Зеркало

20 октября На город упала армия облаков: чёрных над головой и голубых вдалеке. Возможно, скоро задождит. Совсем задохнëмся. Зато перед самой зимой наверняка будет солнечно. Дина обрадуется. Видел бомжа на остановке, пока ехал домой. Чувствую себя как он. Замотался. Сейчас я встречаю рассвет на кухне. От него не скрыться даже за шторами. Голова плавится. Нужно выбить себе пару выходных, пока я с катушек не съехал. Да кому я вру Работа — не школа. Даже прогулять нельзя. * Лукас сказал, что так продолжаться не может. Я купил тетрадь. Теперь это мой дневник. Лукас прав, но я не понимаю, как мне это может помочь. Просто буду писать. Уже чую, что ни ему, ни Дине почеркушки эти показывать нельзя. Ни за что. Это не будет стоить их внимания, так как беспокойства уже уйдут в прошлое. Надеюсь. Я бы хотел запечатлеть свои переживания, чтобы в будущем они не обременяли меня. Дожить бы до этого времени — это проблема глобальная. Помыть кастрюлю после супа — уже кое-что выполнимое, поэтому начну с малого. * Дом абсолютно пуст и бездушен. Возможно, я бы хотел уплыть в море. Когда-нибудь. * На небе — огромный разрез. Я смотрел на него и чувствовал боль. Как будто кто-то мгновенно сжал мои лёгкие в размер воробья, а затем расширил до объёма метрошного вагона. Печаль как медленная гниль. Небо — как Дина. Она защищает мир. Я ничего не могу сделать. Ненавижу себя. Опять это чувство. Не могу избавиться от навязчивых мыслей, они преследуют меня весь день. Хорошо, что хоть так могу всё высказать. Ненавижу себя. Почему? Зачем? Ни опровергнуть, ни подтвердить, ни перестать думать. Ощущение, что Дине больно из-за меня. Прямо сейчас. Всегда. Это не правда. Это не правда. Разрез расплывается белым по синеве. Надо поспать. Надо лечь. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Тьфу, прочь! Я буду идти дальше только ради неё. Нет, ради них. Надеюсь, ни Дине, ни Эмме не одиноко сейчас. Спокойной ночи. 22 октября Я уверен, что все мои страхи уйдут, когда Дина вернётся. Она выпишется, и мы тут же заберём Эмму. Документы готовятся. Нужно оформить справки и подумать о новой школе для неё. Детская не была доделана — пойдёт на спальню. Прибраться бы. Проснулся с чувством, словно и не ложился. * Вечер. Гладь моря серая, абсолютно не зеркальная, волокнисто-матовая. Я вижу краюху воды в окно, остальное пространство тонет в бетонных потоках. Жуть. * Спать. Завтрашний день — выходной, а значит у Дины можно будет посидеть дольше. И при этом пораньше забрать Эмму. Теперь точно всё. Хороших нам снов. октябрь двадцать третье Всë же приют этот — дурацкое место. Непонятное. Хуже только больница. Хотя разницы нет: что там, что тут, что дома — я лишний. И это прекрасно. Мы играли в дурака. Эмма, Дина и я. Вроде бы ничего особенного, но Дина сказала, что способ сблизиться с дочкой я выбрал радикальный. Ну извините. Когда Лукас читает свои нотации не в пространство, а тебе в лицо, то поневоле задумаешься. Кстати, мы виделись с ним перед тем, как я забрал Эмму. Он напомнил мне про дневник снова, но я не сказал, что уже веду его. Лукас такой… Никакой, короче. Времена идут, и только он не меняется. И мне жаль, что я не могу сказать о старом друге ничего больше. Так вот. Эмма была странная. Дина тоже заметила. Не помню, как наш разговор сместился на эту тему, но всё же запишу. Это доказательство, что Лукас в своих выводах о подавленности Эммы оказался и прав, и не прав одновременно. Дина задала вопрос: «Ты боишься перемен?» Эмма смутилась. Растерялась на несколько секунд, но вдруг улыбнулась: «Нет (и вымученное выражение лица скривилось, сползло вниз). Это не страх. Точнее, я беспокоюсь не о себе, а о Лесли. У нас всё сложно в последнее время». «Ты разговаривала с ним о своём переезде?» «Конечно, но всё совсем не клеилось. Он выглядит усталым и напряжённым, я бы хотела его поддержать, только вот глухое молчание никому из нас не поможет». Так и сказала — «глухое молчание». Мне стыдно от того, что я слишком хорошо понимаю значение этой фразы. «Нет, я же говорила, что это бывает