Зеркало

— Кто написал? Изабелла сохраняла спокойное выражение лица несмотря на твой тон. — Один из моих учеников. — Я знаю?.. — ты понимал, что задаëшь глупый вопрос, поэтому не удивился, когда она перебила: — Да. — Кто? — Ты и сам уже понял. Верно? — Лесли. «Чëртов Лесли», — голова налилась свинцом и ошпаривающим кипятком. Уши покраснели точно. Кулаки сжались против воли, и тут же возникло ощущение, что тебя ударили под дых. — Спокойно. — И что мне делать?.. — прозвучало отвратительно и жалко. — Тебе незачем… переживать так сильно. Её ответ разозлил. Ты посмотрел высокомерно-насмешливо, пытаясь скрыть за словами раздражение и еле закипающий гнев: — Конечно. На фоне такого гения мы все просто дрянь. Изабелла сначала ничего не ответила. Её выражение лица совершенно не менялось на протяжении всего разговора, что сильно выводило тебя из равновесия. «Давай, удивите меня. Давай, скажите хоть что-нибудь». — А что такое гениальность? Талант у тебя есть, но имеется ли большее, покажет время. Усталую усмешку сдержать не удалось. Как и небрежное замечание: — Вы очень наивны. — Что? — Нет. Ничего. Просто… удивлён, что вы сравниваете меня с ним. — Я никогда так не делала. — Вы лжëте, — ты сделал шаг вперёд, пристально смотря перед собой. — Прежде всего себе, а теперь и мне прямо в лицо. А что, если он ничтожество? — «И дружит с таким же ничтожеством!» — Вы вообще знаете, что с ним происходит? Пытались хотя бы узнать, кого ставите всем в пример? — плюнул ты с разъедающим отвращением Очень опасные мысли, шальные и будоражащие. Времени перед уроком мало. Кто-то может прийти и подслушать. Тебя могут прогнать. Хотя… Нет, ты уйдёшь в любом случае сам. Лесли. Этот кусок отброса — тоже лицемерный лжец, не гений и абсолютно точно не лучший. По крайней мере сейчас он последний, кто заслуживает называться таковым. — А ты знаешь что-то существенное? — даже Изабелла снизошла до тебя. Наконец её лицо стало живым — обеспокоенным, не идеальным, не профессионально равнодушным! Вот он — решающий момент. Ты делаешь глубокий вдох и открываешь рот. *** — В старой городской аптечке продаются порох и витаминки, — ты сделал широкий шаг и чуть не упал, но, раскинув руки, восстановил равновесие, — не хотите попробовать со мной? Друзья смотрели странно: с абсолютно одинаковыми выражениями страха, недоверия и злости, словно за твои легкомысленные слова могло попасть и им. А ведь они были правы, только ты об этом не задумывался. — С ума сошёл? Ещё бы в школе предложил или прямо в приюте, — Гильда строго глянула на тебя снизу вверх, её голос был тихий, немного сипящий. Глазами-ледышками она настороженно сканировала местность. — Не волнуйся, нас вряд ли кто-то слышит. — Ну-ну, — протянула она, выразительно взглянув на тебя, и кивнула за плечо. Ты послушно обернулся, но, заметив знакомый сутулый силуэт, потерял равновесие и со всей дури грохнулся на жёсткий асфальт. Лесли сразу же скрылся. К тебе кинулись помогать со странным облегчением: падение помогло быстро и «безболезненно» замять неприятную тему. Только вот этот гений конечно же не выходил у тебя из головы ещё очень долго. За ним было легко следить, зато не привлекать внимание оказалось сложнее. Ты выяснил, что Лесли очень нервный: он постоянно был настороже, как будто никогда не мог расслабиться, особенно если в помещении находилось много людей. Сжатые кулаки, опущенная голова, неудобная скрюченная поза — Лесли пытался быть максимально незаметным и тихим. Стоит отдать должное, получалось отменно. И стоит принято как факт — ты этого не понимал никогда, а жить… нет, существовать так каждый день, каждое грëбанное занятие не смог бы. Потому что ты не любишь одиночество. А оставаться замкнутым в обществе людей — в сто раз хуже. Но он намеренно загонял