Зеркало

— Я хочу увидеть море. Эмма солнечно улыбнулась. Лесли замер, он чувствовал себя неловко и угловато. — Пойдём? Возражения не принимались. Впервые за полгода ничему сопротивляться не хотелось. Незапланированная прогулка? Да. Срыв плана и репетиции? Почему бы и нет. Лесли не хотелось никуда спешить или что-то успевать в единственный выходной. Изабелле он объяснит… Завтра. В конце концов конкурс не за горами, поэтому разницы никакой — он знает, что готов сыграть на отлично. Лесли сглатывает. Руки его не предадут, как и память, и самообладание. Правда же? Вселенная звуков схлопывается до размеров синей комнаты, когда он закрывает за собой дверь. Поворачивает ключ. Наконец-то никаких пришпиленных или приклеенных записок, односторонних реплик и одиночества. Улыбка Эммы порвала эти понятия на неживые клочки, стëрла в непонятное месиво. Память слишком ветреная. Лесли не забыл, но забылся. Он просто замял внутреннюю борьбу, чтобы ни о что не волноваться. Эмма шла впереди, как проводник — не быстро и не медленно, будто ожидая трусливого отказа. Лесли усмехнулся и сам взял её за руку, чуть ли не бегом отправившись к выходу. Мир серой тошноты и четырёх стен упал и захлебнулся сам в себе, когда они оказались на улице. Свобода. Она была громкая — лилово-жëлтого цвета. Эмма обернулась и подмигнула, стаскивая с головы шапку и растëгивая замок на куртке. В одежде было слишком тесно для смеха. Кудрявые волосы отливало медью, золотом и густой краснотой, из-за чего прохожие постоянно оглядывались на неё. Лесли видел — хотели потрогать. Верно. Когда Эмма улыбается, не смотреть и не тянуться к ней невозможно. Он, не зная, куда они направляются, заозирался, чтобы не терять времени. И не сразу заметил, что тоже улыбнулся. «Как неловко и глупо!» Щëки тронуло смущение. Их город огромен: он как широкое серое пятно от горизонта к горизонту. Издали сверкали тонкие стеклянные высотки — центр, который ещё более шумный, пыльный и цветастый, чем их окраинный район. — Нет, мы не пойдём оттуда, — Эмма прищурилась, проследив за его взглядом, и указала чуть левее, — смотри, вот там широкая асфальтовая дорога, — он кивнул. Серая кишка почти идеальной гиперболой обозначала границу центра. — Мы пойдём по касательной к ней, а потом завернëм через один парк… Ты слушаешь? Мне Юго об этом рассказал. Я всегда думала, что до моря далеко, а это же раз плюнуть — нам даже спешить особо не нужно! Лесли продолжал осматриваться, словно впервые вышел из комнаты. Город напоминал смятое одеяло — бескрайнюю горбатую равнину. Поэтому в окнах их приюта, к примеру, моря почти не было видно — его вид загораживали холмы и многоэтажки. Они с Эммой в детстве даже не задумывались о том, чтобы посмотреть на него. Вроде бы стихия и близко, из-за неё часто непогода случалась, приходили дожди и ветры со звуками грома, даже смерчи. Казалось, что всё находится на расстоянии вытянутой руки. А это было серьёзное заблуждение. «Но почему она решилась только сейчас?» — Лесли не знал, стоит ли начинать разговор. Вопрос звучал с явным подтекстом. Обвинение, ревность, равнодушие, прикрытое деланным любопытством. А раньше… Нет. Он тряхнул головой. Это неважно. Сейчас было много молчания, солнца и касаний всё ещё соединённых рук. Лесли не отпускал ладонь Эммы с того момента, как они покинули приют. Снова — старая привычка. Осознание как царапины по стеклу. Слишком заметное и неправильное. «Это я какой-то неправильный, — он выдохнул. Растрепавшиеся волосы подхватил ветер, и Лесли заметил, что пряди Эммы тоже в полном беспорядке. — Нужно успокоиться, да? — он еле подавил неуместную нервную улыбку. — Нет. Как тут без волнения? Нужно просто вести себя естественно». А естественно — это как? Эмма почти не оборачивалась. Она чуть обогнала его, и теперь