Твоё моё горе, моё твоё счастье (18+)

Много всего чувствовал Сынмин, поднимаясь с земли и вставая над лежащим на ней Лино в полный рост. Омега так смотрел... Сынмин был в бешенстве. Сынмин был в тоске. Сынмин чувствовал душевную боль от раны, только что нанесённой ему этим человеком, его словами о недоверии к чувствам Сынмина. Вернее, о том, что Лино совершенно неверно понимал его всё это время, считая, что у него была только одна цель: сделать ему дитя и использовать только для нужд стаи. Что вся та нежность и трепет, которые не давали Сынмину поддаться своему страстному желанию вытрахивать этого глупыша каждую ночь до обморока, — эти прекрасные чувства, которыми Сынмин втайне гордился, как и своей выдержкой и правильностью, оказывается, воспринимались Лино исключительно как нежелание, как пренебрежение, как ... как леший его знает что! И всё это время — всё время! — Лино страдал рядом с ним. Чувствовал себя отвергнутым, несчастным, способным только на то, чтобы стать мешком для щенка! И всю эту долбаную любовь — да, да, лешьи потроха! любовь! — ничего этого Лино не чувствовал, не понимал! Совсем, совсем не понимал Сынмина! Всё, что мог, извратил! Всё, что мог, истолковал неверно! И чуть не угробил себя из-за этого! Горько, мати Луна! Как же горько и больно! Как же Сынмин ненавидит этого омегу! Как так можно было! Как?! Как, Лино?! Но... Но его глаза... Эти его дрожащие губы... Эти его пальцы, которые ведут по ноге Кима, прикасаясь осторожно, как будто к чему-то драгоценному... — Мин... Не убий меня... Мин... Запах. После обращения особенно острый и чуткий, отзывающийся на любое чувство... Сынмин прикрыл глаза и глубоко вдохнул, пытаясь привести в порядок бешеное сердце, выламывающее рёбра изнутри. Не получается. Взять себя в руки не получается. Сынмин схватил руку Лино, которая обхватила его колено в умоляющем жесте, и дёрнул тело омеги вверх. К себе, к лицу, к губам. Он не сможет совладать с собой. Он должен наказать омегу. Он должен показать ему, что бывает, если начинаешь сомневаться в своём альфе, если не доверяешь ему. Омега должен запомнить урок. Сынмин перехватил Лино за плечи и прижал к себе, не давая двинуться. — Значит, ты хотел уйти, даже не сказав мне "до свидания", омега? — прошипел он в ухо задыхающегося в его руках Лино. — Мин, я... Мин... Голос был полон страха, а в сирени.. А в сирени вдруг проглянула острая патока. Возбуждён... этот дикарь возбуждён! Но только как-то отчаянно возбуждён, с ужасом и восторгом... Сынмин быстро окинул взглядом окружающее их место. Чёрный обрыв. Место гнева и печали. Место, куда никто никогда не приходит просто так, гуляючи. Отлично. И наплевать на всё. Он приподнял омегу и сделал несколько шагов, приближаясь к огромному камню, плоскому, прохладному. Удобному. Сынмин развернул тихо всхлипывающего Лино спиной к себе и заставил лечь грудью на этот камень, выставив задницу. Кажется, омега с самого начала этого хотел? Что же... Он дёрнул штаны Лино так, что они треснули по шву и разлетелись под сильными пальцами Сынмина двумя ненужными тряпками в разные стороны. Исподники полетели вслед за ними. Лино замер на секунду, а потом, как будто очнувшись, вскрикнул и попытался вырваться. — Нет... Мин, нет, Мин! — забормотал он, начиная сопротивляться сильнее, выкручиваясь из-под налёгшего на него Сынмина, который с огромным наслаждением — острым, терпким, ужасно неправильным — чувствовал, что ни за что не вырваться Лино, что альфа сейчас возьмёт то, что хочет, и этот шакалий сын