себя в эти рамки, перехватывая твои пристальные взгляды удивительно ловко и регулярно. Выражение его глаз говорило — «почему ты видишь меня?», и тут же — «не замечай, не смотри». Но ты, осмелев, решил пойти ещё дальше. И напористость дала результаты. Одним зимним вечером Лесли в одиночку ушёл из приюта. Заметочка первая: он любил тратить свободное время в одиночестве, занимаясь музыкой (словно музыкалки было мало!) — об этом знали все, потому что он мог опоздать на обед или ужин (что всегда сходило ему с рук). Заметочка два: он не любил гулять. Примечание к заметочке два: он соглашался гулять только с Эммой. Сложить все воедино было несложно, как и быстренько причалить в «пункт назначения», а потом затаиться напротив неприметного здания. Лесли шëл медленно, но упорно. Выражение лица стало совсем нечитаемым. Не просто равнодушным или таким, что невозможно понять ни настроение человека, ни его мысли, наоборот. Ты сразу увидел, что он напряжён, словно ему физически было тяжело идти. Лесли сразу стал похож на обычного подростка, у которого больше одной эмоции. Это рассмешило, потому что он никогда не показывал себя с этой стороны. Почему? Возможно, Эмма тоже считала его пустым болванчиком. А он её — всего лишь аксессуаром, за которым можно спрятать свою скучную однотонную физиономию. Интересно. «Талант» во внезрачной оболочке и яркая посредственность. Эти двое точно идеальная пара! Не суть. Лесли вышел через десять с половиной минут с пачкой белых таблеток в руках, которые не были упакованы и не имели ни инструкции, ни названия. Ты сразу понял, что он купил вовсе не аскорбинки. И вернулся домой. В тот день Лесли не возвращался до самого отбоя. *** — Прошёл почти год. — И ты больше никому не рассказывал? — Никому, кроме вас, — ты улыбнулся наигранно дружелюбно, и Изабелла поморщилась. — Почему? — Хороший вопрос, — ты не успел договорить, так как в коридоре послышались громкие шаги. Точно, вы оба совсем забыли про занятие. «Вот и прекрасно», — ты с самого начала не хотел раскрывать все карты. — Теперь решайте сами, что делать. Это был конец. Изабелла поняла, что большего от тебя не узнает, но удовлетворения не было. Хватит. На этом твоя роль в его деле должна закончиться. Он тебе никто. Ты ему никто. Лесли зашёл в класс вместе с большой группой ребят, практически перед самым звонком. Странно, он никогда не приходил так поздно. Вы находились близко, но больше ты его достать не мог. И не хотел. И не позволял себе думать об этом. Резкий укол одиночества можно списать на усталость, мысли потекли дальше сами собой: «"Теперь решайте сами, что делать", — ха, будет забавно, если Изабелла проигнорирует это, однако она в любом случае не имеет права, особенно после всех моих слов, насильно удерживать его на плаву. Теперь, — Губы щекотал оскал. Ты наклонился, задумчиво потëр подбородок и зачесал длинную чёлку назад, — Чëрт, чëрт, чëрт. Я наконец высказал всё это! — и еле удержался, чтобы не хлопнуть по столу, но твой взгляд выловил впереди спину Лесли, и внутри мгновенно разрослось неуместное опустошение. — Странно. Я всегда хотел быть похожим на него. Ужасно. Все силы — на это. Время, потраченное зря. А она не ставит меня ни во что. И никто не ставит, не замечает, не говорит: "ты всё сможешь". Когда его хвалили, он не выражал вообще ничего. "Лучшего ученика" даже тронуть было страшно, ха-ха. Интересно, как он сейчас запоëт, если Изабелла расскажет всем?..» *** День, когда началась твоя персональная «революция» был чист и обычен. Вы гуляли в парке. Гильда рассматривала листья. Тогда она ещё не стеснялась показывать ноги открытыми, а сейчас начала одевать неудобные мешковатые штаны или кутаться в пледы, словно стыдясь самой себя. Чуднáя. Так вот. Гильда надела брюки — клетчатые, приятного