***
Изменилось ли что-то после этого? Не то чтобы. Сынмин работал как бешеный, потому что у него было столько сил и откуда-то взявшейся жажды двигаться, что он и сам терялся иногда. Сонхва нарадоваться на него не мог. На новоселье в доме Чанбина он был первым и самым почётным гостем, именно ему преподнёс "благодарную чашу" — огромную чашку, полную браги, молодой, самой игристой и забористой — парень с медовыми глазами, светлым, тонкой красоты лицом, покрытым нежнейшими веснушками, и копной удивительно светлых волос — омега Ликс, муж Чанбина. Они провели брачный обряд за неделю до этого и были первой парой в новой волчьей слободе, которая сочеталась под новым Дубом Духа и под рукой Сонхва, который чуть в обморок не падал, волнуясь едва ли не больше, чем сами обретшие друг друга. Хонджун вынужден был его несколько раз умыть ледяной водой из Чёрного ручья, которую приготовили, чтобы Чанбин мог на церемонии омыть ноги своему избраннику в знак его чистоты и покорности альфе. При этом Хонджун шипел, что если Сонхва не возьмёт себя в руки, то он никогда не получит возможности омыть ноги ему, своему омеге, потому что он не дурак терпеть такой холод, чтобы показать покорность такому трусливому альфе. Это, надо сказать, подействовало. Речь, произнесённую Сонхва на обряде, Сынмин искренне признал лучшим, что слышал за всё время. Хотя, конечно, не то чтобы он часто бывал на таких вот событиях раньше. И то, что увидел позже Сынмин, которому в последнее время постоянно "везло" становиться свидетелем подобного — а он всего-то искал Сонхва, чтобы переговорить насчёт плана на завтрашний день, — так вот то, что он увидел, прямо говорило, что Хонджуну крайне понравилась речь вожака, а Сонхва никогда не упускает своего шанса ... ммм... получить награду. Ким коротко выдохнул, закатил глаза, прикрыл уши и быстро вышел из дивова закута в доме вожака, в котором, по традиции, праздновали сочетание. Он в этот закут пришёл на запах Пака и понял, почему этот запах такой странный, слишком поздно и увидев много лишнего. Но мощь спины Сонхва Сынмин, конечно, не мог не оценить. Да и силу его рук. Всё-таки Хонджун был не то чтобы совсем маленьким, а вот так... Интересно, а сможет ли так сам Сынмин держать Лино, когда они всё же... Тьфу. Какой позор. — Хоть бы гостей постыдились, — сердито бормотал он, чувствуя, что всё же краснеет, и не столько от увиденного, сколько от своих собственных мыслей, — не настолько ведь ещё все пьяны. По дороге он поймал за руку Юнхо, который тоже явно шёл туда же. — Ты Сонхва не видел? — спросил тот, морща лоб, — у меня есть пара вопросов. — Ему сейчас вопросы Хонджун задаёт, — с досадой ответил Сынмин, гоня из памяти то, что увидел, — и не стоит мешать этой беседе, поверь. Юнхо хохотнул, вытаращивая свои диковатые глаза, и понимающе закивал. Новоселье тоже было очень достойным и богатым. Стая не вся собралась, но дом Чанбина был открыт настежь, и каждый мог прийти и взять угощение и выпить браги за счастье этого дома. И все, кого увидел там Сынмин, были радостными. Они приходили по одному и парами, они привели своих омег — и волков, и людей. И бывших перелётчиков. Эти глядели напуганно и цеплялись за крепкие плечи своих волков, а те сначала смотрели настороженно, опасаясь, что кто-то надумает обидеть их пару. Но таких не было. И на этих омег — юных, милых, чуть пополневших, в красиво подшитых для них нарядах, — было приятно смотреть. И все они, все до одного, были хоть и слегка зажаты, но тоже явно довольны. Сынмин с особым нетерпением ждал увидеть Хванова Сонни. Лино не раз робко спрашивал его о брате. Последний раз они виделись на обряде Ликса — и там, как понял Сынмин из сбивчивого и немного смущённого