не сможет ему больше противиться! Он силой прижал правую руку Лино своей к камню, а левую завёл ему за спину, вжимая в поясницу, и начал нарочно медленно потираться своим каменно стоящим естеством о ходуном ходящие в попытке оттолкнуть Кима половинки. — А что ты дёргаешься? — зло и громко спросил Сынмин, продолжая втираться в зад парня. — Ты же только этого и ждал от меня? Теперь ты получишь то, чего хотел! Даже немного больше! Хотел только поцелуя? А получишь полную задницу радости! — Нет! — Лино отчаянно крикнул это и стал дёргаться сильнее. — Нет, Мин! Не надо! Не... Ни, ни, ни... — Ах, ни! — Сынмин ощутил прилив дикой ярости, громко и злобно хохотнул. — Ни, значит? Ну, нет! Я два месяца прислушивался к этому твоему "ни!" Я дышать на тебя боялся! — Он отпустил Лино и неожиданно даже для себя с силой сжал белеющие яркими пятнами в сгущающейся темноте половинки ближе к бокам, а потом дёрнул тело омеги за них на себя и откровенно застонал: — Да-а-а... Ммм... Его естество мгновенно налилось диким желанием, а волк внутри бешено рванул, пытаясь снести клетку. Лино закричал, стараясь вывернуться, но Сынмин уже снова навалился на него и прижал обе его руки к камню. Он ногами резко раздвинул ноги Лино шире — и его истекающее смазкой естество легло между невольно раскрывшимися половинками. Влажно! Горячо и влажно! Этот леший сын тёк прямо сейчас под ним! Тёк — и сопротивлялся! Тёк — и ворочался, выкрикивая своё раздражающее "Нет! Нет" А, стоп, не только "Нет!" — Мин! Не хотеть так, Мин! Нет так, Мин, пожьяльста! Нет, нет так! — А какая тебе разница? — горько и горячо прошептал он прямо в ухо, которое алело и отдавало теплом почти у самого рта Сынмина. — Какая разница, если тебе от меня только это и надо? Я ведь беречь тебя хотел! Я так тебя... я... Боли твоей боялся! Я трахал тебя в своей голове так, что ты орал истошно, от удовольствия орал! Но не тронул! Ни разу не тронул! А ты, значит, считал, что это я всё зря? Что не нужно? Ты мне не нужен? Мне? Мне, да, Лино? Ты настолько тупой?! Ты настолько слеп?! Он сжал пальцы замершего и слушающего его с широко распахнутыми глазами и напряжённым струной телом Лино и с силой вжался естеством между половинок, ощущая сочащийся вход и запах, который медленно, но верно, подводил его к краю, — запах безумного омежьего желания. — Мин... Мне не верить... — всхлипнул Лино, и его тело содрогнулось от рыдания. — Кормил мне, делал мне... Всё делал! Счастье быть! Я счастье быть, но ты ... Ты никогда брал... ничего не брал от мене! Как можешь? Почему? Никак такой быть не может! Ты враль! Ты мне враль чичас! Или почему, Мин?! Почему?! Последние слова он закричал изо всех сил, с такой болью, так отчаянно выдираясь из сжимающих его железными тисками рук альфы, — не веря, обиженно, злобно, — что Сынмин не выдержал. — Потому что я люблю тебя! — заорал он в ответ. — Люблю! Люблю! Ненормальный! Пойми: мне не тело твоё нужно! А ты! Ты сам! Дикарь! Придурок! А в душе, в теле, в сердце — только одно: мой! Всё равно мой! Такой ненавистный! Такой тупой и жестокий! Всё равно — мой! И никому не отдам! Вырываешься? Пытаешься своей задницей оттолкнуть? Лягаешься, как кобыла норовистая? Так я же тебя захомутаю и стреножу так, что ты никогда — слышишь? — никогда больше не вырвешься! И Сынмин зарычал и впился зубами чуть ниже затылка проклятому омеге — ставя метку. Вопль Лино, кажется, взвился к самим небесам, и даже Луна дрогнула. По крайней мере, в глазах Сынмина, залитых мутью возбуждения — дикого, страшного, неправильного — всё на мгновение помутилось. Потому что он ощутил во рту Кровь. Слепой... Каким же слепым он был.. Это была та самая кровь! Это был его омега! Его! Только его! Истинный! Он зажал рыдающего и стонущего от боли Лино ещё крепче и всосался в рану жёстко и глубоко... да. Да! Не могло сомнений быть! Его волк взвыл яростно и дико, требуя не отрываться, пить, пить, пить эту сладкую сыту — кровь Единственного, Предназначенного Луной, Истинного омеги. Но Лино вдруг ослабел в его руках, умолк и повис былинкой. Это остановило озверевшего от жажды сладкой крови Сынмина. Да, да, он слышал, что все узнают своего истинного по-разному, что могут и не узнать вовсе — на всё воля Луны... И у него острые мурашки побежали по телу от мысли, что здесь, на Чёрном обрыве, он сегодня мог потерять не просто любимого омегу — того, кого сама Луна отдала ему под охрану! Такого ему бы никогда не простили ни звёзды, ни сама создательница сущего! Лино между тем лежал в его руках без сознания. И это было хорошо. Так было легче. Сынмин быстро поднялся с его тела, поднял разодранные части штанов омеги, небрежно обмотал вокруг своих бёдер. Исподники, которые пострадали чуть меньше и еле-еле, но держались, он осторожно натянул на омегу, уложив того на плоский камень, на котором он чуть не трахнул своего истинного силой. Мысль о том, что можно будет всё же попробовать осквернить это проклятое место, мелькнула злобной искрой во тьме его глушённого лакомой кровью сознания. Он ни о чём не мог сейчас думать, кроме как о том, чего он хочет от своего омеги. Но он держался. Не бессознательное же тело трахать? Хотя, конечно... Когда он спит, он такой соблазнительный... Но не первый же раз, да? Да, да. Об этом он обязательно подумает позже. Волк внутри недовольно урчал, но не рыпался, потому что омега был в руках, нёс он его в свою нору, что он там будет с ним делать — было понятно обоим. Поэтому он лишь подгонял Сынмина, который и так спешил. К сожалению, Лино очнулся, когда они лишь подходили к дому. Он дрогнул в руках Сынмина и тихо и жалобно застонал. А потом попытался закинуть руку за голову, чтобы дотронуться до метки. Но Сынмин прижал его, не давая дёрнуться, и зашагал быстрее. Все были на новоселье Чанбина — ночь ещё была не столь темна, так что веселье там было, скорее всего, в разгаре. Поэтому им никто не встретился. Шёл Сынмин укромными тропами, к деревне подходил со стороны леса, так что... Да и наплевать ему, дурному, пьяному от крови истинного, было сейчас на всё и всех. Откровенно наплевать. Омега у него в руках был единственно важным для него. Омега, который вдруг поднял голову и посмотрел на тут же пристально глянувшего на него Сынмина со страхом. — Куда?.. — хрипло пробормотал он. — Мин... — Вдруг его глаза расширились, в них мелькнуло осознание, и он ухватился за руки Сынмина, пытаясь спрыгнуть с него: — Пустить... пустить... — Сиди! — рыкнул на него Сынмин, сжимая плотнее и даже не сбавляя шага. — Метить! — вдруг обиженно и хрипло выкрикнул Лино и ударил его кулаком по груди. — Меня метить! Меня! Грязный! Пустой! Ненавидестный! Убить сперва хочешь — а метить! — И он заревел. Совсем по-детски. Обиженно и от бессилья. Всхлипывая, размазывая слёзы кулаком по грязному лицу вместе с пылью. — Изде.. Изде... Издевать... ся... — Произнёс он сквозь рыдание. — Нельзя... Нельзя мне так... Я тоже... человек! Они были уже почти около дома, возле высокой берёзы, которую Сынмин когда-то, строя его, не срубил, пожалел, потому что она была такой