Зеркало

Эмма шла по улице, размытой и грязной. В спину дул ветер, который подбрасывал волосы и холодил ладони. Пустота. Беспросветная. Стыд — совершенно неуместный, но всепоглощающий. «Маленькая» утрата. Как будто Эмму впервые предают. Она усмехается, но легче не становится ни на грамм. «Я скучала». «Давай поговорим и выслушаем друг друга. Как раньше. Как всегда». «Хочу вернуть тебя. Что произошло?» «Тебе ведь тоже было одиноко?» «Я люблю тебя». Фразы раз за разом прокручиваются в голове. Наполовину несказанные, такие настоящие и абсолютно бесполезные. Их хочется прокричать и выбросить из себя, а затем притвориться, что слова лишь грязь. Отвратительно. Больно. (Не бросай меня, не бросай меня, НЕ БРОСАЙ МЕНЯ) «Слышишь, Лесли? — она порывается обернуться, но останавливает себя. — Теперь я тоже не могу говорить». Удушение в горле перерастает в приступ сухого кашля, ноги слабеют в коленях, но ещё способны идти самостоятельно. Лёгкие сжимает и выдавливает наружу вместе с ЖКТ. Эмма чувствует себя калекой. Неполноценной. В том самом смысле особенной. Удивительно, но вместе с этим приходит и полнейшее отупение: глаза закрываются — забывается последний год. Или все десять. «Какая огромная глупость. Это просто ошибка, — рассеянно пролистывается в голове, вытекает через уши, — мы не были там и полчаса, разве успели обсудить хоть что-нибудь? Что я ему сказала? Как он ответил? Почему я не стала слушать? Какого чёрта он ничего не сказал, не задержал меня и не оправдался? — последнее звучит громко и со злостью, — что я в конце концов сделала не так? Чем мы это заслужили?» Бесконечный поток рефлексии. Эмма устала. Чувства заползают под кожу мягкими клубками и тесно сплетаются у сердца. Тёплые. Ненавистные. Эмма замахивается кулаком и резко опускает руку, вкладывая в движение силу и злость. «Как всегда. Недостаточно. Куда я ни пойду, с кем ни говорю — всем недостаточно, никому я не нравлюсь, — она длинно выдыхает, чувствуя не вовремя возникшее жжение в глазах. Мотает головой и припечатывает: — бестолочи. Мне уже на всё плевать. Но — почему? Я стараюсь изо всех сил, ради друзей я готова стену головой пробить, почему мне не отвечают тем же? Я думала, что мы с Лесли понимаем друг друга. Ошибка. Ему нафиг моё время и моё внимание не нужны». Эмма сжимает зубы, проглатывая кипящую желчь. «Правда ли ты стараешься? Уверена ли ты, что поступила правильно?» — сомнения порывисто отметается прочь. Эгоизм, тщательно подавляемый всё время, сжирает эмоции, адекватные доводы и желание снова пренебречь собой, кинуться назад. Только стыд никуда не девается. Она понимает, что поступает импульсивно, но и неправильным своё решение назвать не может. Терпение громко хрустит под её ногами, размалываясь в крошево. Эмма несёт на руках изорванную гордость и отсутствие прощения, смотрит только вперёд. «Почему он не сказал сразу, что ни общаться, ни слушать меня не хочет? — в сотый раз звучит неизменный вопрос, — я сама виновата, что пустила всё на самотёк? И в том, что старалась не замечать тревожных знаков, сосредоточившись на других проблемах? — она всхлипывает и чуть не запинается. — Я пыталась сохранить нашу дружбу, — настаивает она, словно пытаясь убедить кого-то, и сдерживает подступившие слёзы, — в отличие от него. Лесли думает только о себе, — от последней фразы резко несёт тошнотой. От отвращения к самой себе. Эмма сглатывает опять. — Какой бы ни была причина — почему я вообще на этом зациклилась? Почему пытаюсь его оправдать? Он сделал выбор. На этот раз я никого держать не буду. Бесполезно. Но я, кажется, после Рэя и Гильды совсем не поумнела. Стоило ли тянуть с