекал лишнее внимание. Интересно, а почему раньше встречалось так много недобрых взглядов? Вот он — самый обычный мальчик, играет как все, сидит как все, спит, читает, ходит и ест. Только молчит. Лесли чувствовал себя хорошо — впервые за последние недели напряжение, которое его сковывало, начало отступать. — Дети, на улицу! Пора гулять! Гул прервался, сменился дружной беготнёй и одиночными визгами. Лесли закрыл уши. — Пойдёшь? — Эмма вскинула брови. Он помотал головой, — тогда можно и я с тобой останусь? Он пожал плечами, огляделся. В помещении осталась одна воспитательница, двое других вышли. — Давай покажу тут всё! Эмма наконец-то громко и заливисто рассмеялась. Это подходило к её образу больше, чем глухое молчание, и Лесли не сдержал ответной улыбки. Казалось, что теперь они могут делать что угодно — шуметь, кричать, баловаться, потому что больше никого рядом не было. Ни оков, ни ограничивающих людей. — Скорее! — она уже ждала у двери, нетерпеливо дёргая край сарафана. Лесли поднялся и побежал следом. *** Детская пахла чистым постельным бельём и улицей — тут недавно проветривали. Они лежали по маленьким кроватям. Лесли не спал — только слушал тихое дыхание нескольких десятков детей, закрыв глаза. Его кроватка стояла у стены — самая дальняя и как будто слишком одинокая. Лесли потерял счёт времени. Дежавю. Он вдруг заметил, что никогда не обращал внимания на часы — ничего не ждал и не хотел, намеренно игнорируя внешний мир. Мёртвая тишина окутывала уголок неожиданного счастья, завязывая мысли причудливыми узлами. Сколько уже прошло и сколько ещё пройдёт прежде, чем маленькие воспитанники снова вернутся к жизни? *** Занятие из-за него перенесли на вечер, но об этом почему-то никто не спрашивал. Видимо, так делали часто. Эмма села рядом, захватив карандаши и два больших альбома для рисования. Один протянула ему. Звонок не заставил себя ждать. — Здравствуйте, мои хорошие. Давайте повторим сложение и вычитание! Кто начнёт? — молодая симпатичная учительница хлопнула в ладоши. Эмма тянулась, чтобы ответить, изо всех сил после каждого вопроса, но её не выбирали — впереди был лес точно таких же рук. Мешанина из голосов ужасно отвлекала, выбивая из колеи. Наконец девушка, отчаявшись перекричать начавшийся гомон, написала на доске длинный пример и постучала по столу. Шум пошёл на спад. На самом деле, новое задание решалось достаточно легко, но было немного сложно разобраться в самом начале — последовательность действий с наличием скобок Лесли прошёл совсем недавно, и он удивился, что и малыши уже что-то знали об этом. Все замолчали. «Это её шанс!» Лесли обернулся к Эмме, которая буравила доску притупленным неподвижным взглядом. Разочарование укололо нёбо и схлопнуло надежду. «Это же просто…» — он оторвал часть листа от альбома и взял красный карандаш. В классе снова появились беспокойные голоса, но на этот раз очень тихие и осторожные. Казалось, все забыли о примере и снова начали обсуждать свои детские дела. Лесли написал ответ и поставил точку. Он незаметно тронул колено Эммы под партой. Она повернулась к нему. — Что? — бумажка лежала перед её носом, сияя жирной ровно выведенной цифрой. Эмма нахмурилась, с непониманием разглядывая листок, словно ничего на нём не было, — зачем? Вопрос был задан с непониманием, осуждением и обидой. Очень тихо, чтобы никто не услышал и не разобрал. Лесли сжал зубы и сглотнул. Он поступил неправильно? Но ведь она так хотела ответить! И никто как раз не мог это решить. У Эммы задрожали губы. — Забери и ответь сам, — она наклонилась над столом, но даже так в голосе была слышна злость. У Лесли похолодело