одиноко-прекрасной посреди этой поляны... Такой же одинокой, как и он сам. Тогда. Но больше нет. Больше он не одинок. Ким осторожно опустил Лино на землю около той берёзы и обнял его, мягко прижимая ревущего парня к себе. — Любимый, — прошептал он тут же упёршемуся ему в грудь омеге. — Чшшш... Не рвись... Любимый мой ... — Он нежно стал целовать его щёку и шею, настойчиво, но ласково преодолевая сопротивление, которое упрямый омега оказывал. — Ты мой, мой, только мой, омега... — прошептал он ему в горячее от его дыхания ухо и облизал шелковистую раковинку. Лино застыл, перестав отталкивать, и задышал немного сбивчиво. Но потом ответил — хрипло, растерянно, неуверенно: — Не понимаю... Я не понимаю!.. Метить — зачем? Тот... Он не метить! Сказать: Минхо жалкий и... — Омега вдруг вздрогнул всем телом, у него запрыгали губы, но он нахмурился и сквозь зубы продолжил, упрямо мотнув головой: — ...и можно мене так! Без метка! А теперь тебе — Лино грязный! Не первый тебе! У мне... Альфа мне... Меня... — Он отчаянно прикусил губу и вымученно выдохнул: — Зачем такой Лино... — Лино мне нужен, очень нужен, лю... — начал было Сынмин, заглядывая в мокрые, со слипшимися по-детски чёрными ресницами, круглые и обиженно таращащиеся глаза. И именно в этот миг он и понял отчётливо: слово "любовь" в отношении альфы для Лино ничего не значит. Он никогда её не знал. Он и не мог её узнать в поведении Сынмина: нельзя узнать то, чего никто никогда к тебе не проявлял! Братья? Так ведь это он скорее о них заботился, он испытывал к ним тягу. Да и вообще: это совсем другое! Что они могли показать ему? Да ещё и считающему себя недостойным, невозможным для любви омегой! Сынмин прикрыл глаза и проклял себя. В очередной раз. И начал снова: — Лино, понимаешь, ты мне нужен! Больше никто! Я только с тобой — счастлив. Я только тебя хочу! На ложе брать, делить с тобой стол, работу, дом — всё! Только с тобой! Только ты солнце для меня! Твои слёзы — моя самая сильная боль! Ты мне нужен больше всех на свете! Глаза омеги снова намокли, он хлюпнул носом и тихо пробормотал: — Нет будет дитя... Пустой... Ты не понимаешь? Ты не слышишь? Стая... — Стая — это мы с тобой, глупыш, — ответил ему Сынмин, стараясь убрать из голоса дрожь желания, потому что такой Лино — наивно жмурящийся, беззащитный, сладкий до невозможности — возбуждал его до тьмы в глазах. — Стая — это ты и я. Стае мы нужны. Если нам хорошо — хорошо стае. Если тебе хорошо со мной — стая счастлива! А щенок... — Сынмин не удержался и сладко чмокнул надутые влажные губы. — Ты мой щенок. Я ухаживать за тобой буду. Я буду тебя оберегать, я всё для тебя сделаю! Только не убегай! Не бросай меня, глупый омега! Человек... — Сынмин вдруг почувствовал, как в носу у него странно защипало, а в глазах почему-то поплыл туман. — Мой человек... Моё горе... Моё счастье... Мой любимый человек... — Ты плакаешь? — тихо и поражённо спросил вдруг Лино. Его горячие пальцы быстро прошлись по удивлённо посмотревшим на него глазам Сынмина — и на кончиках этих пальцев блеснуло что-то нестерпимо — под мягким звездным светом волшебной летней ночи... Губы омеги дрогнули, и он всхлипнул: — Не плакает альфа... Мой альфа... Не пла... кчь... Я буду твой... Только твой, обещаю Лино! Мин, я только с тобой, Мин! Сынмин и не помнил потом, как он дотащил отчаянно вцепившегося в него омегу до дома, как они ввалились туда... Только сломанная табуретка, которая попалась ему под ноги и чуть не стала причиной их падения, за что тут же была приговорена