No Time To Die

Кабинет Босса Портовой мафии напоминает полный красной воды аквариум - гнетущее зрелище. Закат щедр на багрянец, и Чуя щурит уставшие от долгого чтения деловых бумаг глаза и медленно прокручивает в пальцах ножку бокала для вина. Он думал налить себе немного, однако в последний момент передумал, и потому открытая бутылка выдыхается, постепенно теряя весь свой насыщенный аромат и благородство вкуса. Впрочем, не она одна пострадала от рук Чуи. Наверняка извечная охрана за дверью вслушивается сейчас в каждый шорох в попытке понять, что происходит внутри. Ну, ещё бы. Заглянуть-то они не смеют после того, как разъярённый Чуя залетел внутрь, захлопнув за собой дверь, а грохот стоял такой, когда он пнул тяжёлый стол из красного дерева в красующийся - больше нет - стеклянными дверцами стеллаж с документами, что наверняка услышали на десяток этажей вниз. - Чёртов Дазай, - цедит сквозь стиснутые зубы Чуя и всё-таки не сдерживается, швыряет бокал об стену. Как знал, чёрт возьми. Как чувствовал, что добром всё это дерьмо не кончится. И ведь не первый год эти опасения, не первый год сомнения и попытки узнать правду, и чем всё закончилось? Прогнулся в очередной раз под приказ «Босса», отправился за пределы Йокогамы по «делам мафии», и что застал, когда вернулся? Первые этажи разнесены в хлам. Потери боевых единиц такие, что глаза на лоб лезут. Пропал куда-то Накаджима. Ещё раньше него испарились Гин и Кёка. И вишенка на этом грёбаном торте - труп Дазая, с которым идиоты-подчинённые даже не знали, что делать, кроме как затащить в штаб и с помощью одного мелкого эспера держать под стазисом до того момента, как вернётся Чуя - второе лицо после Дазая и его Тени в лице Гин. - Дазай-доно не оставил никаких распоряжений, - сообщил перехвативший его в холле Хироцу, нашептав практически в самое ухо из-за того, как все замерли во вмиг повисшей мёртвой тишине при виде пылающего алым свечением способности заместителя Босса. Отлично. Замечательно. Конечно, этот эгоистичный ублюдок не оставил никаких распоряжений. Он сдох, как всегда и мечтал, а дерьмо опять - как и всегда - разгребать Чуе. Только что он может сделать? Да, он в Портовой мафии с пятнадцати лет, но Мори всегда видел своим преемником Дазая, а когда его не стало - Чуя сам не замечает, как сжимает кулаки до боли - и вовсе некому было готовить «запасной план». Да и что бы это изменило, будь всё иначе? Чуя знает, что не готов стать Боссом. Несмотря на его тараканов, Дазай был гением планирования и гадания на костях врагов. Чуя наблюдал за ним четыре года, даже дольше. У него было время увидеть, как работает Дазай, какие решения принимает и на основе чего, и, чёрт возьми, в этом никогда не было логики! Казалось, Дазай просто решал утром: «Ах, а сегодня я хочу повысить процентную ставку налога на плату токийских группировок за ввоз оружия через наш порт и посмотреть, что из этого выйдет», и каким-то образом выходило так, что ему не выпускали всю обойму в лицо, а подписывали документы ещё до оглашения всех условий! Чуя подобной магией не обладает. Он отличный боец, передовой боец и готов костьми лечь за благо и процветание Портовой мафии, ставшей ему домом, но такая ответственность не по его плечам. Иногда в прошлом он порой представлял, как занимает место правящего тогда ещё Мори, и внутренне содрогался. В настоящем перед ним Портовая мафия, захватившая влияние во всём регионе Канто. У Чуи гадко потеют ладони, когда он даже вскользь думает об этом. Когда же задумывается конкретно, в ушах белый шум, а в голове - пустота. И хуже всего - безысходность. Кто ещё может занять