объяснения Минхо, они встретились чуть ли не впервые с того дня на Широкой поляне, где Хван отнял младшего брата у Лино почти силой. Сонни первым нашёл старшего ещё до начала ритуала. И когда Сынмин их увидел, они уже стояли, плача, в объятиях друг друга. А рядом топтался Ликс, очень красивый — стараниями Есана, Минги и Лино — и с невероятно счастливым выражением лица. Уж о чём там они успели поговорить — не поговорить, Сынмин не знал, но после этого Лино больше вопросов о Сонни почти не задавал, лишь иногда сетовал, что младший опять не смог прийти в гости с Ликсом. Сынмин сочувственно вздыхал и пытался успокоить, говоря, что у Сонни всё хорошо, что альфу он вроде как приручил, Хван ходит обалдело-счастливый, но дел у них много: дом братья Хван поставили большой и добротный, омега там один. А ещё хозяйство есть: две овцы и пара коз, которых Хёнджин — единственный — пригнал из племени кочевья с молчаливого согласия Сонхва: тот помнил о богатом подворье, что было когда-то у семьи Хёнджина. А после начала торговли с деревней хозяйство расширилось, так что Сонни занят. Хотя, честно говоря, Сынмин подозревал, что просто младшему страшно показаться на глаза Лино с синяками и укусами по шее и плечам. На обряде Ликса у него чуть не по самый нос намотан чудной красоты платок с вышивкой. Но ходить так постоянно — это, конечно... сомнительная мысль. А признаться в том, что так вот они с Хваном развлекаются, Сонни, видимо, было и стыдно, и страшно. Он обожал старшего, но явно было, что и побаивался. И вот на его наряд Сынмин на новоселье хотел посмотреть с особыми интересом. Своему Лино Сынмин справил новую красную рубаху и богатые плотные штаны на деревенской ярмарке, за что омега его крепко поцеловал и позволил облизать себе шею прямо на пороге дома, чего раньше, конечно, никогда не разрешал делать, переводя все их нехитрые пока ласки только в спальню, где теперь они ночевали вместе. Так что Сынмину было интересно, что придумает Сонни. И что вы думаете? У него была чистая и нежная, без единого пятнышка кожа в гордом вырезе рубахи. Сынмин был разочарован. Зато Сонни тут же, как вошёл в дом Чанбина, выдернул руку из руки Хвана, чем вызвал обиженный рык альфы, на который даже не оглянулся, и рванул к Лино. Тот в это время о чём-то говорил с Есаном. Сынмин, невольно следящий за передвижением Сонни, уже тогда отметил, каким растерянным и странно отрешённым было лицо его омеги. И как испуганно и встревоженно смотрел на него Есан. Сонни налетел на старшего брата и прижался к вздрогнувшему и ахнувшему от радости парню что есть мочи. И тут же на лице Лино появилась мягкая и печальная улыбка, которая не понравилась Сынмину до тихого рыка. Что-то случилось. Его омега был... был странным. Лино же, чуть закатив глаза и как будто сердясь, обернулся к счастливо хохочущему Сонни и обнял его. Младший говорил, не умолкая, дёргал зачем-то Лино за руку, что-то шептал, а тот... Надо было сразу подойти. Надо было отвлечь и спросить, в чём дело. Но Сынмин не подошёл, не хотел мешать братьям и смущать их. А потом его втянули в спор Сонхва и Чонхо, которые в очередной раз сцепились по поводу угодий за Чёрной речкой, о которых в деревне шли дурные слухи, что, мол, там нечисто, что там люди пропадают, но Чонхо говорил, что это всё ерунда, что там много оленей и надо сделать эти земли своими и заявить свои права на них, пока никто этого не сделал. Сонхва сомневался, настаивал на глубокой разведке. Они спорили об этом уже не раз, Сынмин мнения своего по-прежнему не имел и честно сказал, что примет любое решение и пойдёт осваивать и в разведку — только скажите. Но Сонхва всё никак не решался, так что спор продолжался. Потом его поймал Юнхо