сердце. Что делать? Эмма точно не хотела, чтобы это видели — её неудачу, и неожиданное оскорбление, и нечестную подсказку. «Но я лишь хотел помочь». Эмма всхлипнула и чуть сползла со стула. Лесли, не задумываясь, положил одну руку ей на спину, а другую на локоть и притянул к себе. Очень медленно, аккуратно, потому что сначала почувствовал сопротивление. Эмма громко дышала, он видел, что её уши такие же красные, как сарафан. Она не заплакала. Лесли, слегка покачиваясь, баюкал её у себя на плече. Никто снова на них не смотрел. Очень странные ощущения. Кажется, Эмма тоже это заметила. — Мы как невидимки, — сказала она через некоторое время и начала тереть глаза кулаком, но Лесли отстранил её руку. — Извини, я больше не буду так. «Что — «так»? И тебе не нужно извиняться!» — Лесли хотел задать этот вопрос, но только покачал головой. Она ничего не сказала и села ровно. На лице читалась сосредоточенность. Их больше не заставляли ничего делать, и через полчаса собрали на ужин. — Будешь салат? — он помотал головой, — тогда давай я отдам тебе котлету, а ты мне — свою тарелку. Они обменялись. Эмма по-деловому расположилась напротив него. Её пытались отогнать обратно к своим, даже друзья начали что-то кричать. — Ни за что не уйду, отстаньте! Она сердито взмахнула руками, и спор затих. Когда начали есть, Эмма время от времени поднимала взгляд, наблюдая, как он быстро жевал кашу, запивая молоком. Лесли чувствовал иглу вины глубоко внутри. Почти необоснованно. Его никто не ругал, и Эмма больше не касалась щекотливой темы, как будто совсем забыла о том, как чуть не разревелась из-за сущей мелочи. Но это как посмотреть. Лесли не видел тогда её лица, но понимал, что задел за живое. Если он хотел исправиться, то нужно было крепко запомнить урок. Не стоит решать что-либо за Эмму. Не стоит навязываться со своей помощью. Лесли задумался: где тогда заветная граница между поддержкой и вредом? И можно ли считать их «ссору» чем-то серьёзным? Если подумать, то Эмма могла сама его попросить, если бы ей было нужно. С другой стороны, они только познакомились, и она провела с ним день лишь из интереса… Только ли? Это окончательно запутало. Наверное, он позже всё-таки спросит её о сегодняшнем. А теперь настало время готовиться ко сну. Ночь пришла слишком быстро. *** Лесли лежал на той же кровати, что и во время тихого часа. Дети не спали. Кто-то ворочался, а многоголосое шушуканье, то стихающее, то усиливащееся, раздражало слух. Воспитатели не делали замечаний, потому что иначе поднялись бы крики и возмущения, но следили за ними строго. Кровать казалась слишком широкой, холодной. Лесли пытался дышать медленнее, чтобы успокоиться, но сон упрямо не шёл. Даже усталость невовремя отступила. Да что ж такое… Полоска заоконного света шла в промежутке между кроватями, и он мог бы при желании дотянуться до этой мнимой преграды. Она казалась яркой, слишком чёткой и раздражающей. Кто-то прошёлся по полу маленькими шагами. Лесли замер, прислушался. Показалось? Нет, повторилось — снова послышались глухие удары подошв. На подушку опустилась рука. — Можно к тебе? Лесли сначала не узнал голос из-за шёпота. «Эмма?» — запоздало понял он. А кто ещё это мог быть? Пришлось подвинуться к стене, чтобы они смогли уместиться вместе. Она легла не на самый край, а почти вплотную, но, заметив, что ему неудобно, немного отстранилась. Лесли мог чётко разглядеть каждую черту почти идеально круглого тёмно-синего лица. Он только сейчас заметил, что в комнате образовалась сонная тишина, и чуть привстал, чтобы посмотреть в окно. Штора была закрыта наспех, широкая щель обливала пол светом. С