необходимо…» «Вечно ждать нельзя. Вы скоро заберёте меня из приюта и старой школы, и наша дружба может просто исчезнуть». «Видимо, он решил заранее всё разрушить (сказал я, не подумав. Дина громко цыкнула и посмотрела на меня испепеляющей зло, и я тут же извинился)». «Нет, вы правы (голос Эммы звучал подозрительно спокойно). Я тоже так решила, другого объяснения просто подобрать невозможно». Я сказал, что её Лесли придурок. Она фыркнула: «Вот только не начинайте про то, что это пустая болтовня и мне не нужно из-за него расстраиваться». «И не думал (я правда об этом не думал). Наоборот, это очень… больно. И поверить сложно, что друг мог поступить так». Дина поддержала меня: «Однако в любом случае не спеши с выводами. Дай ему шанс (она не смотрела в мою сторону, но укол вины я почувствовал отчëтливо). Если Лесли проигнорирует и это, то решай сама, как поступать дальше». «Ну, тут очевиднее некуда, — чуть было не ляпнул я, но вовремя прикусил язык, — порвать с идиотом все связи и дело с концом». Не хватало только, чтобы Эмма начала изводить себя из-за какого-то захлюпика. Дина вдруг снова задала вопрос: «У тебя нет друзей, кроме него?» Повисло неловкое молчание. Эмма запоздало покачала головой. Мы не стали её больше расспрашивать. Ну и хорошо, поддерживать словами я всё равно не умею. А почему, собственно, она больше ни с кем не общается? Судя по характеру, Эмма экстраверт, директор говорил, что в детстве вокруг неё была своя небольшая компания ребят. А сейчас всего один Лесли. Это навевало на определённые мысли… Которые догнали меня слишком поздно. Да, дорогой дневник, ты определённо полезный собеседник. октябрь 25 (ПН) Проснулся с чувством, как будто и не спал. Я как обычно заглянул к Дине после работы. Всё воскресенье я перечитывал свою писанину и гадал, как быть дальше. Отдохнуть толком не смог. Как только увидел лицо жены, я понял, что думали мы об одном и том же. «Может, мне самому этому Лесли мозги вправить?» — сразу начал я. Дина не одобрила. Сказала, что чужое вмешательство только испортит всë. «И не начинай раньше времени играть в папашу». Зря она так. Я уже воспринимаю Эмму как нашу дочь, к тому же она нашла в себе силы довериться нам, это ли не прогресс? На возражение Дина сказала, что спешить смысла нет, едва возникшее доверие подорвать проще простого. Я не стал настаивать, она всё равно права. Дина стала такой осторожной после того, как я дистанцировался от неё в пятнадцать. Ну, конечно, я тогда надавал ей легкомысленных обещаний, совершенно не пытаясь заглянуть в будущее или хотя бы оценить ситуацию: прекрасно знал же, что ей нужно более качественное лечение, но даже не рассматривал вариант, где нам придётся надолго расстаться. Про отношения на расстоянии я даже не думал. Это казалось абсолютно невозможным: если мы не можем видеться, то в чëм смысл держаться друг за друга? Круглый был дурак. Поэтому не был готов к переменам, в отличие от неё и Лукаса. А они в свою очередь не ожидали от меня такой резкости. Я часто вспоминаю об этом, однако только сейчас, когда записал, хоть вкратце, те события, мне стало немного легче. Десять лет прошло, даже больше. Мы семья. И я в состоянии не допустить повторного разрыва, поэтому продолжаю держать руку на пульсе. * Ночь. На мне раны живут, их раздирает. Настоящие шрамы. Рубец внутри Дины не даёт мне покоя… Как она там? Я бы хотел позвонить, но. Она бы ответила так, что всё в моей голове стало на свои места. Не знаю, как она это делает. Я бы сказал, что ей нужно беречь себя. Опять. А что ещё говорить, даже сейчас слов не подобрать. Когда нахожусь рядом, слышу её громкое сердцебиение. Ненормально громкое. Оно проходит сквозь меня, застревая где-то посередине рёбер. Больно. Я делю боль на двоих. Дина держит себя в руках из последних сил. Ей нравится Эмма. А Эмма скрывает под одеждой побои. Я заметил их краем глаза почти случайно. На самом деле их трудно увидеть, если не присматриваться специально… Я должен держать всё под контролем. Я не имею права продолжать игнорировать это. У меня от гнева