прокладывала мысленные дороги к цели, которые они должны были непременно пройти. Здесь и сейчас. Только впереди. — Не опускай взгляд, — посоветовала она, — сегодня так красиво! «Интересно, что Эмма об этом думает? Естественность… Я же видел, что ей со мной неловко. Как мы раньше общались? И как так получилось, что стали лучшими друзьями? Теперь кажется, что это удивительно, хотя раньше я даже не замечал подобного. Дурак». Правильно. «Она не должна ничего заметить, — он вздохнул и вскинул голову, подставив лицо Солнцу — практически позволил тащить себя, куда Эмме вздумается, — правильно, дыши. Если принюхаться, можно учуять море. Хотя мне это просто кажется. Действительно странно, — он посмотрел сквозь щель между ладоней на горизонт, — я прожил здесь больше шестнадцати лет, но ни разу не послушал моря». Вообще всё в этом дне было не таким, как обычно. Преобразившийся от света город, люди, как будто скрытые от них полунепроницаемой мембраной, дарящий мнимый комфорт уединения. Закрытости и мягкости. Даже атмосфера между им и Эммой. Слишком хорошо. Легко. Давно потерянное равновесие — почти как сказка. Лесли представил, что сбросил с себя толстую огрубевшую кожу и теперь виден миру во всей красе. Такой, какой он есть. Белокожий, с мягкими волосами и светло-серыми глазами. Человек, не обладающий словами, зато имеющий руки, сердце и личное спасение от одиночества. — Как тебе? — Эмма махнула куда-то за горизонт. — Слышишь? Лесли опустил глаза и поймал бело-зелёный сияющий взгляд. Маленькие пальцы сжались крепче. Деревья шумным куполом висели в далёкой вышине, поэтому сначала он не услышал ничего необычного. Подожди, Лесли. Ещё пара шагов, один выдох и три неловких секунды. Не молчи, Лесли. За ближайшим поворотом скрыто огромное чудо. *** Вода длинно выдохнула в их бледные лица. Расступилась и сжалась, попятившись назад. Море звучало как медленные струны — скрипка и гитара — словно звало вниз, раскрывая объятия наплывом, но всё время тактично отступая. Впереди рассыпались белые крупинки, из-за которых расплывались очертания горизонта. Казалось, море кончается там, где начинается небо. Оно везде. Над головой, под ногами. Внутри. Лесли сделал медленный вдох, почувствовав изменившийся вкус воздуха. Он стал солонее и холоднее. — Нравится? Он поспешно кивнул. «А тебе?» — бумага порывалась улететь из рук, но от волнения он держал блокнот слишком крепко, оставляя на страницах вмятины и следы чернил в виде отпечатков кожи. — Тоже. Пошли к скамейкам. Они спустились к набережной. Ровный ряд скамеек. Здесь не было ни деревьев, ни машин, даже люди встречались редко. Никакого лишнего шума. И никакой тишины. «Я счастлив». Эмма улыбнулась и зажала записку меж ладоней, которые поднесла к лицу. — Я запомню. Некоторое время сидели молча. Свет игрался меж пластов подвижной воды и неизбежно тонул, растворяясь в серо-зелёной синеве. Весь мир вместе с ним. Лесли не замечал хода времени. — Знаешь, — голос раздался неожиданно близко. Заставил вздрогнуть. «Блин, я замечтался». — Ты чего? — он помотал головой и попытался отогнать наваждение, но было поздно. — Всё хорошо? Тебе плохо? — Эмма хотела вскочить, но он удержал её на месте. «Это от неожиданности. Что ты хотела сказать?» Лесли чувствовал, что упустил важный момент, поэтому напрягся, но никак не выказал волнения внешне. Прямой взгляд, спокойное лицо, протянутые руки. Эмма долго молчала. Море шумело им в уши, накрывая звуками, как тонким одеялом. — Знаешь, я потеряла контроль. На них захлебнулся ветер, и она закрыла рот, пережидая, чтобы Лесли точно смог выслушать дальнейшие слова. Помехи кончились нескоро, что создало неловкость и неустойчивость, но Эмма всё равно продолжила, опустив голову. — Раньше я хорошо понимала тебя — буквально с полужеста. Твоих