коричневого цвета. Она задумчиво смотрела перед собой. — Выгляжу прямо как ходячая. — То есть как обычно, — ответил ты. Норман пожал плечами и неловко кашлянул. — Как у тебя дела в музыкальной школе? — вдруг обратилась она к тебе. — Лесли… — ты запнулся. — Опять начинаешь о нём, — хмыкнул Норман и отвернулся, — мы спрашиваем не об этом. Неужели тебе совсем нечего рассказать о себе? Пришлось промолчать. Такие разговоры повторялись регулярно последние недели две. Ничего необычного. Ты сам удивлялся, как быстро привык к новой прихоти друзей — потому что был уверен, что это просто странная привычка или шутка, или… Да зачем снова врать. Эмма резко перестала общаться с вами. Обиделась на очередную насмешку, возможно, наконец поняла, что подругой её никто из вас не считал. Гильда заскучала. И скуку свою превратила в пассивную агрессию. «Ну, точно — ведьма». Самое интересное, что Принцесса от Гильды не отставал. Обычно он не поддерживал никого, в спорах и конфликтах оставаясь на нейтральной стороне, а тут… «Весело выходит», — да не в твою пользу. А что до музыкалки, то… Лесли делал успехи. Брал конкурсы, не прогуливал, не опаздывал, играл-играл-играл, всегда витая в своих мыслях. «Куколка, которая долго превращается в бабочку», — то есть талант, которому не мешают развиваться. Ты не завидовал. Почти. Если дела других детей были тебе по боку, то Лесли ты воспринимал слишком близко к сердцу. Он привлекал внимание не столько способностями, сколько упорством — бесконечным, сильным и… «Абсолютно бессмысленным», — решил ты, захлопнув крышку пианино. Виски ныли. Пальцы окоченели. Было снова тихо, абсолютно и беспросветно пусто, потому что ты не мог быть таким же, как он. И на равных смотреть на него тоже не мог ни при каких раскладах. «Я не завидую», — ложь. Тебя тошнило от него, но существовать по-другому казалось невозможным: прилежно ходить на уроки в музыкальную школу, учить программу, готовиться к диктантам… Никто ничего не замечал. Лишь однажды Изабелла подметила, что гаммы ты исполняешь лучше всего. Так она обозначила твой предел — понимание этого пришло гораздо позже. Руки продолжали болеть. А если теперь снова вернуться в «тот день», то можно было заметить одно отличие. Гильда решила провоцировать тебя дальше: — Возможно, ты так сильно интересуешься Лесли, потому что ревнуешь его к Эмме? Ты поднял голову, но на неё совершенно не подействовало недвусмысленно скептическое выражение твоего лица. — Всё с тобой ясно, — отмахнулась она. Внутри коротко вспыхнуло. — Да вы достали! Чего тебе ясно?! Совсем уже? — вспылил ты неожиданно даже для самого себя. — Ну-ну, спокойно, — примирительно начал Норман, но в его взгляде мелькнуло злое веселье. — Заткнись, — кулаки непроизвольно сжались. «Замолчи, ещё одно слово и…» — Может, присоединишься к этим фрикам, раз мы тебя так замучили? Принцесса был уверен, что руку на него ты не поднимешь. Однако в тот момент он очень сильно рисковал, ведь ты не был намерен продолжать терпеть их издёвки. «Ага, решили поставить меня на место Эммы, — наконец сформулировал ты давнюю догадку, которая раньше казалась чушью, — хорошие товарищи, ничего не скажешь». Поэтому пришлось молчать. А проглотив оскорбление раз, очень быстро привыкаешь делать это регулярно. «Дружба» Гильды и Нормана как замкнутая цепь. Или зависимость. По дороге домой ты заметил под деревом котёнка. Пушистого, игривого и совсем не пугливого. Он сразу же отозвался, когда ты позвал его. — В приюте запрещено… — Знаю, — ты перебил замечание Нормана, неловко играясь с доверчивым тёплым созданием и думая совсем о другом. «Что было бы, если здесь и сейчас в моих руках была Эмма? Скорее всего, я бы долго не думал. Если им так нужна отдушина, то ей стану не я». — Пошли уже дальше, — Принцесса