место Дазая? Хироцу? Не вариант. Коё? Отстранена от пребывания в штабе, сидит по приказу Дазая все четыре года в районе своих бордельных владений и не в курсе всех подробностей и деталей. Остаются только Чуя и Гин, как люди, которые знают об организации всё. Вот только Гин не только не стратег, но даже не боец - и это если забыть, что она исчезла со всех радаров. А сам Чуя, пусть и боец, вообще не представляет, как это - ему и занять место Босса. Он всегда представлял алый шарф, символ власти, исключительно в виде тугой петли на своей шее. - Я не трус, но я боюсь, - криво улыбается Чуя своему отражению в панорамном окне. Чёрт возьми, это так. Чуя никогда не бежал от трудностей, от проблем, от боли и страданий, но у каждого человека есть свои пределы и границы, есть и у него. Люди боятся самых разных вещей, и если чего сам Чуя когда и боялся, это двух вещей - ответственности за чужие жизни и сорваться и выпустить на волю «Порчу». С первым он мог бороться, должен был бороться, обязан. Ему приходилось каждый день сталкиваться со своим страхом лицом к лицу, когда он возглавлял свой отряд, выходя на миссии и зачистки. Казалось, Дазаю доставляло особое удовольствие кидать его без плана в самую гущу и наблюдать за сторону, как Чуя пытается разорвать себя на части, чтобы защитить всех вокруг. «Порча» же всегда была иной плоскостью страха, и в настоящем, когда Чуя вспоминает о ней, то чувствует, как на линии его позвоночника, в подмышках и под коленями выступает мерзкий ледяной пот. - Чёртов Дазай, - повторяет он. Шипит в бессильной злости и закрывает лицо ладонями. Трёт щёки до жжения на коже. Зарывается пальцами в волосы и дёргает их у корней. Он был... Рад, когда встретил Дазая. Почти счастлив. Тогда, в пятнадцать, они оба были совсем другими. Дазай был другим. Он был... Открытым. Энергичным. Заводным. Шумным и громким. Бесячим. Живым. С ним не было скучно, никогда. Споры и склоки, драки и ссоры, катание по лестницам в попытках отмутузить друг друга, стычки в кабинете Мори под его насмешливо-отеческие взгляды, из-за которых Чуя всегда необъяснимо смущался - всё это было так... Так дорого ему. Как и аркады, игры в приставки, встречи в забегаловках и глупые соревнования на спор. Впервые за годы своей жизни Чуя почувствовал себя на своём месте, нужным и важным. Но не из-за способности - Дазаю было наплевать на его способность. Нет, это было совсем другое. Как будто они просто были интересны друг другу, два мальчишки без рода и племени. А потом Дазай изменился, и всё полетело к чертям. Чуя точно знает, когда это произошло. После того, как пришёл Верлен. Дазай изменился после того, как они победили Гивра. Он начал пропадать где-то днями, не отвечал на звонки, ничего не объяснял. Он игнорировал Чую и игнорировал не в шутку, не ради того, чтобы вызвать реакцию. Нет, он был абсолютно серьёзен, о чём и высказался однажды Чуе в лицо, когда тот наконец-то отловил его и зажал в одном из коридоров штаба, требуя рассказать, какого чёрта происходит. Дазай не спросил, скучает ли по нему его «собака». Дазай не начал насмехаться над тем, как Чуя «волнуется» о нём. Нет, в тот день Дазай глянул на Чую так, что тот впервые отшатнулся, а после не безразлично, а как-то пусто, совсем без эмоций сказал, что у него есть свои дела, с которыми нужно разобраться. - Отвали, Чуя, - бросил тогда Дазай, отталкивая его плечом и уходя прочь. - И не мешайся больше под ногами. Чуя бесился и злился очень долго. Часы и дни, недели и месяцы. Годы. Он не забыл тех брошенных ему слов, не забыл взгляд Дазая, не забыл... Ничего. Не забыл, как Дазай оттолкнул его и дал