этим разговором так долго? Может, он тоже не мог найти для меня времени, — она морщится, — нет. Если бы Лесли хотел, он бы ни перед чем не остановился. Конкурс, странная драка, вспышки гнева — это отговорки. Не понимаю. Я опять ни черта не понимаю! — повторяет она настойчивее и жмурится из-за мерзких мурашек и дрожи. — Теперь очевидно, что молчание Лесли было ответом на все мои переживания». Лицо белое и безучастное. Эмма равнодушно смотрела перед собой, решив, что потерялась, но продолжая путь по инерции, просто из-за нежелания останавливаться, пока не заметила знакомый участок дороги, ведущий к приюту. «Хотя… Стоило ли нам вообще разговаривать? Мы в любом случае расстанемся. Скоро. Он мог бы и не говорить ничего вовсе, — горечь скапливается во рту, — вместо этого задал странный вопрос. "Почему я веду себя так, словно мы прощаемся навсегда?" — Эмма морщится, — не понимаю. Я делала всё ровно наоборот и хотела, чтобы мы продолжили дружить несмотря на расставание — даже если бы общение в итоге сошло на нет. Разве не Лесли первым начал отдаляться, ничего не объясняя? Что это вообще значило?» Провокация. Вспышка. Ссора. Она замирает. И, не услышав за спиной шороха шагов, смотрит наверх. Солнце полощет по глазам красно-белым светом. Коротенькое осознание: «Ничего не поменялось». В глубине души Эмма надеялась, что Лесли догонит её. *** Проходит время. Эмма дрожит в страхе. Кажется, Лесли с треском провалил конкурс — утром во вторник. К обеду она уже услышала об этом; кто-то посторонний даже обращался к ней с вопросами. Отвечать нечего. Эмма улыбается и старается держаться ближе к тени. Она тратит почти все силы, чтобы просто не упасть, поддавшись слабости в коленях — поэтому и не замечает тёмных глаз, смотрящих на неё с чистейшей ненавистью. «Берегись». Позора Лесли и чужого тщательно скрываемого гнева. Своих эмоций, которые продолжают падать под чужие ноги, своих больных страхов, которые медленно воплощаются в жизнь. Юго касается острого плеча. Эмма не вздрагивает, но резко поворачивает к нему голову, не осмеливаясь поднять взгляд. «Берегись вины и невыслушанных слов». Эмма дышит глубоко, что совершенно не помогает успокоиться, зато хоть немного перебивает мутную и непривычно плотную тишину. Она как туман. Лицо Юго скрыто за мнимой пеленой, он тяжело молчит. «Не говори Дине», — оба знают, что он хотел начать именно так. Передумал. «С чего бы?» — Эмма не знает. Они договорились, что сегодня её заберут прямо со школы после занятий — это была почти импульсивная просьба. Но не беспричинная, поэтому «почти». На самом деле, ни о чём говорить не хочется. Сидеть и молчать, не видя лиц друг друга, — удобная альтернатива. Возможно, Юго понял, что никто не будет грузить его жену нытьём, поэтому не сказал ничего. «Странный». — Дина всё поймёт и выслушает, но… Помочь нам нечем, — сердито хмурится он и затихает, пристыженный и неуверенный, стоило ли начинать. «Очаровательный». — Это не нужно, — Эмма мотает головой. — Вы разрешили всё? — помедлив, она кивает. — Помирились? — Нет. Резкий ответ словно разрубает едва начавшийся разговор. Это знак — продолжать не стоит. «Зачем я здесь?» — устало думает Эмма, глядя в больничное окно. — Зайдёшь? — Юго кивает на палату Дины. — Стоит ли? — она поднимает голову, наконец встречаясь с ним взглядом. Уставшие чёрные глаза. Растрёпанные сальные волосы, запах сигарет, который, кажется, немного ослаб, стал не таким резким. Может, она просто привыкла к нему? Юго едва улыбается. — Мы всегда тебе рады, — он перемещает ладонь с плеча на макушку и ерошит рыжие пряди, — и, если что, хотя бы выслушаем. В его лице между едва