Зеркало

Изабелла сидела перед пустыми рядами и барабанила пальцами по столу в чëтком медленном ритме. Лесли угрюмо кивнул ей и огляделся. Пианино стояло открытое. Солнце почти ушло под горизонт, хотя ещё не было и шести, поэтому он зажёг в классе ярко-лимонный свет и прищурился. — Садись и начинай, — спокойно произнесла Изабелла, и по спине прошëл колкий холод, но Лесли тут же послушался. Ни «говорить», ни думать не хотелось совершенно. Пальцы подчинились не сразу, поэтому сначала пришлось немного размяться: он на пробу сыграл простенький эскиз. Запястий коснулась лёгкая боль. Изабелла молчала. «Она ничего не будет говорить, но её взгляд очень… — Лесли наклонил голову, — выразителен. Никогда бы не подумал, что даже с ней мне придётся чувствовать такую неловкость. Я замëрзаю, — он повёл плечом, чтобы поправить пиджак, который неудобно висел на нём. — Окно открыто?» В помещении стояла духота, шторы не колыхались. «Если бы я мог, то напрямую бы спросил её, однако сейчас я ни за что не прерву репетицию. В этом нет смысла». — Постой, — вдруг произнесла она и встала. Лесли вздрогнул. «Но почему я уверен, что она знает? — он на секунду обернулся, поймав её взгляд. — Неверно. Сомнения пустые. Нет смысла колебаться: Изабелла видит меня насквозь. — Безнадёжность коснулась волос, мысли шевелились нехотя, — ну зачем? — скрипнул стул, разорвав беззвучие. Лесли замер, прислушиваясь к её медленным шагам, как к неизбежной развязке, — на самом деле я трус. Она знает, — Изабелла тяжела вздохнула. — Знает. В чëм тогда смысл нагнетать? Тоже боится? Да. Нет. Неважно. — Изабелла наклонилась, — молчите, только ничего не говорите!». Он сжал кулаки и наконец поднял голову. — Паузы. — её шёпот был непривычно громкий. Лесли чуть снова не вздрогнул, почувствовав, как как вдоль позвоночника скользнуло несколько липких капель. — Ты неправильно ставил паузы. Начинай сначала. *** Дома всегда темно. Лесли сидит на полу рядом со старым деревянным столом и высоким чëрным шкафом. Пыльно. Долго. Руки зарыты в лохматый ворс ковра. Сине-чëрные, тонкие, с кривыми белыми полосами. Шрамы как цепи. Мама понимает это. Пробираясь внутрь сквозь красный квадрат окна, к предметам липнет светотень. Лесли щурится, вглядываясь в Солнце, которое кажется яркой неподвижной вспышкой. Непонятно, вечер или день. «Живот болит», — думает он и снова внимательно осматривает комнату. Углы пусты — Лесли уже шарил, там ни крошки, как и под столом. Воду пить бесполезно: даже если он выдует всю бутылку, всё равно не насытится. К тому же родителей постоянно мучает жажда. «Денег нет», — Лесли не понимает их. Он месяцами сидит здесь в молчаливом ожидании, не оглядываясь на дверь и не пытаясь напомнить о себе. «Кушать хочется». За стеной ни звука, он даже прикладывает стакан, чтобы услышать наверняка. Обычно, если минут десять сидеть неподвижно, почти не дыша, можно услышать невнятные крики или стоны. В этом доме очень толстые кирпичные стены и потолки, но слишком хлипкие двери — если мама пытается выгнать мужа, тот просто вышибает их с ноги, а затем по-хозяйски снимает со штанов ремень. Тук-тук. Лесли не боится. Ни ремня, ни шума, ни тьмы. Лесли ждёт, время от времени поглядывая в окно, как бы сверяя часы со светом. Он сглатывает, и живот начинает громко урчать. Стук получается гулким и размеренным, потому что Лесли сначала пугается сам себя, но всё равно пытается ещё раз. Его наверняка слышно во всём доме. Тук-тук. Тихо. Значит, правда никого нет. Лесли дёргает ручку сначала на себя, но, опомнившись, толкает дверь вперёд. Заперто. Окно закрыто. Стол, ковёр, шкаф и он. «Может, мне показалось?» — думает он и несколько раз, прикладывая всё больше сил, дёргает дверь туда-сюда. — Мама! — голос звучит тускло и пискляво. Может, они просто спят? Однако, даже если он их разбудит, ему всё равно ничего не дадут, — понимание это приходит слегка запоздало. Он резко отпускает ручку и спиной отходит к противоположной стороне, не отрывая взгляд от щели под дверью. Ему чудятся шаги. Мамины. Он громко сглатывает и чувствует — но не слышит — как надрывается желудок. Больно. Лесли кусает щеку. Спина плотно прижимается к стене. Трубы, идущие от