понять, что Чуя вдруг стал для него почему-то абсолютно пустым местом. И дальше было только хуже. Они совсем отдалились и перестали общаться. Дошло до того, что Чуя мог не видеть Дазая по несколько недель. А когда видел, то ужасался тому, что происходит с его не то нынешним, не то уже бывшим напарником. Дазай будто превратился в чёрный пустой сосуд. От него веяло холодом и небытием, и Чуя знал, что это такое. Он ощутил это однажды - тогда, когда Дазай прикоснулся к нему, чтобы обнулить «Порчу». Это был «запах» способности Дазая. Запах, который Чуя до этого ощущал лишь пару-тройку раз во время её активации. Запах, который никак не должен был исходить от живого человека. Набраться смелости и узнать, что произошло, Чуя не успел. Дазай стал для него чужим человеком. В памяти, стоило только задуматься об этом, всплывал чужой резкий взгляд. Помимо этого было много работы. И стало только хуже, когда пришёл Шибусава, потому что именно тогда Чуя отказался активировать пугающую его в глубине души «Порчу», потому что не смог найти в себе достаточной уверенности в Дазае, чтобы рискнуть. Он доверился ему в шестнадцать против Гивра, но Дазая будто подменили. Чуя не узнавал, не знал этого нового Дазая, а потому отказался. И казалось бы, должен был быть сладок тот миг, когда Дазай ранил себя, чтобы доказать - он никуда не уйдёт, не бросит Чую. Вот только его слова о том, что Чуя нужен ему, были сказаны таким тоном, что это перечеркнуло всё. Выпуская «Порчу» на волю, Чуя позволил себе тогда горько улыбнуться. Смирение пришло неожиданно легко. «Порча» в тот день поставила точку, смела всё, что было общего между «Двойным Чёрным» когда-то. В тот день, когда Дазай посмотрел на Чую, как на оружие. После этого Чуя отдалился со своей стороны ещё больше, и общение «Двойного Чёрного» прекратилось. Он не жалел об этом, потому что понял - его Дазая, того мальчишки, который когда-то стал ему первым другом, соперником и напарником, больше не было; того мальчишки, к которому внутри Чуи начало зарождаться какое-то неясное новое чувство, которое он до этого никогда не испытывал, и которое напоминало крошечное солнце в груди. И он только убедился в этом, когда вернулся из очередной заграничной миссии и увидел в кабинете Босса, в кресле Босса, в шарфе Босса Дазая. Тот смотрел на него немигающим чёрным глазом - будто дуло пистолета. По одну его руку стояла Гин, по другую - Накаджима Ацуши. Дазай убил Мори, занял его кресло и успел утвердиться на своём новом месте за время отсутствия Чуи. Он сказал ему преклонить колени. Он напомнил ему о «Порче» и «собаке без ошейника». Он надавил на всё, на что только мог, и Чуе, с которым в очередной раз обошлись как с полезным оружием, а не человеком, пришлось поклясться ему в верности. И тогда Чуя по-настоящему возненавидел его. А теперь Дазая нет. Дазая нет, и Чуя не знает, что ему делать. Он даже не знает, что пугает его больше: ответственность, что вот-вот ляжет на его плечи, или же «Порча». Конечно, сингулярная тварь в лице Арахабаки под крепким замком, не вырвется, но что, если на горизонте объявится враг, подобный Шибусаве? Что тогда делать Чуе? Дать Портовой мафии пасть? Дать пасть Йокогаме? Но даже если он выйдет на поле боя, решив пожертвовать собой, что дальше? Его тело долго не выдержит, и он даже думать не хочет о том, что будет, когда Арахабаки вырвется на свободу. Возможно, спасаемая Йокогама будет просто стёрта с лица земли. - Я ненавижу тебя, - с чувством выплёвывает Чуя и сильнее дёргает себя за волосы, едва заметно раскачиваясь, сжимаясь в комок. - Ты слышишь меня, ублюдок Дазай? Я ненавижу тебя!

