Твоё моё горе, моё твоё счастье (18+)

— Вечерочек, вожак Сонхва, — поклонился слегка напуганный Минхо, — мне нужен Хонджун. Он... дома? Сонхва приподнял бровь и спросил: — Всё в порядке, Лино? Ты почему такой... запыхавшийся? Пройди в мой дом, я хочу напоить тебя. Минхо очень торопился, но знал, что от этого тождественного приглашения путника в дом отказываться нельзя, как и от питья. Он был здесь не впервые: в этом доме по традиции проходила его свадьба и свадьбы его братьев и других омег, однако вот так, один, даже без своего альфы, он пришёл сюда в первый раз. Так что Сонхва был в своём праве на нового гостя и не мог не позвать его. А он не мог не пойти, хотя пришёл, строго говоря, не к нему. Но он точно знал, что нельзя сейчас настаивать на разговоре с порога. Сонхва всегда вызывал у него внутренний трепет. И даже сейчас он выглядел сильным и величественным, хотя и был явно несколько вымотанным. Да и пах так властно и ярко, что сомнений быть не могло в том, что именно заставило его несколько дней не выходить из дома и не выпускать Хонджуна. Так что Минхо и так явно пришёл не вовремя. Но всё же ему было очень надо увидеть Хонджуна, так что он, чуть помешкав на пороге, прошёл вслед за Сонхва. Суетливо отряхнув снег с шубейки и скинув её в сенях вместе с сапожками, Минхо засеменил вслед за хозяином в небольшую, но очень уютную, отлично обжитую кухню с жарко натопленной печью и чем-то вкусно парящим под платком в только что вынутом из неё горшке. Волей-неволей, несмотря на свою тревогу, он окинул любопытным взглядом утварь, стоявшую на полках, мебель и приоткрыл рот в восхищении, когда увидел стулья с резными спинками — гордость дома вожака и подарок на его свадьбу от Чанбина. "Может, заказать ему, вон как красиво, — мелькнуло у него в голове. — Правда, Мин не любит нового... Мин!" — Лино? — Сонхва стоял перед ним с протянутым стаканом, наполненным алым взваром, и смотрел уже почти с беспокойством. Видимо, Минхо слишком засмотрелся на красивые спинки стульев. Он смутился, с поклоном принял стакан и жадно прильнул к нему губами: весна выдалась строгая, и несмотря на то, что по времени пора бы было теплу показаться, но ветер шумел всё ещё с зимним пылом. Так что, хотя Минхо и бежал, успел чуть подмёрзнуть. Так что тёплый кисловатый взвар из шиповника и сладовки был очень кстати. И свежий вкус приятно отдался в нос чистым и ярким ароматом. — Спасибо! — сказал Минхо, отрываясь от стакана, который выпил уже наполовину. — Прошу, вожак, мне бы Хонджуна. Сонхва вдруг ухмыльнулся и негромко сказал: — Лино, скажи, что ты хотел ему передать, я обязательно... — Нет, нет, просто я хотел сказать, что в ближайшие несколько дней буду занят. — Щёки Минхо медленно залились румянцем, и он опустил глаза под пристальным взглядом Сонхва. Он всегда терялся под этим взглядом, ему страшно было, что сейчас вожак разгневается на что-то, и эти красивые глаза полыхнут огнём, как было тогда, во времянке. Было вроде как и давно, но Минхо не мог их забыть — эти горящие синим пламенем глаза. Взгляд Сонхва смягчился, и он отвёл его, видимо, поняв, что смущает ни в чём не повинного омегу. — Что-то случилось, Лино? — тихо спросил он. — Ты... Ты плохо себя чувствуешь? — Нет, нет, я не... — Минхо растерялся и отступил на шаг. Сонхва же, наоборот, шагнул к нему и спросил уже тревожно: — Что-то с Сынмином? Вы с ним... — О, Мати Луна, да гон у Сынмина! Гон! — послышался ворчливый голос, и на кухне появился Хонджун. — Спрячь ты уже своего слишком заботливого волка и уходи, Сонхва. Джун был растрёпан, не подпоясан, бледноват, и вся шея у него была в восхитительно откровенных свежих засосах, ходил он, слегка прихрамывая, — в общем имел все правильные признаки отлично вытраханного в альфий гон омеги. Сонхва сначала зарычал, когда увидел своего мужа, тут же кинулся к нему и, ревниво косясь на Минхо, обнял, обнюхивая и норовя облизать. Ли торопливо отвёл от них глаза и снова покраснел. Вот ведь, неудачно получилось. Сонхва, конечно, перебрал с ревностью: всё-таки к омеге мог бы и не... Однако у каждого свои причуды. Да и мысль о том, что он сам будет выглядеть скоро точно так же, как ворочающийся и сердито огрызающийся в объятиях вожака Хонджун, смущала Минхо донельзя. А если учесть то, что рассказал о своём гоне ему Сынмин вчера вечером, стыдливо отводя глаза и путаясь в словах, так и вообще — только бы никто не узнал, честное слово! Точно не ему осуждать этих двоих! Он и не осуждал, конечно, это было глупо. Все шушукались о том, что гон у Сонхва яростный, и сочувствовали Хонджуну. — Почему ты встал? — ворчал между тем Сонхва. — Чего, думаешь, я сам не могу разобраться? Иди ляг! Ты же говорил, что не можешь ходить, потому что твоя з... Хонджун сверкнул на него своими золотистыми глазами и вдруг грозно зарычал. Сонхва, видимо, опешил, но тоже