батареи, очень холодные. Как колени и пальцы. Он снова оглядывается, ощущая ледяную панику — раз шаги затихли, значит, мама ищет ключ. И хлопушку, которой убивают мух. Или скалку. От неё меньше шума при ударе. Тук-тук. Лесли цепляется за подоконник и смотрит на стекло и раму. Разбить — чем? И как потом выбираться? Рискнуть и прыгнуть? Он знает, что не сможет. Даже с такой небольшой высоты второго этажа смотреть на улицу головокружительно жутко. Как быть? Шкаф стоит в самом углу. Можно спрятаться внутрь, но очевидно, что его легко найдут, тем более надёжно запереться изнутри невозможно. Но других вариантов нет. Время идёт против Лесли. Не спрячешься — изобьют. Спрячешься — тоже достанется. Лесли не понимает, зачем он вообще это делает, но не пытаться не может. Он подходит к старой махине и аккуратно открывает еë, чтобы дверцы не слетели с петель и не скрипели, и вдруг замечает внизу прямоугольный след. Доски под шкафом не красили, поэтому теперь было заметно, что его немного отодвинули, освободив узкое пространство. Для чего? Лесли сначала решает, что втиснуться туда не сможет, но всё же пробует. «На всякий случай». Он на цыпочках двигается в чернь, чувствуя, как паутина и комки пыли с вертикальных поверхностей, сжимающих его с двух сторон, вдавливаются в кожу вместе с торчащими опилками. Запах напоминает сырую древесину, он застоявшийся и плотный. Здесь холоднее, чем «снаружи», и это странно успокаивает: Лесли кажется, что он оказался в потустороннем измерении, откуда его не достать. Он медленно пробирается дальше, пока нога не запинается о что-то маленькое и тяжелое. Раздаётся резкий треск полиэтиленового мешка, и Лесли чуть не теряет равновесие, заваливаясь вперёд. Лоб упирается в холодный грязный угол, тело изгибается в неустойчивую позу. Приходится ещё немного наклониться, схватившись руками за шкаф, и аккуратно перешагнуть через предмет. Треск раздаётся снова. Оказывается, Лесли зацепился ногой так, что тонкий пакет окончательно порвался. На пол вываливается в большом количестве что-то громкое и сыпучее и тут же цепляется к носкам. Лесли тянет руку вниз и неуверенно нащупывает несколько круглых штучек, напоминающих конфеты или стеклянные бусины. Тук-тук. Он замирает. Теперь этот звук слышен очень отчëтливо. Как будто кто-то тихо стучит по черепу над ухом. Тук-тук. Перед глазами резко чернеет, лоб покрывается испариной, из-за чего приходится часто моргать. «Успокойся, тебя не достанут». Лесли облизывает ладонь, в которой была зажата странная бусина. Вкус пресный, но в то же время как… Подслащенная таблетка? Лесли, не думая, суëт её под язык. Живот резко скручивает, и он чуть не вскрикивает от неожиданности. А потом берëт в рот сразу горсть конфет. Вкус очень быстро приедается, но вскоре Лесли чувствует необъяснимый жар и боль во рту. Сладость растворяются медленно, поэтому, теряя терпение, он просто грызëт и глотает острые куски, игнорируя резь в горле. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Пульс резко ускоряется — так, что Лесли чувствует укол под боком и тошноту. Теперь воздуха ощутимо не достаëт, поэтому он решает выбраться, однако, попытавшись ухватиться за стену, чувствует, что рука скользит. Лесли не заметил, насколько сильно запотели его виски, подмышки и ладони; пальцы согрелись и начали дрожать, как и колени. Тук-тук. В соседнем помещении слышны голоса. Фантомы голосов. Удушье мягкое, но от этого не менее пугающее: кажется, что рот и нос набили ватой. Он задерживает дыхание и пытается выйти из щели как можно скорее. Что-то течёт по подбородку и капает на майку. Лесли, оказавшись снова в комнате, чувствует, как свет резко и безжалостно ударяет по глазам, но не замечает, что уши на несколько секунд закладывает. Время замедляется. Красный, чëрный, белый. Лесли садится на пол, держась руками за стену. Теперь он видит: таблетки ярко-красные. Глаза мамы чëрные. Обрывки пакета белые. Кровь на вкус кислая. Крик — острый, жалкий и громкий — врывается в сознание внезапно. Лесли сначала не понимает, что происходит, пока не замечает в дверном проёме высоких незнакомых людей, которые, чем дольше на них смотришь, тем сильнее редеют, становясь как блеклые