проложенных морщин читается маленькое «прости». Еле заметное. Эмма хватается за это слово интуитивно — и тут же чувствует отголоски облегчения. Она не улыбается, но её глаза загораются доверием и утраченным теплом. «Всё в порядке». «Мы с тобой». «Потерпи немного. Мы заберём тебя». (почти как «мы спасём тебя») Эмма не будет плакать. Точнее — она постарается не плакать, хотя сдерживать огромную радость и неожиданную нежность сложнее с каждой минутой. Главное — внутри восстанавливается относительное спокойствие. Чернота загоняется в привычные рамки, позволяя свободно выдохнуть. — Спасибо. *** Вечер высыпает сквозь пальцы пригоршни мелких звёзд и дует на город чёрной холодной ватой тьмы, которая окутывает местность за считанные минуты. Ночь врывается быстро и нещадно, хотя сейчас нет и шести вечера. — Я оставила учебники в школе. Двери открыты до семи — смотри, окна горят. Это, наверное, учителя засиделись. До приюта, так и быть, доберусь сама, — шутливо добавляет Эмма. Юго рассеянно кивает. Немного сонный и утомившийся из-за затянувшейся беседы. — Ты устал? — Есть такое, — отвечает он, не кривя душой. — Ложись пораньше. — Я подумаю. Она гасит неуместное, как ей кажется, беспокойство и дожидается, пока машина остановится перед воротами. Юго протягивает большую ладонь — Эмма пожимает её двумя руками и прощается. — Спасибо. — Что ты заладила, — слышится ворчливое, — не благодари. И будь осторожна. Он уезжает, забирая с собой шум и смех; остаётся только жгучая радость и остатки воодушевления, смешанные с усталостью — всё же день выдался выматывающим. Эмма открывает дверь и шагает по холлу, затем идёт в общий гардероб. Сумка висит на месте — она оставила её сбоку около шкафа в неприметном уголке, куда попадают либо потерявшиеся вещи, либо одежда опоздавших. Эмма хватается за ручку, сразу закидывая ношу на плечо, но сердце резко подскакивает и падает вниз. «Слишком лёгкая». Внутри учебников нет. Даже пенал отсутствует. Осознание приходит одновременно и быстро, и слишком поздно. Эмму с ног до головы обливает холодом, страхом и паникой, не оставляя места здравым рассуждениям. В который раз уже. Эмоции застилают разум. Она быстро разворачивается к выходу, но путь преграждает худая чёрная фигура. Лицо скрыто тьмой, но голос не узнать невозможно: — Наконец мы тебя дождались, — Рэй смеётся, Эмма отступает назад. До стены не больше пары шагов. Это тупик — с двух сторон стоят шкафы с вешалками, пространство ужасно неудобное и узкое, потому что света почти нет. — Ты чего испугалась? — продолжает он почти ласково, — Лесли, оказывается, не в пример смелее тебя. Неуместное замечание окончательно выводит из себя, голова взрывается паникой. «Почему Рэй вспомнил про него?!» — Пришла? — Эмма замечает макушку Нормана, которая выделяется во мраке неестественной белизной, как и кожа. Коляска Гильды, которую он везёт, почти не издаёт шума. «Слава богу, Дон не с ними». — Стойте в сторонке на шухере, — командует Рэй, — сегодня я веселюсь один. Хрустят костяшки. Эмма не видит, но чувствует удар в живот. Она не успевает испугаться. Он как всегда действует быстро и чётко: ни лишних движений, ни шума, ни предсказуемых бросков. Эмма сначала не может сориентироваться, только когда чувствует боль около губы, издаёт короткий вскрик. Голова резко трезвеет, эмоции сжимаются в тугой ком, зато руки оживают: Эмма поднимает их перед собой, по чуть-чуть отступая назад. «Если он прижмёт меня к стене, я точно не смогу вывернуться и сбежать. Нужно потерпеть, чтобы он подошёл ближе, а затем напасть. Гильда и Норман стоят там только для вида, если припущу, они меня не догонят». Рэй