коротких сообщений в тетрадках было более, чем достаточно. Я не удивлена, что мы так быстро подружились, с тобой очень легко, но… — она вздохнула. Лесли наклонился, показывая, что слушает. — Но в последнее время ты не просто закрытая книга, а горсть сожжённых страниц — при всём желании ничего не прочитаешь. Сравнение красиво звучит, тебе нравится? — она нервно усмехнулась, но тут же снова нахмурилась, — ощущение, будто ничего и не было. Скажи, с тобой всё хорошо? Правда? Я виновата в чём-то? — на каждый вопрос Лесли мотал головой, но взгляд Эммы постепенно гас, — Мы… мы всё ещё друзья? Он не ответил сразу, как она надеялась, а снова взял ручку. Пальцы дрожали. «Почему ты ведëшь себя так, будто уезжаешь навсегда?» Больше ни отговорок, ни бесполезной агрессии не осталось. Эмма смотрела на его вопрос так, словно никак не ожидала столкнуться с ним. Она наконец поняла. Между ними было море опустошения, непонимания и усталости — от обстоятельств, от взрослых и от тайн. Она молчала, не зная, что возразить и как отреагировать правильно. Ничего, что существовало «раньше» теперь не будет. Её руки охладели, стали жёсткими и неподъёмными. Лесли развеял маленькую иллюзию и огромную веру, которая держалась на воспоминаниях и грусти одиночества. Эмма ничего не забыла, но позволила себе забыться. Теперь она задохнулась. *** «Остановись». Он спохватился. Зачëркнул. Написал заново, остро чувствуя переваливающееся внутри волнение. Молящее и полное надежды слово. «Останься». Эмма ничего не ответила. Море упало на них многотонным фундаментом. *** Концертный зал дышал еле слышными разговорами и шевелением тьмы. Зрители сидели безликими полукруглыми рядами, и издалека походили на широкую живую стену. Самая глубина зала пустовала. Лесли поправил манжет рубашки и вздохнул. Тяжёлая штора не шевельнулась. Скоро его очередь. Осталось два или три выступления. Виски ныли и ломались. Пальцы не дрожали, но были холодными от пота. «Противно от себя. Чего я так волнуюсь?» Лесли выпрямился. «Нет, это не волнение. Тогда…» Ребёнок — девочка лет двенадцати — начала играть. Голова резко заболела. Перед глазами полыхнуло чёрным, он покачнулся, сделав несколько шагов назад. Казалось, что лоб и шея горят. «Всё нормально, всё хорошо, сейчас пройдёт». И правда, зрение прояснилось через несколько секунд. Лесли моргнул и медленно огляделся. Он боялся, что взрослые заметят. Изабелла сидела в первом ряду. Он давно увидел знакомый чёрный пучок и строгое однотонное платье. Издалека её фигура выглядела мрачно и напряжённо. Даже осуждающе. Словно она знала, что произойдёт дальше. Девочка (её платье мягко развевалось от движений, а волосы были тонкими и белокурыми) убежала со сцены под весёлые хлопки, как только появился ведущий. Мужчина объявил следующего и скрылся, словно испарившись с места, не сделав ни шага. Лесли начало мутить от разрозненных картинок, которые не получалось склеить в единую нить реальности. Сознание осветляло урывками — длинными и короткими щелчками. Мальчик, которому на вид было не больше пятнадцати, деревянно поклонился и сел за рояль. Кажется, свет стал чуть ярче. Лесли показалось, что Изабелла усмехнулась и наклонила голову. Он присмотрелся. Мальчик потрогал клавиши, наиграл незнакомый мотив. Прошло две минуты, и его остановили. «Распевка» закончилась. — Начинай. Он кивнул, одновременно с этим инструмент как будто вздрогнул — Лесли проигнорировал это, потому что пристально следил за чужими руками. Белые от света (или нервов) пальцы понесли за собой спокойный темп мелодии. Не тяжело, не сухо. Немного скучно. Лесли закрыл глаза. Мальчик сделал первую ошибку. Сложность резко выросла, громкость увеличилась, и он пропустил одну ноту. Походило на сорванное сердцебиение. Боль в голове оставалось на