к смерти через удар об стену, напомнила им утром о том, что они не по воздуху перелетели на ложе. Губы Лино... Пухлые и нежные, они пели сиреневой сладостью под твёрдыми и решительными губами Сынмина. Они целовались и до этого — нежно и ласково, осторожно и пару раз даже страстно, но вот так — хватаясь друг за друга, как будто их тянула на дно речная нечисть, а губы были единственным, что могло спасти, — нет, конечно. Такого не было... А ещё Лино кричал. То есть стонал, конечно, но надрывно, не стонал — выстанывал, гортанно, хрипло, низким голосом, который шибал Сынмину в голову почище молодой браги, которую он пил совсем недавно у Чанбина. Омега стонал, когда Сынмин самозабвенно кусал его губы, всасывая их с силой, жёстко. Он стонал, когда Сынмин снимал с него остатки одежды и одновременно лизал ему подбородок, шею, грудь, живот... снова грудь и острые горошины сосков... Это было впервые, и Сынмин всё же краем сознания отметил, что соски у Лино розовые, твёрдые и такие... сочные, что их можно просто отдельно сосать — и кончить уже от этого. Однако долго вылизывать себя омега ему, к сожалению, не дал, простонав что-то по поводу того, что они грязные и нельзя... нельзя... водичка — потом... Мгновенно решив не спорить и не настаивать: ему бы сил не хватило — Сынмин спустился к сочащемуся входу упрямца. И вот тут омега был бессилен ему помешать: как только горячий язык альфы проник между залитых омежьим соком половинок, Лино хрипло ахнул и замер, качаясь на разъезжающихся коленях и слабеющих руках (как и когда успел он поставить парня на четвереньки, Ким тоже не помнил). Сынмин вылизывал своего омегу жадно, впивался в него, всасывался, ввинчивался внутрь языком, доставая, желая взять всю смазку — ведь она просто сводила его с ума. Лино кричал. От страсти, от возбуждения, от яростного желания: чтобы Сынмин продолжал и продолжал вечно — кричал, путая свой и волчий языки: — Моа... Моа... Да... Да... Ми-м-и-ин... Мо... Мо... Даа..... И когда Сынмин почувствовал, что смазка просто стала заливать его губы, он с сожалением оторвался от этой патоки и наконец-то проник в омегу пальцами, сразу двумя, потому что сил не оставалось. Но смазки было так много, что Лино, казалось, и не почувствовал их, только выгнул спинку и яростно простонал: — Мии-и-и-н-нн... И Сынмин сорвался. Он трахал пальцами недолго, потому что иначе у него естество разлетелось бы от напряжения. Вошёл он в омегу всё же осторожно, чувствуя небольшое сопротивление нежных плотных стеночек, узких и шелковистых, сводящих с ума. А как почувствовал их — забыл обо всём на свете. Несколько раз двинулся туда-обратно на пробу, слушая, но не слыша, как жалобно стонет, пытаясь вывернуться из-под него, Лино. А потом зажал омегу под собой и стал его долбить: входил размеренно, с влажным хлюпаньем, от которого терял голову, не быстро, но глубоко, ощущая, как жар всё ближе к его животу, как раздвигается нутро Лино, как принимает его омега, который стонал всё громче, всё откровеннее, всё развязнее, переходя в конце на всхрип, на "О, Ми-и-ин!", на "Да-а-а! Быстро! Бы... стро!" Сынмин выпрямился на коленях и ускорился, помогая себе: он стал просто натягивать задницу омеги на себя, ухватив его бёдра и резко дёргая их, совершенно уже не думая о том, не больно ли Лино от этой жёсткой хватки. Пусть больно. Пусть кричит громче. Вон как закидывает он свою голову назад, открывает в этом крике рот! Это невероятно красиво, это так возбуждает... Глаза омеги прикрыты, из уголка губ стекает