с просьбой помочь ему пристроить к дому кухню, чтобы расширить его, и они занялись подсчётами количества необходимого леса.... Есан подошёл к нему сам, спустя достаточно долгое время. Пир был в разгаре, все ели, пили, смеялись, звучала скрипка — это Енхун пробовал свой новый инструмент. У шамана были беспокойные глаза и чуть подрагивали губы. — Где твой омега, Сынмин? — спросил он с ходу. Ким нахмурился и повёл глазами: Лино нигде не было. — Н-не знаю, ну... с Ликсом или Со... — Нет, его с ними нет. И вообще, кажется, он ушёл. Найди его. — Что случилось? — У Сынмина всё похолодело внутри. — Я виноват, — с отчаянием в голосе сказал Есан, и Сынмин с ужасом увидел, как задрожали его губы и слёзы выступили на всегда таких ясных и спокойных синих глазах. — Я очень виноват! Но я не знал, что это отродье лешего не сказало ему... Я был уверен, что он знает... — Что знает? — тихо спросил Сынмин леденеющими губами. — Что у него не может... Что он никогда не сможет больше стать папой...6.
7 февраля 2022 г. в 01:09
Странный сладкий сон. Сынмин видел сирень лишь в одном месте — в саду своего Ильчхона. И там она росла под окнами его спальни, где Ким проводил как раз самые сладкие и мучительные часы своей альфьей жизни. Весной он там всего лишь раза три... И каждый раз чувствовал этот запах, он был... он был прекрасным, но грустным каким-то. Может, потому что к нему присоединялась светлая цветочная печаль Ильчхона, свежая, сладковатая с горчинкой... Он никогда не чувствовал в сирени настоящей медовой сладости. А сейчас...
Он снова стоял там, в этом саду. И дом был целым, и он знал, что всё хорошо у омеги, что живёт здесь — всё было прекрасно. И тяжёлые ветви были охвачены сиреневым пламенем — так ярко сияли они на фоне зелени листьев.
Сынмин искал цветочек счастья. Ильчхон как-то ему сказал, что если найти в сиреневой грозди цветочек на пять лепестков и съесть его, то исполнится самое заветное желание. Тогда Сынмин только плечами пожал и сказал, что у него нет заветного желания. У него всё было, чтобы быть счастливым. И то, что он таковым себя не чувствовал — это нормально. Он просто думал, что счастье — это и есть вот это спокойствие, размеренность, уверенность в том, что ты знаешь, что будет дальше. И — одиночество, наверно. Тоже счастье. Ни от кого не зависишь, ничьё мнение никогда не ранит тебя, ничьи заботы не обременят... Хотя Ильчхону он помогал с удовольствием, но ведь это тоже было как бы всегда.
Так что нет, когда он находил такой цветочек, он нёс его Ильчхону — и получал нежный поцелуй и трепетный взгляд, полный благодарности. Омега верил. Кажется... верил. И говорил, что загадывает всегда одно и то же — и никогда не говорил, что именно. Сынмин спросил пару раз и отстал. А Ильчхон только смотрел на него своими добрыми-предобрыми глазами и грустно улыбался, перебирая его густые, тёмные волосы.
Когда появился в его руке цветочек? Шелковистые лепестки дрожали под его дыханием. Сынмин поднёс кроху к носу и вдохнул... Странно, сирень всегда была немного терпкой и очень свежей, а этот маленький цветочек, обещавший счастье, пах сладко-сладко. Нежно, свежо, но сладко.
Сынмин прикрыл глаза. Счастье... Перед мысленным взором появились большие круглые глаза, полные слёз. Котёнок плакал. Это было больно, так больно! "Пусть он никогда больше не плачет — мой котёнок", — быстро прошептал Сынмин и поднёс цветок ко рту. Сладко... Так сладко, волнующе, влажно. Он накрыл нежные лепестки губами и прикрыл глаза. Вкусно, так вкусно. Их можно, оказывается, лизать и посасывать, они такие нежные и послушные. И чуть приоткрываются под его губами. И там, в их глубине, внутри цветка — так жарко и мокро... так сладко, сладко, сладко...