---

Наверное, когда ненавидишь кого-то, не устраиваешь шествие по памятным местам. Но именно это делает изрядно захмелевший Чуя, таки отведавший нагревшегося, выветрившегося и ставшего совершенно отвратительным на вкус вина. Укрывшись в ночи, он уже который раз час бродит по Йокогаме, вспоминая далёкие пятнадцать и первую половину шестнадцати, когда они с Дазаем ещё были... Были. Ноги сами приводят его к окраине Сурибачи, сами ведут его знакомыми тропами, и Чуя не может не удивиться тому, что за пролетевшие годы в этом месте ничего не изменилось. Даже контейнер, в который когда-то сбежал от гипер-заботы Мори Дазай, по-прежнему стоит на своём месте, разве что обтёрся стенами от времени. Распахнув двери пинком ноги, Чуя прищуривается, чихает от пыли и проходит внутрь. Схемы на стенах и карты города. Покрытый толстым слоем пыли футон в углу, отключенный холодильник и лампочка, которая загорается вопреки всему, когда Чуя дёргает за цепочку. На столе в углу старые отчёты, недописанные планы, зачёркнутые схемы. Чуя гипнотизирует их взглядом, пока не натыкается на что-то серо-чёрное, железное или пластиковое. А когда тянется и достаёт это что-то из-под горы давно ненужных бумаг, в груди всё вдруг резко и больно сжимается, потому что... В руках у него приставка. Та самая, в которую они когда-то рубились вместе, на пару проводя целые выходные ночи за этим занятием, после чего пугали людей вокруг красными глазами и чёрными кругами вокруг них. - Мудак, - шепчет Чуя и падает на футон, жмурясь и задерживая дыхание, теряясь во взметнувшемся облаке пыли. - Какой же ты мудак, Дазай. Ненавижу тебя. Ненавижу, ненавижу, нена... Он не договаривает, вдруг чувствуя затылком что-то жёсткое внутри футона. Приподнявшись на локте и перевернувшись на бок, Чуя ощупывает угол сбившейся комковатой ткани, одновременно сырой и при этом сухой и пыльной, если такое вообще возможно, а после разрывает тонкую ткань оболочки и запускает внутрь пальцы, чтобы вытащить плоскую жестяную коробку. Она запаяна со всех сторон: ни входа, ни выхода, ни замка, ни скважины, но, встряхнув её и услышав сухой шелест, Чуя без труда отламывает край и вытряхивает содержимое, которое оказывается... Толстой тетрадью. - И что у нас здесь? - бормочет он, садясь прямо и крутя тетрадь в руках. А когда открывает, то не может поверить глазам - дневник. В его руках дневник, и пусть нигде не написано, кому он принадлежит, с первых же строк становится ясно, что всё написано Дазаем. Это его почерк. Это его речевые обороты. Это его будни: в свободное время, внутри Портовой мафии, проведённый с Чуей, с другими людьми и в одиночестве. Этот дневник берёт своё начало от первой встречи с Мори. Как в нём написано, это было попыткой Мори занять внимание Дазая - описывать свою жизнь, свои мысли, рассуждения и взгляды. Он сказал, что это отвлечёт Дазая, сконцентрирует его внимание, позволит выговориться хотя бы страницам, если он считает, что его не поймут люди. И сказавший, что всё это чушь, Дазай всё же не пренебрёг советом. Чуя читает этот дневник у себя дома. Он покидает контейнер Дазая, запирает его зачем-то надёжно куском вбитой арматуры, а после отправляется в свою квартиру, принимает долгий горячий душ, варит себе крепкий чёрный кофе и устраивается на диване в гостиной с кружкой и дневником. И читает. Читает нытьё и жалобы Дазая на несправедливость всего и вся, на Мори, на задания, на Мори, на скуку, на Мори, на старого спятившего Босса, на Мори, на ненавистные неудачи в суицидах, на Мори, на... Чую. На... Чую. И снова на... Чую. Чуя глазами своим не верит, бегая взглядом по строкам. После того, как они с Дазаем встретились, этот придурок только и делал, что писал о нём: какой Чуя глупый, как он раздражает, какой он бака, какие у него ужасные вкусы, какой он шумный, как ужасно готовит. Чуя и в самом деле не верит глазам, когда читает о том, как