иллюзорные тени. В руке мама держит нож. Она не замолкает ни на секунду, сжимая его плечо и толкая ниже и ниже. Лесли кажется, что они падают, при этом оставаясь на месте. Он совершенно не чувствует ни угрозы, ни беспокойства, ему хочется объяснить, что ему уже совсем не нужна еда, что он сыт, ему тепло и не надо кричать. Он впервые за долгие месяцы хочет поговорить с ней. Кто-то толкает маму в спину, и их лбы звонко стукаются. Лесли перестаёт слышать. Пол становится ядовито-киноварного цвета, как и своя-чужая одежда, и морщинистые руки, и раскрытый рот перед его лицом, и лезвие, которое… Вдох… Всё останавливается. Лесли не чувствует боли, но он осознаёт, что дышать не получается, и немного теряется. Непослушные предатели-пальцы касаются шеи. Лесли чуть поворачивает голову и шевелит онемевшими губами. Перед глазами путаются цветные пятна — жëлтые, белые, серые — которые неизбежно вытесняет чëрный. Становится тихо. Лесли опускает руку и теряет сознание. *** — Кто из вас начал? Они молчали. Ни Рэй, ни Дон не хотели отвечать. Лесли, вспомнив об их упрямстве, только хмыкнул, но тогда он просто поднял руку. Их беседа с психологом состоялась на следующее утро после драки и повторялась каждый день на протяжении недели — всех троих освободили от занятий, хотя Рэй с Гильдой сначала пытались отмазать Дона — мол, тот просто пытался помочь другу. Взрослые были непреклонны и просто проигнорировали их аргументы. Психолог сняла очки и несколько секунд неподвижно разглядывала Лесли. «Надавить хочет», — догадался он. — От тебя… Не ожидала. Да и от вас тоже, — нахмурилась она. «Да кому вы врёте?» — его глаза немного сощурились. — Что же вы не поделили? По идее вопрос не был риторическим, но на этом разговор всегда стопорился. Подробных объяснений в первую очередь ждали от Рэя, но он молчал, за что справедливо получал море тычков и обвинений. — Зря мы закрывали глаза на твои шуточки. Теперь ты обнаглел настолько, что не удостоишь нас хотя бы отговорками? — А чего он-то должен? Вы ведь видели, что Лесли всё начал, — вступался Дон. Он постоянно вскакивал и тянулся к её столу, словно хотел что-то схватить, но в последний момент останавливался — этот жест очень нервировал женщину. «Он сидит здесь просто для галочки? Если не спрашивает, то почему она не отправит его в комнату или в школу?» — думал Лесли. Неизменным оставались и непроизнесённые ответы, которое он находил в упрямых и острых глазах психолога: «Наказание касается всех, кто виновен, и будет отбываться всеми». Только вот она вела себя так, словно и её наказали вместе с ними, заставляя по два часа просиживать в тошнотворно стерильном кабинете за бесполезными беседами. — Хочешь увидеть свод правил нашего приюта? — она обращалась к Рэю так, будто он один был виноват, и заставляла зачитывать строки из упомянутого свода, какого-то «Устава» и приказов директора. «Положение 5.12: о нарушении порядка и личных границ. Любые нарушения порядка и личных границ (забастовки, драки, кражи и т.д.) строго запрещены. Меры воздействия: домашний арест, освобождение от уроков на срок, определяемый ответственным воспитателем, курс терапии с психологом. По рекомендации директора и/или врача, возможно назначить индивидуальное наказание». — А теперь ещё раз повтори, но вслух и не глядя, о чëм тут написано? — Положение пять точка двенадцать: о нарушении порядка и личных границ. Любые нарушения порядка и личных границ (забастовки, драки, кражи и так далее) строго запрещены, — послушно проговаривал Рэй непривычно тихим невзрачным голосом. Слово в слово, глядя за плечо их экзекутора. Лесли было его почти жаль в такие моменты. — Меры воздействия: домашний арест, освобождением от уроков на срок, определяемый ответственным воспитателем, курс терапии с психологом. По рекомендации директора и дробь или врача, возможно назначить индивидуальное наказание. — Правильно. А теперь давай, хватит играть в разведчика, — у неë явно начали сдавать нервы. Щека Рэя дёрнулась. — Кто-то кого-то оскорбил, обидел? Или… девочку не поделили? Вы раньше даже не разговаривали, а тут чуть друг друга не убили — растолкуйте мне это наконец! Стопка бумаг накренилась и слетела на пол. От