хмыкает. — Знаешь, только Лесли виноват в том, что тебе сейчас больно. Только он, больше никто. Я бы хотел снова его избить, но ведь это совсем не интересно, согласись, если можно покалечить его иначе. Акценты сильно смещены: ни одного оскорбительного слова в её адрес. Эмма напряжённо хмурится. «Смеётся. Точно смеётся. Почему он начал нести какой-то бред? При чём тут Лесли? Неужели они правда ждали меня здесь всё время? Ну конечно, рядом с приютом теперь опасно "веселиться". Наверное, увидели, что меня забрал Юго, а сумка осталась здесь. Блин». Она теряет равновесие, но поднимается, отступая ещё дальше. — Кто бы мог подумать, что именно к нему прислушаются, — Рэй ненадолго останавливается. Эмма слышит, что его дыхание сбилось, и это крайне непривычно и странно. Рэй умеет контролировать себя, поэтому редко показывает что-то кроме насмешливости или равнодушия. Сейчас он действительно не в состоянии сдерживать эмоции. — Но почему ты сдала только меня?! Или... нет, молчи, я догадываюсь: «ничего я не говорила, никого не подначивала», верно? Эмму снова бросают вниз, и она перестаёт слышать себя. Нога неудобно подворачивается, пронзая острой болью половину тела. Мимо проходят машинальные раздумья, которые совершенно не задерживаются в памяти: «Но так и есть! Лесли я не беспокоила этим, с чего ты взял, что он не мог узнать обо всём сам?» Эмма чувствует на лице жар и крупные слёзы. Рэй снова тяжело выдыхает и, приближаясь, понижает голос. — Я молчал. О ваших похождениях друг другу в комнаты, о дешёвых наркотиках, которые Лесли покупал в аптеке. Я сдам его, если не прекратишь верещать. Эмма игнорирует это, пытаясь подняться и вместе с этим унять боль. Хмурится и сжимает кулаки. — Как думаешь, связано ли это с проваленным выступлением? У него прямо на сцене начали дрожать руки! Он просрал свой «талантище» из-за дерьмовых конфет. А ведь его родители тоже были наркоманами. Может, он берёт пример с них? — Рэй сплёвывает и спокойно резюмирует: — сказочный долбоёб. «Так ты до сих пор ничего не рассказал? — удивление расплывается в сознании, когда Эмма тихонько приподнимается. Колет и жжëтся. Нога совершенно не слушается, но очаг боли постепенно гаснет. — Неужели упустил удачный момент? Или же взрослые не дали и слова вставить? Чушь какая-то, — она не сомневается, что Рэя не могли серьёзно отчитать за её травлю. — Скорее всего истории про наркотики не поверили. Звучит и правда немыслимо». В душе резко воцаряется спокойствие. Ошеломляющее и абсолютное. Эмма не удивляется — последнее время для неё сплошные американские горки — и чувствует, что способна говорить и здраво мыслить. — Ты что, завидуешь? Нога Рэя сминает живот. Эмма вскрикивает. — Ты что, не понимаешь? — зло выплёвывает он. — Почему тебя волнуют мои мотивы, когда я рассказал и доказал, какое Лесли дерьмо на самом дела? — Мне нет до него дела! Хоть всем об этом растрепи, придурок, мне абсолютно плевать! Пространство немеет. Рэй неуверенно отступает. «Неужели только из-за зависти к Лесли они цеплялись ко мне? — Эмма мельком выхватывает из-за острого плеча колючий взгляд Гильды, — нет, это касается только Рэя, больше никому нет дела на самом деле. Другой вопрос: почему он не разобрался с Лесли напрямую, а травил меня? "Это совсем не весело" — подозрительный аргумент, он же не совсем дурак. К Лесли не подступишься — чем взрослее, тем меньше он реагирует на давление, только последний год в нём проснулись внутренние демоны. Это были последствия наркоты? Прекрасное объяснение, я почти готова поверить, — она ехидно усмехается, — только вот мне и правда всё равно. Притворюсь, что ничего не знаю и знать