дрожит рука. Не знаю, смогу ли прочитать написанное. Извини великодушно, Юго-из-будущего. Знаю одно: если Эмма не поможет Дине, это будет конец. А значит, я должен помочь обеим. Не сдавайся. Только. Не. Сдавайся. Октябрь, 26 ЭММА РАЗВЕ НАКАЗАНИЕ НЕ НАСИЛИЕ Эмма была печальная. Пришибленная. Сумрачная. Меня даже испугал взгляд её замерших глаз — окаменелый и обречённый. «Что случилось?» — это было всё, что волновало меня. Она промолчала, и моё терпение лопнуло: «Над тобой издеваются. Наверняка и бьют ещё. Я знаю, синяки ты прячешь, Дина могла и не заметить, но я же не слепой. Почему не обращаешься к взрослым?» Она ответила мгновенно и коротко: «Отказали». Как током ударила. Неужели Лукас мог смотреть на такое сквозь пальцы? А хотя… С его странной политикой про «детское счастье» и «признание взрослых»… («С ними — воспитанниками приюта — никогда не обращались, как с детьми, скорее как с неравными», — только недавно он распинался, чуть душу не вывернул). Всё может быть, с него станется. Спорю, что в этом «идеальном» приюте травля в порядке вещей. Но это не значит, что я смирюсь. * Руки дрожали. Я едва привёл в порядок мысли, но надо записать всë, чтобы точно не забыть и не запутаться. (В последнее время я не доверяю чужим словам) Я сказал Эмме бороться до конца. Ляпнул первое, что в голову пришло, говорить нечего. Ей мой совет не понравился: «Хватит и того, что я трачу все силы, чтобы защититься. Знаете, разве наказание само по себе не является насилием?» Меня поразил её вопрос (вот! Это самая главная часть, которую я хотел записать!!!) Так мог бы подумать тот, кого часто наказывали и унижали. Что же ей пришлось вынести? Я ответил: «Они заслужили его». «Они этого не понимают. Значит, такие меры будут бессмысленны». «И что ты собираешься делать?» Её наивность почти меня рассмешила: «Я бы хотела донести до них… Хоть как-нибудь, что насилие ужасно. В любом виде. Головой они понимают это, конечно, но понимания, видимо, не достаточно». Истерический хохот удалось сдержать, но раздражение вырвалось наружу: «Тогда чего будет достаточно? Каких мер?» Я жалею. Я опять совершил ошибку. Нервы уже всë. Хватит оправдываться Эмма спокойно продолжила: «Может, принятия?» И снова удивила меня. Мало того, что будто не заметила выпада в её сторону (что невозможно), она не испугалась и не закрылась как делала раньше. Это был первый наш серьёзный спор. Чувства противоречивые. Что же она имела в виду? Принятие, неверие… Всё это лирика, сволочей, терроризирующих других, может остановить только третья сторона — власть взрослых. Но и Эмма в чём-то права. Я всё воображал, что дети из приюта — пришельцы из другой галактики, но это не так. Они дети. Мелкие, глупые и странные. Как и я в 15. Сложно. Я должен поговорить об этом с Диной. 10.31 Она сказала: «Возможно, уже поздно». * Я не могу согласиться с этим. И нормально уложить мысли в черепушке. «Поздно», потому что травля началась давно. Возможно, она длится несколько лет. И кто зачинщики? Дина сказала, что самая эффективная помощь с нашей стороны — бездействие. Чем скорее мы заберём Эмму, тем лучше. Я понял, что должен молчать. Игнорировать. Просто не замечать и не видеть. Но я же вижу! И Эмма ведь тоже напрямую не просила о помощи. Почему тот же Лесли её не поддержит? Или он из-за травли решил от неё отстраниться? Или… Нет. Наоборот. Эмма ничего ему не говорила. Однако если я догадался, то и он не может не знать. Эмма понимает. Я понимаю. В голове всё ещё крутятся слова Лукаса. В них не так абсолютно всё, кроме железной уверенности и логики. Я опять чувствую бессилие. Как травля стала регулярной и чуть ли не обязательной в таком образцовом заведении? — эта мысль не укладывается в голове. «Нужно молчать», — от одного напоминания всё кипит в злости. Чёртов приют и чëртовы бумаги, от которых зависит жизнь Дины! Нужно молчать. Нужно держать себя в руках. * Дине понемногу становится лучше. Но ведь всегда есть риск всё подорвать Она смотрит на меня долго и молчаливо, не оставляя ни страха, ни иллюзии выбора. * Я доверяю Эмме.