переизбытка чувств женщина грозила им и хлопала по столу. Лесли смотрел на неё, Дон — в окно, Рэй — в себя. Молчали. Больше никто из взрослых в исправительный процесс не вмешивался. И Лесли знал, что бесконечно эта пытка продолжаться не может. Лишь один раз психолог попыталась работать индивидуально — на третий день «курса терапии», как будто с самого начала не планировала тратить время зря. Лесли внутренне напрягся, когда она практически выгнала Дона и Рэя за дверь едва они успели поздороваться. Для него резко стихли все привычные звуки и замкнутые мысли. «Теперь я один звезда программы? — хмыкнул он, садясь перед ней, хотя чувствовал себя беззащитным и крайне уставшим. — Ну, попробуйте меня удивить». — Насчёт Эммы, — без предисловий начала психолог, поглядывая в бумаги, — она скоро покинет стены приюта, так? — вопрос повис в воздухе, Лесли почувствовал внезапное необоснованное раздражение. — Она, кажется, раньше общалась с Гильдой, Норманом, Доном, Рэем и… С кем ещё? Анной? Дианой? Ну, не суть. Они дружили ещё до того, как тебя перевели сюда, а после Эмма резко перестала общаться с ними, зато подружилась с тобой. Так? Лесли кивнул. — Вы из-за неё поссорились? Ты свою подружку приревновал, или ещё как объяснить… — он еле удержался, чтобы не закатить глаза от услышанных предположений, — ты весьма интересный ребёнок. Не просто интроверт, а чуть ли не мизантроп. Со слов учителей, — зачем-то добавила она. — Однако детские воспитатели отзываются о тебе иначе: с сочувствием, с бóльшим пониманием, их совершенно не удивляли твои акцентуации… Неважно. Как вижу, ты даже не удивлён. Тебя в принципе было сложно задеть словами. Но только до тех пор, пока Рэй не попытался переманить единственную подругу к себе? Лесли громко фыркнул: «Зачем делать такой сильный акцент на том, что я дружу с девочкой? Неужели взрослые правда ищут подвох именно в этом?» Она выгнула бровь. — И как это понимать? Я не права? — он неопределённо пожал плечами, — тогда не кривляйся. Возникло молчание. — У тебя всегда были проблемы с общением. — «Это не правда. Настоящие проблемы начались только сейчас». — Эмма же — твоя противоположность. Энергичная, общительная, но… — психолог выдержала паузу, — без особых талантов. Лесли громко вздохнул. — Юный гений, которому завидуют другие ученики, — гаденько протянула она, улыбнувшись. — Не знала, что в музыкальной школе настолько жёсткая конкуренция — вы, дети, друг перед дружкой интрижки плетëте, значит. Интересно, для чего? Терпение лопнуло. Лесли резко встал и приблизился к столу. И замер, едва подняв руки, но не успел показать ни жеста. «Остановись, это ничем не поможет. Стоит наврать? Но как отвести подозрения, сделать так, чтобы от меня отстали? От нас. В это ещё и Эмму втянули, хотя она ни в чëм не виновата, — что-то кольнуло в груди. Вина или злость? — Если не буду сдержан, могу навредить ей, — промелькнула светлая и единственная правильная мысль, которая неожиданно приободрила. — Тогда ничто другое неважно. Я должен рассказать правду». Он взглянул на ситуацию трезвым взглядом. Поймав минуту просветления, Лесли схватил бумагу и огрызок карандаша. «Не передумать. Только бы не пожалеть и не передумать». Пальцы наконец слушались прекрасно, буквы вышли разборчивые, даже красивые: «Над Эммой издеваются Рэй, Дон, Гильда и Норман. В тот вечер они обсуждали, как хотят избить еë». Он протянул записку психологу. Она подцепила бумагу ногтями и медленно надела очки. А когда отложила листок, Лесли услышал скрип её зубов и медленный выдох. — Позови Рэя, сам можешь идти. Дверь закрылась с щелчком, коридор был пуст и тих. Лесли не знал, радоваться ему или рвать на себе волосы. «Мне нужно поговорить с Эммой. Несмотря ни на какие доводы, претензии, «обиды» выдуманные. Даже если она не захочет больше видеться… Я виноват и должен рассказать ей всё, — думал он, быстро идя вдоль дверей. — Всё — это что? — он резко остановился. — Про сегодняшнюю «сессию» точно, насчëт остального не уверен. Изабелла ничего взрослым не сказала, — вздох облегчения вырвался сам собой, Лесли улыбнулся. — Но сейчас, — он посмотрел на руки, — пока я свободен, должен ещё раз отрепетировать Бетховена».