не хочу». — Завидуй молча, урод, — Эмма встаёт на колени, пробуя опереться на пострадавшую ногу. Пока не получается. — Ай, какие некрасивые слова. Кое-кто спустился до нашего уровня? Он снова пинает её, и Эмма больше не пытается подняться, только прикрывается руками. Сердце переполняют злость и презрение. «Отброс. Предатель. Мудак, — теперь не понять, кто из них двоих более противен и уродлив, — достаётся опять мне». — Если терпеть его не можешь, почему срываешься на мне? — не выдерживает она. — Правильное слово. Вот именно, что «срываюсь» — для этого достаточно одной тебя. С Лесли можно только пылинки сдувать, иначе будут проблемы — и у меня, и у тебя. Как сейчас, — Рэй наклоняется ниже, — прочувствуй последствия, Эмма. Он получает кулаком по лицу. «Блин, почти попала в переносицу». Она не успевает далеко уйти. Вскочив, снова падает, неуклюже скользя коленями по полу, пока не чувствует хватку на голени. Пульс стучит. Страшно, зло, весело. Темнота и бешенство придают уверенности. — Хорошо стелешь, но плохо врёшь. Ты никогда не хотел его избивать. Да, отыгрывал на мне свою идиотскую злость, но его ты хотел победить честно! — Эмма немного задыхается из-за нагромождения слов, — только вот способностей и упорства не хватило, — едко добавляет она, — а ещё смелости. — О чём ты вообще?! — голос Рэя искажён злобой. — О том, что Лесли не виноват в моей травле. Точнее, твоя зависть к Лесли — не причина этой драки. Ты сам себя спалил, когда открыл рот. Ликование обличения сменяется дрожью и потоком чужой ненависти. Если второе ожидаемо, то первое отнимает последние силы на сопротивление. Раздаются громкие хлопки, вспарывающие пространство и слух. — Чудесно, Эмма, — в голосе Гильды чувствуется мёртвая улыбка, — не такая уж ты и глупая. В отличие от Лесли. Знаешь, почему он набросился на Рэя больше недели назад? Эмма чувствует, что лучше ей этого не слышать и машинально мотает головой. По рукам ползёт холодный липкий ужас. Даже Рэй замирает и порывисто оборачивается. — Рэй сказал, что хочет заставить тебя ползать. Ничего необычного в её заявлении нет, но Эмму переполняют долго сдерживаемое возмущение, обида и желание хорошенько поколотить Гильду, возникшее впервые после окончательного разрушения их дружбы. — И зачем ты нарываешься, дура? — выкрикивает Эмма прежде, чем успевает осмыслить сказанное и остановить себя. Гильда смеётся. — Ты ищешь причины своих несчастий, но их нет, — она наклоняеся и шепчет вкрадчиво, даже нежно: — Ты ни в чём не виновата. По спине бегут мурашки, но Эмма всё равно усмехается: — По идее, эти слова должны утешать. — Я всего лишь говорю правду. Ты уже догадалась, что ты просто самая удобная жертва для нас. Почему не признаёшь очевидное? — Потому что это невозможно. — Врёшь. Всё ещё хочешь с нами дружить? — Ни за что! — …Вернуть старые времена. Чтоб не было ни боли от побоев, ни тревог, ни страха. — Заткнись! — Верно, ты никогда не боялась за будущее, в отличие от… Рэй перебивает: — Ты болтаешь лишнее, — он тяжело поднимается, как-то пристыженно сутуля плечи. Эмма представляет его растерянное пустое лицо и тут же отгоняет этот образ. Она не чувствует угрозы, потому что Рэй больше не нападает, но не даёт слабину для жалости. — Мы задержались. Эмма дёргается назад. В ноге вспыхивает, но не так сильно, как раньше, можно встать. Но Рэй делает неожиданную подсечку, и ловит её за грудки, не давая снова удариться головой. — Верно. Она вцепляется в его руки, ощущая на коже сорванное дыхание, и поднимает взгляд. Чёрные глаза полны яда и боли. Рэй произносит одновременно с Гильдой, выдыхая прямо в лицо: — Вставай на четвереньки.