обеспокоенно смотрел Гильде вслед, ведь она и не думала ждать вас. Ты отмахнулся: — Подожди, — и, решившись, заговорил снова, — смотри: вот я держу в руках кошку. Она мурчит, не царапается, ластится, — это действительно было так. Животное смотрело на вас медовыми добрыми глазами и довольно мурчало. — А я думаю, как режу её, или разрываю. Щека Нормана дёрнулась. — Не при даме, пожалуйста. Ты улыбнулся, бросив равнодушный взгляд за спину. Коляска остановилась. Из-под очков прямо на тебя смотрели две чёрные неподвижные точки. «То, что надо», — удовлетворённо отметил ты и помахал ей. — Нет, она точно оценит мою идею. С тех пор Гильда разучилась видеть самые очевидные вещи, а в жизни Эммы не было ни одного спокойного дня. *** Как быть, если ты четырнадцатилетняя шваль и тебя штырит с насилия? Придурок Лесли застал вас совсем не вовремя и не стал даже медлить — ты не можешь никого винить в том, что не успел от растерянности (и позорного испуга) ни отступить, ни защититься. Худющий, а бьёт так сильно. Зубы оскалены, глаза вытаращены — в них чистое бешенство и липкие фонарные отсветы. Он цепляется за тебя изо всех сил, и вы катаетесь по асфальту, очень тесно и неудобно мутузя друг друга. Тебе ударяет в нос резкий запах пота, бензина и гнили (листвы, трухи и застоявшейся воды). Кровь, грязь, слюни — ваши лица перемазаны в этой вонючей смеси, тебя тошнит, голову сильно прикладывает к жёсткой поверхности. Лесли улыбается. Его зубы с красными потëками оказываются неожиданно близко к твоему лицу. Глаза навыкате цвета прозрачного дыма — непривычно открытые и ясные, но в них не отражается ни мыслей, ни равнодушия, ни усталости. Ярость, счастье, восторг. Боль от синяков и ссадин отходит на второй план, когда к глотке подкатывает тёплое. Резкий жар ошпаривает нос изнутри, ты задыхаешься, чувствуя плотный комок в глотке, и не можешь от него избавиться. Кашель раздирает горло, ты едва поворачиваешь голову, и изо рта начинает литься отхаркиваемая рвота, которая глухо булькает в носу. Эти звуки громко отдают в черепе. Бам. Бам-бам. Блымб. «Он убьёт меня», — это всё, о чëм ты можешь думать. Лесли снова замахивается, выбивая из тебя новую порцию непереваренного дерьма. Что-то застревает в горле, и ты судорожно хватаешься за чужую футболку. По трахее словно идут трещины. «Снаружи» — где-то не здесь, а в отдалении от вас, за пределами видимости — раздаются смазанные голоса. «Поздно же они». А ты всё ещё один на один с… Кем? Пытаешься отпихнуть его от себя, отплëвываясь и отчаянно хрипя, и только замечаешь, что уши заложило напрочь. «Урод». Лесли закрывает ладонями нижнюю челюсть и морщится. «За Изабеллу, — ты даёшь ему в скулу, — за Гильду, — следующий выпад он успешно отбивает, — за…» Ты толкаешь его сильнее, чувствуя сильное гибкое сопротивление, и больше не можешь сосредоточиться на чëм-либо, кроме его лица и кулаков. Всё правильно. «Да сколько можно? Меня тошнит от тебя!» Они наконец-то на своих местах. Ты из последних сил рвешься вперёд, хватая его ненавистные руки, которыми он будет играть Бетховена. «Чëрт, не мешайте! Я хочу их сломать», — это самое верное. «Я хочу тебя придушить!» — это самое нужное. Больше никаких размышлений и прений. Вы ближе друг к другу, чем кто-либо другой. «Давай же…» Щелчок. Внезапное бессилие. Ты не желаешь опускать руки. Боли всё ещё слишком много. «Сопротивляйся». Сопротивляйся же. Плечи кто-то сжимает, дёргает назад — дыхание перехватывает, так как воротник сдавливает горло, и мир переворачивается с ног на голову. Лесли цепляется за тебя пальцами, чуть ли не рвёт одежду — его тоже хватают сзади и оттаскивают. В глазах темнеет из-за вспышек и громких криков. Ты теряешь равновесие. Падаешь. Рассеянно и почему-то медленно. Этот день невероятно длинный.