противоположной стены, где стоял шкаф с полками и маленьким зеркалом, на него смотрела Луна, похожая на белый глаз. — Мешает? — тихо спросила Эмма, тоже приподнявшись. Лесли показалось, что она хотела встать, поэтому он нашарил её ладонь под одеялом и потянул назад. Она удивлённо обернулась, и ледяные зелёные блики отразились в больших глазах. На миг. Лесли задержал дыхание. «Оставайся». Они снова легли, неотрывно глядя друг на друга. Эмма сжала руку в кулак, который идеально поместился в его ладони. По коже полз приятный жар, тело постепенно согревалось, пропитывалось теплом и комфортом. Сон пришёл незаметно. Затемнил лишний свет и сгладил щекотный шум. Лесли вздохнул и закрыл глаза. *** — Смотрите, они так хорошо подружились, — краем уха выловил он. — Да, наша Эмма молодец, — послышался второй голос. Интерес заставил напрячь слух. — Вы видели, как она пыталась его накормить с ложечки? Лесли и правда худющий, но я впервые вижу, чтобы подобное заметил другой ребёнок. Лесли покачал головой и подумал, что Эмма не могла не. Она всегда относилась внимательно к тому, с кем говорила. Шквал вопросов, которые она задавала ему каждый день, казался неиссякаемым — он увеличивался с геометрической прогрессией, но это было хорошо — Эмма выговаривалась за них двоих, и воспитатели видели, что он влился в коллектив. Что до внимания, то даже во время еды она изо всех сил старалась не перегнуть палку, но всё же добиться своего. Перед строгим, но по-своему милым напором сложно было устоять. А отвергать жалко. Он задумчиво наклонил голову и чуть не вздрогнул: — Интересно, когда он снимет бинт? Лукас говорил, что в нём уже нет необходимости. — Да ладно вам. Очевидно, Лесли ещё не привык и стесняется. Кажется, он был на волосок от смерти, когда попал в больницу. Думаю, нам не стоит торопить его. Да и, честно говоря, я не хочу это видеть. — Почему вдруг? — Боюсь, что заплачу. Или просто не смогу продолжит работу. Знаю, у нас все дети со своими особенностями… Но это не значит, что мне их не жаль. — А зачем вы пошли сюда, если вам тяжело? — Ой, да ну, вы даже не слушаете… Хочу помочь, вот и пошла. Но мы же не звери какие. — Ну и что? — Ну и всё. Если я заплачу, дети ж не поймут — подумают, что испугалась, или мне страшно, или противно. А этого ни в коем случае показывать нельзя. — Не понимаю я ваших тонкостей. Как по мне, они наоборот слишком… Взрослые, наверно. И понимающие. Такого даже от нормальных людей не дождёшься. Дальше Лесли слушать не стал, просто ушёл в другой угол, где было пошумнее. «И зачем о таком говорить здесь? Они же знают, что мы можем услышать. Или думают — не поймём? Нет. Тогда им просто всё равно? Может быть». Мысли совсем расклеивались. Он вскинул голову и издали заметил Эмму в компании ребят: маленькой серой девочки, двух тёмных мальчиков, имён которых он не запомнил, и очкастой «Гильды» — про последнюю Эмма упоминала особенно часто. Лесли прищурился и поймал себя на ощущении дискомфорта. Странного и неестественного. Почему он волновался? Почему обычная игра друзей так ему не нравилась? Это ревность? «Нет. Присмотрись внимательнее», — сказал он себе и стал ждать. Такой эксперимент Лесли проводил уже не раз: все начинали смеяться над чем-то, и Эмма тоже, как по команде, тянула широкую улыбку. Когда веселье проходило, ребята как будто отстранялись от неё, отмахивались от шуток и предложений поиграть. А Эмма — это живой, вечно весёлый и деятельный вихрь. Она не могла просто так сидеть и терпеть безразличие! Поэтому снова и снова пыталась: приносила краски, кукол — для Гильды и серенькой девочки, ходила выпрашивать мяч — для мальчиков. Никто