постоянном уровне, даже стала более ноющей, поэтому Лесли решил не слушать дальше и машинально поднял руки к лицу. Ему показалось, что выступающий видит его краем глаза. Отвлекать его не хотелось, как и выходить из своего «укрытия», откуда он видел практически всех. Однако и Лесли был заметен отсюда, поэтому не мог сбежать. Изабелла продолжала улыбаться. С ладоней на запястья потекли мутные капли. Дыхание стало тихое, потому что он сдерживал себя. Ни вперёд, ни прочь. «Надо улыбнуться, выйти вперёд, поклониться и сесть. Потом две минуты… Как и договаривались, чуть-чуть сыграю середину или конец; если повторю начало, то сразу же собьюсь, — он сглотнул и вытащил из кармана платок, чтобы протереть руки. Они пахли пылью и разоблачением. — Прекрасный план, — Лесли попытался улыбнуться. Кожа на щеках затвердела. — Скоро всё закончится. Может, попрошу Изабеллу отпустить меня до объявления результатов». Кажется, немного помогло. По крайней мере, он перестал опираться на стену. Стояло железное молчание. Белые губы и чёрный пучок на первом ряду беззвучно зашевелились: — Лесли, иди, ты следующий. Он поспешно направился под свет прожекторов. Ведущий кивнул, бросив на него странный взгляд, и скрылся. — Начинай. Только сейчас Лесли понял, что уже сидит перед роялем. Он не помнил, поклонился или нет. Перед глазами стояла чёрно-белая дорожка. Кроме этого у него был только маршрут из нот, спрятанный в голове. Никаких подсказок. Сейчас он совершенно один. «Давай же. Всего-то нужно представить, как я занимался в комнате или с Изабеллой в школе», — о последней мысли он тут же пожалел, потому что сковывающая неловкость, страх и бесконечные — ни длинные, ни короткие — минуты холода тут же всплыли в памяти. Окольцевали ум. Захватили расчёт времени. Остался белый свет и чужие отпечатки пальцев на клавишах. Лесли невесомо провёл по ним, чтобы стереть. Он ничего не повторил. В зале где-то сзади, на местах с уже выступившими учениками, пронеслись волны удивления и даже смешки. Лесли ничего не замечал, пока не приказали: — Играй. Руки сами собой ожили. Он слышал лишь урывками излишнюю торопливость и нервозность, которая царапала инструмент и иголками капала под ноги. «Не останавливайся». Разрозненные яркие всполохи, возникающие в голове, только мешали, но он уже не мог остановиться. «Не сдавайся». И не хотел. Потому что это провал. Лесли понимал всё, даже не глядя на зрителей. Единственное, что хоть немного волновало его — насколько плохо звучит игра. Насколько непроработанно и сыро. Он чувствовал затягивающуюся пружину ужаса и стыда. Лесли не знал, что будет делать дальше. Потому что такое ему никто не простит. «Возможно, оправдаюсь плохим самочувствием», — мельком подумал он, но, вспомнив лицо Лукаса, отмёл эту идею. Глупо. Панически. Док точно поймёт. Если уже не понял. Не вовремя пришло жестокое напоминание: Изабелла знает. Возможно, знает и Эмма. Возможно, именно она и рассказала обо всём взрослым, взяв обещание молчать (как будто можно подобным словам верить… Хотя только этим двум людям они и доверяли на все сто). Нет. Не стала бы, это слишком по-свински. («Не сравнится с моим подлым поступком. Я так и не рассказал ей ничего»). Она бы сначала поговорила с Лесли — обсудила бы с глазу на глаз ситуацию, а затем… Неясно. Да и неважно. Раз она этого не сделала, значит, не знает. Руки начали дрожать. Непослушные, почти аморальные. «Хорошо». Лесли усмехнулся. Просто отвратительно. Не закончив (не вытерпев напряжения — то есть одного жестокого тёмного взгляда), он встал и громко захлопнул крышку, спрятав под ней клавиши и уродливые звуки. Глаза были горячими и мокрыми, поэтому не видели ничего. Лесли услышал только, как ударили об пол короткие каблуки. Тишина опустила над головой непроглядно чёрный занавес.