Да, он не сразу понял, что происходит, даже когда очнулся ото сна, прижатый лежащим на нём стройным телом с острыми коленками, упирающимися ему в бёдра, с упрямыми руками, ухватившими его за щёки и не дающими ему отвернуться или отпрянуть. И были ещё невероятно плотные и горячие губы, которые... Ммм... Которые неумело прижимались к его рту, опаивая сладко-сиреневым дыханием, одаривая страстным и торопливым желанием и сводя с ума шелковистой сладостью. Сынмин сразу понял, что открывать глаза не будет: он досмотрит этот лунно-прекрасный сон до конца. И возьмёт от него всё, что только можно.
Ким, приоткрыл рот, позволяя ему, тому, кто сейчас вёл его по кромке безумия, прихватить свою нижнюю губу поплотнее и начать её с аппетитом, чуть причмокивая и постанывая, посасывать и покусывать, а сам повёл руками, нащупал те самые коленки и, внутренне дрогнув, повёл по ним, добрался до бёдер и чуть не застонал от досады, почувствовав под пальцами ткань. Пришлось ограничиться этим. Он, чуть откинул голову, потому что лепестки сирени заскользили по челюсти с явным намерением овеять его шею, и, осторожно оглаживая, повёл руками выше и наконец-то почувствовал под своими пальцами желанную плоть, правда под тканью, но все же. Он нащупал ямочки, которые так хотел всегда облизать, но пока облизывали его, согласен был просто чувствовать под пальцами сладостную упругость и чуть постанывать от наслаждения, сжимая её, поглаживая и не пытаясь двинуться дальше.
Между тем острые зубки вернулись на его губы и уже настойчивей покусывали, а руки переместились на затылок и вжимали Сынмина в горячий и осмелевший рот. И он стал целовать в ответ. По-настоящему. Одну руку он по-прежнему держал на половинке, не в силах отпустить, а второй ухватил затылок, зарывшись в пушистые и мягкие волосы, и прижимал к себе.
Получив чуть власти, он тут же стал настойчиво толкать язык в сладкие губы, прося пустить. Но Лино... Лино, да, Лино это был, конечно, Лино... Он растерялся, видимо, только что поняв, что Сынмин перехватил нить поцелуя — и не только поцелуя — и попытался отстраниться. Только вот Сынмин не был готов его отпустить, потому что всё его естество, всё внутри него, так долго сдерживаемое альфой и так неосторожно разбуженное глупым омегой, требовало прямо противоположного. И Сынмин сжал руки крепче — и перевернул их, наваливаясь на Лино. И только почувствовав упругое напряжённое тело под собой, он открыл глаза.
Во взгляде напротив был целый мир: растерянность, испуг, радость и ... У Сынмина захватило дух: он был уверен — там были вызов и довольство. И не было отторжения, не было просьбы отпустить. Альфа замер, пытаясь вынырнуть из этого океана чувств, и невольно сжал тело в руках сильнее. Лино вскинул брови, прикрыл глаза, тихо и нежно вздохнул — с высоким слабым стоном в конце. Сынмин, всё ещё не веря, что это правда, что это не сон, склонился и медленно опустился на губы, приоткрытые в этом сладком стоне, ожидая, что сейчас руки, которые сжимали его плечи, напрягутся и оттолкнут. Но... Но Лино прикрыл глаза плотнее — и приоткрыл рот, давая возможность Сынмину проникнуть в него.
Сынмин коротко рыкнул, толкнулся туда языком и потерялся. Совсем пропал. Горячо, мокро, сиренево-приятно... Он, довольно урча, вылизывал покорно открытый ему рот, кусал и засасывал плотные тёплые губы, а потом, совсем утратив способность осознавать, кто с ним и что происходит, он коленями раздвинул ноги омеги пошире, не прекращая сосать его губы, улёгся между его ногами, налёг грудью на тихо и тревожно постанывающего парня и с упоением стал мерно толкаться своим пахом в его.