слюна, от каждого толчка двигаясь всё ниже, к влажной шее. Потрясающее зрелище! Сынмин схватил Лино за локти и потянул на себя, прижимая его мокрую спину к своей груди. Так он не мог двигаться слишком быстро, зато он ощутил, что может вдолбиться в Лино немного по-другому. Он обхватил его живот и дёрнул бедрами, проникая ещё дальше внутри омеги. Лино внезапно пробило дрожью, он вскрикнул необычно высоко и страстно, а потом застонал — ещё нежнее, еще слаще, умоляя делать "так... сно... ва... так, так, так, Мин... Мин-н-н..." Его открытый рот манил Сынмина, и он, не прекращая резких движений бёдрами, сжал горло омеги и повернул его голову набок, к себе, а потом впился своими губами во влажные губы Лино. Поцелуй был грязным, жутко мокрым, пахучим: сирень была до горечи сладкой, приторной, жадно цветущей низменной, животной страстью. Лино хотел Сынмина! Он смертельно хотел, чтобы альфа не останавливался. Может, именно это он и выкрикивал на своём языке, совершенно позабыв, что Сынмин его почти не понимает. Только горячее "Мин!", которое слышалось в этих стонах, обжигало и подстёгивало альфу двигаться ещё быстрее, резче, глубже! Как Лино кончил первый раз, Сынмин даже не помнил. Просто рука его, которая опустилась на живот, чтобы поддержать омегу, выгнутого под ним, вдруг оказалась в липкой влаге. Сынмин коротко победительно рыкнул — и стал двигаться еще яростнее. Второй раз Лино кончил, когда в какой-то момент просто затрясся в руках с хрипом и рыком бравшего его альфы, который, забыв себя, упорно вбивал его в стену... у которой они как-то оказались, как — не спрашивайте... Омега нырнул своей рукой под себя, пару раз отчётливо дёрнулся — и вытянулся струной. И так при этом сдавил внутри Сынмина, что тот, поняв, что сейчас кончит, лишь страстно простонал, откидывая голову назад, — и излился, глубоко последний раз войдя в своего любимого. Потом был ещё раз — медленный и глубокий, менее жадный, но более чувственный, когда Лино не отрывался почти от губ альфы, шепча ему какие-то свистящие признания со словами "солнце", "жарко" и "счастье". Потом Лино, шлёпая босыми ногами, поплелся на кухню, чтобы добраться до воды. Голый. Это было ошибкой. — Мыть! — выл он, разложенный на столе и совершенно измочаленный, всем телом сотрясаясь от яростных шлепков бёдер Сынмина о его половинки. — Мыть сам! Стол мыть! — Сам, сам, са-а-ам! — рычал Сынмин, в упоении трахая омегу как в последний раз и совершенно не понимая, чего он там воет. Скажем коротко: это был не последний раз. Сынмин и сам утром не совсем понимал, как они выжили. Глядя на совершенно непохожего на себя Лино: с жуткими алыми следами на шее, с меткой на загривке, всего покрытого белёсыми пятнами, с синяками на бёдрах, которые заметно уже налились синевой... — Сынмин пришёл в ужас. И со страхом решил заглянуть туда... осмотреть то многострадальное место, которое до этого так долго лечил, чтобы вот так, самому, его... Раздвинул булочки — и выдохнул с облегчением: припухшее, розовое, нежное... Ни ранки, ни капельки крови, ни... — Я убиваю тебя, — внезапно простонал Лино под его руками. — Не выдерживать! Лино не могёт еще... нет, Мин, нет... про...сшу! Сынмин откинул голову и расхохотался. — А нечего было от меня убегать, омега! — назидательно сказал он. Наклонился и звонко чмокнул запыхтевшего обиженно парня в сладкую половинку. — Не будешь слушаться — буду вот так затрахивать тебя до полусмерти! Понял? Омега попыхтел ещё немного, а потом задумчиво произнес: — Мин обещаешь, Мин?