Дазай проник однажды в его квартиру только для того, чтобы стянуть приготовленный им запасной ужин - конечно же, потому что Чуя так ужасно готовит, что Дазай решил этой едой отравиться. Чёрт побери, ублюдку повезло, что Чуя тогда вернулся с задания таким вымотанным, что ни про какую еду и думать не мог, только про крепкий сон. А что дальше? Дальше Дазай пишет всё то же самое - о нём, о Мори, о мафии, о заданиях. И в его словах, несмотря на нытьё и бесконечные жалобы, Чуя видит ту привязанность, что когда-то исчезла. Очевидно, Дазай был рад, что они встретились, и ему нравилось проводить с ним время. Но потом... О том, что случилось потом, Чуя читает уже медленнее, вчитываясь в каждое слово, и... Опять отказываясь верить своим глазам, но уже по другой причине. Дазай пишет про приход Верлена, про лабораторию профессора Н, про документы, содержащие данные о Чуе, Арахабаки, клонах и многом другом, и всё это знакомо Чуе, но чем дальше он заходит, тем сильнее начинают трястись его пальцы. Ему приходится поставить чашку на кофейный столик, когда он ощутимо бьётся о её край зубами, но его глаза ни на секунду не отрываются от косых строк, и брови всё больше сходятся к переносице. Потому что Дазай пишет о том, что его заинтересовала теория сингулярности способности. Потому что Дазай пишет о том, что ему интересно, что случится, если он провернёт подобный фокус с самим собой, со своей «Исповедью». Потому что Дазай... Дазай проводит свой эксперимент, и тот даёт результат. - Что ты наделал... - беззвучно, с неясной тенью зародившегося глубоко внутри ужаса шепчет Чуя, сжимая обложку дневника с такой силой, что белеют костяшки пальцев. - Что ты наделал, идиот?! Дазай применил к себе свою же способность, и сингулярность сработала. Он описал в дневнике, как всё прошло; описал все ужасные ощущения, как почувствовал, что его сердце на миг остановилось, и как зазвенело в голове, как будто лопнуло там что-то, да так, что перед тем, как провалиться в темноту бессознательности, Дазай на полном серьёзе подумал, что это может быть сама его голова. А когда он очнулся, всё было иначе. И Чуя снова чувствует холодный пот на коже, Чуя сам не замечает, как кусает губы в кровь, пока читает о том, что Дазай «видел», когда его «Исповедь» затопила, казалось, всё вокруг, засасывая его в бездонную пропасть. Потому что Дазай пишет о том, что их мир нереален. Дазай пишет о «настоящем» себе, о чужих-своих воспоминаниях, о другой реальности - настоящей реальности, и о том, что «Исповедь» его больше не слушается. Дазай пишет о том, что после его эксперимента его способность рвётся наружу, постоянно рвётся наружу, и это невыносимо. И, что ещё хуже, Дазай постепенно начал ощущать давление из вне после своего эксперимента. И не сразу, далеко не сразу он осознал, что это давление чужой воли, давление воли другого его. - Это... Это невозможно, - бормочет Чуя, в который раз перечитывая один и тот же абзац. Но это так. Дазай пишет о великой Книге, пишет о решившим создать мир ради одного конкретного человека настоящем себе и о том, что эта Книга выдала тому «настоящему» Дазаю их реальность. Эта реальность оказалась единственной, в которой тот человек мог остаться в живых, и эта же реальность оказалась единственной, где Дазай осмелился провести над собой сингулярный эксперимент. Всё совпало, как пазл, и так между Дазаем из этого мира и Дазаем вне его образовался канал связи, из-за которого Дазай из этого мира узнал обо всём - в том числе о том, чему в этом мире ещё только предстоит случиться. И давление из вне, воля того, другого Дазая, якобы настоящего Дазая, надавила на волю этого, и Дазай из этого мира был вынужден начать его перестраивать.

«Это невыносимо. Невыносимо... Невыносимо! Как я ненавижу это! Почему я должен это делать? Почему меня опять лишили выбора? Эта клетка - я ненавижу её! Я не хочу, не хочу, не хочу!».