Вот тогда Лино напрягся по-настоящему. Но было поздно, потому что остановить волка было уже невозможно: он себя не помнил. Руки, что попытались его мягко оттолкнуть, он легко свёл своей одной и поднял вверх, уложив за голову омеги. Возражения, что робко попытался произнести Лино, Сынмин просто принял за стоны — не вдумываясь, не слыша, не воспринимая всерьёз. Он уже с наслаждением вылизывал шею омеги — ароматную, свежую, вкусную, дарившую ещё больше возбуждения. Его толчки о напряжённое тело становились всё чаще и короче, он всё сильнее прижимал к себе Лино, который вдруг в какой-то момент коротко и удивлённо простонал — и перестал вырываться. Как раз когда Сынмин прикусил запаховое местечко у основания шеи, опустил руки вдоль тела Лино и, обхватив его половинки, застонал, втираясь в его естество своим — ощутимым, налившимся, ноющим и молящим о разрядке.
— Помочь, Мин, помочь, Мин... Помочь... Тебе... Лино помогут... — вдруг дошёл до Сынмина смысл тревожно-нежных звуков, что издавал Лино, обнимающий его давно освобождёнными руками за плечи и затылок.
Сынмин попытался сосредоточиться на лице омеги, но не успел: почувствовал, как рука парня, протиснувшись между их телами, решительно обхватила его возбуждение. Сынмин, чуть не задохнувшись от сильных ощущений, приподнялся, давая возможность Лино сделать то, что тот хотел.
Ким не отрывал взгляда от тёмных, шальных, залитых туманом глаз Лино, который дышал коротко и загнанно, воздух ароматными толчками вырывался из его губ — ярко алевших, занеженных, зацелованных. Альфа лишь вздрогнул и широко открыл глаза, снова задохнувшись, когда тонкие, но крепкие пальцы плотнее обхватили его естество и стали с силой водить по нему. Но даже не это подвело его к финалу. Лино не спускал с него глаз, наблюдая, требуя смотреть в ответ, терзая чёрным, жарким взглядом, почти не мигая и лишь изредка облизывая приоткрытые желанные губы. Весь он — такой невинный и такой откровенный одновременно, ничего не боящийся, нетерпеливо жаждущий его поражения, — весь он был причиной того, что Сынмин не выдержал и пяти минут, задрожал всем телом, чувствуя, как подкатывает, как накрывает, как окутывает и топит его наслаждение — и почти закричал, кончая бурно, прогибаясь в спине и жадно сжимая в руках одеяло.
Потряхивало его ещё какое-то время, пока он лежал, уткнувшись горячим лбом во влажное плечо, с которого слезла нижняя рубашка, обнажив нежную шелковистую кожу. Осознанность стала возвращаться, и он понял, что лежит полностью голым на Лино, на котором исподнее хоть и в беспорядке, но присутствует и который всё ещё сжимает его естество, заставляя ощущать короткие молнии в низу живота и ниже — по бёдрам почти до колен.
Голова прояснялась, и на смену туману возбуждения и желания приходило понимание того, что только что произошло. Сынмин почувствовал, что он в полной растерянности и не знает не только как оценить это, но и что делать дальше: как посмотреть в глаза омеге, к которому он, видимо, пришёл на ложе, правда, не помня этого и... Стоп. Не спальня. Они не в спальне были, нет. Они были в закутке Сынмина. Но тогда значит, не он... Как же...
Сынмин приподнял голову и огляделся для верности: он не в спальне. Это не он пришёл к Лино. Это Лино пришёл к нему. Разбудил его поцелуем и... взял. Всё это — рискуя собой и своей только что вылеченной Сынмином задницей. Поняв это, альфа зарычал и, наконец, посмотрел в лицо сумасшедшего мальчишки!
Стыдливая безмятежность...