не реагировал. И это вызывало тревогу. Эмма вспыхнула — её глаза загорелись, как маяки сигнальными огнями, — и ушла от них, ничего не сказав. Лесли помахал ей, высоко подняв руку. Она сначала не заметила. Хмуро пнула башню из мягких кубиков и вдруг, подняв взгляд, увидела его и широко улыбнулась, подбегая. Лесли почувствовал себя в безопасности. Пока она рядом, его точно не увезут и не бросят — остатки иррационального страха, не вписывающегося в счастливую картинку жизни, мешали, мутили голову беспокойными снами. Особенно — Луной. Одиночеством и наблюдениями за маленькими инвалидами. Эмма нужна ему. Навязчивое беспокойство отступило, вместо этого пришло тепло. И противоречие. «Что это было сейчас?» — он редко начинал говорить первым, поэтому Эмма не могла просто отмахнуться от вопроса. Она потупила взгляд. — Я просто звала их гулять, но они не захотели. Ты тоже не пойдёшь? «Потом. После занятия». — Ладно, — она сдалась и села. Лесли смотрел на Эмму — и всё другие лица стирались, превращаясь в пустые тени. Он видел, как грусть, обида и страх постепенно сменяли друг друга, зелёные глаза потемнели. Она редко уходила в себя, поэтому он не стал её отвлекать, только ненавязчиво взял за руку — если захочет, уйдёт. Если не уйдёт — они помолчат вместе. «Привязанность, да?» — Лесли никогда до не ощущал такого волнения за кого бы то ни было. Обычно он боялся за себя и пытался защититься или сидеть как можно тише, почти не дыша, чтобы не привлекать опасное внимание. Поэтому дружбы с ним не случалось. Но в новой жизни всё стало другим. Детская непосредственность была интересной и мягкой на ощупь, она дарила иллюзию безопасности. Лесли тихо вздохнул, Эмма отвернулась и посмотрела на часы. — Идём, уже скоро будет урок. *** — Ты что-то слушаешь? Лесли сощурился и перевёл взгляд на её лицо. — Чего не спишь? — продолжила Эмма шёпотом, незаметно придвинувшись ближе, чтобы им не сделали замечание. Он помотал головой, поправив одеяло на её плече. Шум повторился. Стал громче, отчётливее. Звук словно подбросило и уронило под действием силы тяжести. Лесли чуть вздрогнул. — Ага, всё же слушаешь. Мешает? Он прижал палец к губам, внимательно смотря ей в глаза. Грянуло по барабанам, и неожиданно появилось что-то тонкое, как флейта или скрипка — сквозь стену не разберёшь. Неважно, это всё равно звучало приятнее, чем прежде. Лесли прикусил губу и прикрыл глаза. Эмма затихла. Она лежала спиной к воспитательнице, поэтому могла спокойно наблюдать. Её разбудил случайный пинок от Лесли, а ещё еле слышная песня, доносящаяся откуда-то сверху и сбоку. Их кровать стояла вплотную к стене, поэтому никого другого этот шум не беспокоил. А Лесли, кажется, он очень мешал. По крайней мере он внезапно скривил губы и вжался щекой в подушку, чего раньше никогда не делал. Эмма впервые видела такой спектр эмоций на его лице. Раздражение, спокойствие, небольшой испуг, боль и, наконец, уже знакомую улыбку. «Почему он так мучается? Кажется, ему не плохо, но мою руку сжимает сильно. Надеюсь, нас не заметят, — она обернулась, — все спят. Я тоже слышу песню, но она меня совсем не волнует, а вот Лесли точно не сможет уснуть». Она погладила его по щеке тёплой ладошкой и почувствовала тяжёлый выдох. Он открыл глаза и посмотрел запыленно и несфокусированно, как будто Эмма только что разбудила его. «Как странно, — она успокаивающе улыбнулась, — наверное, я скажу об этом взрослым. Если сейчас шумят старшие, то их могут наругать, наверное… Какая разница? Важнее, чтобы Лесли спал хорошо». Эмма устало закрыла глаза и провалилась в дрёму. На следующий день в их группу пришла Изабелла.