Чуя чувствует ком в горле, когда перечитывает эту строку и её занимающие всю страницу копии. У него дрожат пальцы, когда он касается редких пятен размытия - как будто от дождя; или от слёз. Но чтобы Дазай и плакал? Чуя вспоминает его пустоту и холод, его отстранённость и полное безразличие. Когда он видел Дазая, неважно, издалека или вблизи, чем больше времени проходило, тем больше тот напоминал чёрную ледяную тень. От него несло запахом его способности. Другие эсперы шарахались от него. Дазай и сам держался вдали от людей, и теперь Чуя знает, почему. Потому что Дазай не мог иначе. Под давлением каких-то неподвластных ему сил Дазай был вынужден оставить привычную жизнь, отодвинуть свои желания и планы, стремления и всё ради того, чтобы перекроить этот мир - их мир - под запрос другого человека, даже если этим человеком был «настоящий» он сам.

«Сломать жизнь самому себе. Я никогда не относился к этим словам всерьёз, однако вот она - моя реальность. «Исповедь» отравляет мою жизнь намного сильнее, чем раньше - я больше не могу её контролировать. Ещё немного, и она поглотит меня без остатка. А этот мир - мне всегда было безразлично, что с ним будет. Однако вот он я, меняю реальность, меняю местами шахматные фигуры на доске, и ради чего? В угоду сопернику, которому не могу ничего противопоставить. В угоду сопернику, который за одну жизнь разрушил другую. Который за одну жизнь готов разрушить жизни многих - слепец, одержимый несбыточной мечтой и не замечающий никого и ничего вокруг. А потом он обернётся - но будет поздно».

К тому моменту, как Чуя доходит до середины, как оказалось, склеенной из нескольких и потому такой толстой тетради, за окном занимается рассвет. У Чуи болит голова, болят глаза, и затекло тело. У Чуи ледяные руки, затаившийся глубоко внутри страх и мысли в полном беспорядке из-за открывшейся правды. Он прочитал не всё, но пока ему и этого достаточно, нужно передохнуть. Отложив дневник, он идёт и варит себе ещё одну кружку кофе, а после выходит в лоджию и распахивает окно. Холодный ветер хлещет по лицу, немного отрезвляя. Привычная и по-своему родная и любимая Йокогама готовится окраситься в белый цвет дня. Чуя смотрит на залив, на штаб Порта по ту сторону и невольно успокаивается, пусть и самую малость. Город всё ещё стоит. Чуя всё ещё жив. Эта реальность, даже если она ненастоящая, всё ещё на своём месте. - Забавно, - бормочет Чуя себе под нос и делает глоток кофе, прикрывая глаза. Да. И в самом деле - забавно. Он узнал правду об этом мире - если только Дазай не свихнулся, но с чего бы на пустом месте? - но в нём самом, да и в мире вокруг... Ничего не поменялось. Чуя уже прочитал о том, что Дазаю пришлось отправить того человека в ВДА, о том, как после он выбрал себе в помощники Накаджиму Ацуши, хотя в том, другом мире, в мафию был принят Акутагава Рюноске, и о том, зачем и почему Дазай забрал в мафию его сестру, Гин. Всё это было неспроста, всё это было частью плана. Плана, который... Чуя даже не знает, удался или нет. Он не дочитал дневник до конца и заранее убеждён, что где-то должен быть спрятан ещё один, потому что одной тетради, даже соединённой из нескольких, вряд ли хватило бы, чтобы описать всё до самого последнего дня, до финала. И он найдёт этот дневник. Он найдёт все дневники и прочитает их, потому что Дазай... Когда-то он был не чужим человеком для Чуи, и после всего прочитанного Чуя осознаёт, что они могли бы стать настоящими друзьями и напарниками - а может, и не только - если бы не вмешательство со стороны, которое и вынудило Дазая пойти по другому пути. «В угоду сопернику, который за одну жизнь разрушил другую, который за одну жизнь готов разрушить многие жизни...», - вспоминает он прочитанные строки и тяжело вздыхает. Накаджима Ацуши, Изуми Кёка, Акутагава Рюноске, Акутагава Гин, Мори Огай, Накахара Чуя. Дазай Осаму. Семь жизней - за жизнь одного; минимум. Чуе нужно больше кофе. И он бы не отказался от пачки сигарет.

|...|