Прикрытые глаза, слабая улыбка, робкое дыхание, расслабленные плечи и осторожные поглаживания там, внизу, где было горячо и по-стыдному мокро... Вот, что такое был сейчас Лино.
Сынмин хотел было что-то сказать, хотел упрекнуть, нарычать, разозлиться, ведь это же безумие чистой воды — вот так приходить в постель к голому и голодному альфе. Бесстыдник! Бесстыдник... О, Луна, как же хорошо... Всё тело как будто наливалось истомой и уверенной силой. Хотелось снова уткнуться в эту шею, что пахла так восхитительно и мирно.
И тут до Сынмина кое-что дошло: когда он тёрся... так бессовестно тёрся о Лино, он ведь чувствовал, что хорошо и сладко не ему одному: омега был, точно был возбуждён! А значит, он ведь... ему же.. Ким нерешительно отодвинулся от Лино и, не сводя глаз с его лица, опустил руку вниз, накрывая его пах, чтобы тоже помочь, чтобы...
— Не надо, — шепнул ему Лино, но не двинулся, чтобы помешать, и рука Сынмина опустилась на влажное пятно.
Значит... Значит, хорошо было обоим. И вот только тут Сынмина накрыло полное осознание того, что произошло. Он требовательно и тревожно заглянул в медленно трепещущие ресницами глаза Лино.
— Зачем? — спросил альфа. — Ты пришёл... сам пришёл...
— Хочу Мин... Мина, — тихо ответил омега. И Сынмин успел уже покраснеть, когда Лино добавил, поясняя: — Чтобы со мной... Не уходить. Не бросать. Приходить в моё комната. Ночь. Ночём. Ночьёй. — Он наконец спутался и покраснел, но добавил, договорил еле слышно: — Целовать... Хочу...
Сынмин не смог удержаться. Он правда хотел, понимал, что недостойно ему, взрослому и сильному, самостоятельному и разумному волку так себя вести — но не смог. Он поднял голову и коротко и торжествующе несколько раз провыл — призывно, победительно. Омега мой. Позвал. Сам. Признал. А потом расхохотался — от избытка переполняющего его, искрами брызжущего во все стороны из его сердца счастья. Опустил глаза и наткнулся на лукавый прищур.
— Ты мой, — сказал он прямо в круглые кошачьи глаза. — Ты только мой, Лино. Я никуда и никогда тебя не отпущу и никому не отдам.
И, резко наклонившись, прильнул к приоткрытым губам. А когда выцеловал из них всю сладость, утомился вылизывать и выкусывать, урча, челюсть и шею, снова глянул. Глаза у Лино расплывались, дышал он коротко и загнанно, но всё же смог поймать этот внимательный взгляд альфы и сказал, задыхаясь:
— Мой. Мин, мой, Мин. Не пус..щу...
А в воздухе разливался сладкий, обворожительно-чистый и прозрачный запах удовлетворённого омеги. Сынмин изумлённо отстранился и посмотрел вниз: судя по пятну под Лино и по пятну на исподнем, Сынмин был этим утром не меньше, чем дважды молодец. Он приоткрыл рот, чтобы задать очень нескромный вопрос, но пунцовые от смущения щёки, алые ушки и стыдливо опущенные глаза ответили крайне доходчиво.
Сынмин снова засмеялся, быстро встал и натянул на себя штаны, не заморачиваясь исподним. А потом ухватил руки Лино, потянул омегу на себя, поднял его и потащил к купальне. И на мнение всех, кто мог их увидеть, ему было наплевать. Утро было. Рано. И никто ему, несущему робко пытающуюся сопротивляться добычу, не встретился. И только когда он уже закрывал за ними тяжёлую дверь купальни, вдруг обострённым после только что испытанного удовольствия слухом услышал протяжные, полные страсти стоны. Со стороны дома Хван Хёнджина. Ким улыбнулся и чуть покраснел. Надо сказать Хвану, что окна всё же надо закрывать, когда... миритесь.