оскалился в ответ. Правда, без особой злости. — Некоторые вопросы, вожак Пак Сонхва, омеги должны решать между собой, — выговорил чётко и сердито Хонджун, сверля мужа суровым взглядом. А потом вдруг склонил голову и сказал уже мягче: — Прошу, Хва, оставь нас. Это не будет... долго. — Я жду тебя в спальне, — явно передразнивая его первоначальный суровый тон, выговорил Сонхва. — Я вижу, что не на все важные омежьи вопросы ты там мне ответил. Это мы исправим. И он, развернувшись, вышел из кухни с гордо поднятой головой. Хонджун проводил его откровенным взглядом и облизнулся. — Ну-ну... — прошептал он. — Посмотрим, кто кого... Минхо, сгорающий от смущения, тихо кашлянул, напоминая о себе, Хонджун тут же обратился к нему, стыдливо отводя глаза: — Прости, Лино. Этот альфа... Он невыносим и в обычные-то дни. А уж в гон и после пары дней... Хорошо, что гон у него нечастый, он у меня не из буйных. — Да, — кивнул Минхо, — и я вот об этом хотел... просить. — Он снова отчаянно покраснел и, заикаясь, произнёс: — Гон у волков... Что мне... Что мне надо будет... делать? Сынмин о себе всякое рассказывал, но его спросить я как-то не... это... Хонджун ласково улыбнулся и знаком позвал его сесть на лавку рядом с собой. — Не бойся, — уверенно сказал он. — Это главное. Не бойся, милый. Сынмин — отличный волк, очень заботливый, очень добрый, он никогда не сделает своей паре больно. — Я знаю, — тут же вскинулся Минхо. — Я не об этом! Я уверен в нём... Я очень в нём уверен! — Он чуть обиженно посмотрел на улыбающегося Хонджуна. — Думаешь, я не знаю, какой он? Столько сделал для меня — а я его не знаю, считаешь? Я хочу ему хорошо сделать! Я хочу, чтобы он был... Чтобы ему рядом со мной было... было так... От волнения Минхо начал путаться в словах, но Хонджун покровительственно похлопал его по плечу и мягко сказал: — Тише, тише, омега, я понимаю всё. Главное правило — слушайся его. Делай всё, о чём он рычит, и так, как он рычит. Потому что он будет именно рычать. Но это не от злости, а от силы ощущений, понимаешь? Волки все разные во время гона. И лишь одно общее: они хотят драть омежью задницу с неистовой силой. Всё. Но дальше — у каждого своё, как я слышал. Кто-то, кроме этого, нуждается в том, чтобы постоянно мять омегу под собой, ощущая его тело готовым на всё, чтобы внутренний волк чувствовал покорность омеги и был спокоен. Кому-то нужны тесные объятия, но чтобы уже омега его обнимал. Сонхва кусается, тискает и рычит, если я пытаюсь противиться. Но иногда моё сопротивления ему сладко: ему нравится ловить меня и смирять, так что мы иногда... мхм... играемся. Юнхо, насколько я понимаю, просто ненасытен. Кто как, понимаешь? — Хонджун осторожно погладил склонённую голову задумавшегося Минхо и сказал ещё тише и ласковее: — Не думай много, Лино. Сынмин сам тебе скажет, что ему нужно. Просто помни, что на это время нет стыда, нет того, чего нельзя. Всё можно, всё правильно, что помогает твоему альфе. Будь послушным, будь терпеливым и главное... — Хонджун остановился, и Минхо поднял на него взгляд. Глаза волка были полны тепла. — Позаботься о своём альфе. Не теряйся в его страсти, помни, что он нуждается и в еде, и особенно в воде, но сам он этого не будет ощущать. — Он приготовил много сытного, — стыдливо опустил глаза Минхо. — Сам приготовил. Я хотел, но он сказал, чтобы я отдыхал и... готовился. А я... Просто когда был гон у... — Он сглотнул и почувствовал, как жёстко сребнуло у него в сердце. Договорить он не смог, но Хонджун его понял. Он приобнял Минхо за плечи и заговорил мягче, почти урча: — Тебе страшно, Лино... Это правильно и понятно: всем омегам, и волкам тоже, в первый раз страшно делить ложе с волком в гоне. У нас папы обычно объясняли, что бывает, что надо делать, чего не надо. Ничего в том плохо нет, что ты спрашиваешь и слушаешь. Ты молодец, что пришёл, просто большой молодец. Я понимаю, что ты человек, что гон у альф-людей проходит иначе. Наша страсть, наш жар и пыл вам недоступны. Может, и к лучшему. Но раз уж у тебя альфа-волк и ты его... — Хонджун улыбнулся тепло и ласково, заглянул в широко раскрытые глаза Минхо и сказал уверенно: — ...любишь, то ты научишься. А он тебе и в пылу самой жаркой страсти не навредит. А может, наше лечение даже даст свои плоды, — добавил он тише, пристально глядя в тут же завлажневшие глаза омеги. Минхо лишь покачал головой и отвёл взгляд. Однако Хонджун продолжил как ни в чём не бывало: — Всё будет хорошо, милый, просто дай Мати Луне возможность сделать тебя счастливым. А твой альфа этому научился ещё совсем юным волчонком, в свой первый гон: быть острожными со своими омегами даже в пылу самой большой похоти. Не бойся, ладно? Хонджун поднял голову Минхо за подбородок и улыбнулся ему. И Минхо, которого от этих слов старшего словно растомило, а во всём теле затрепыхались лёгкие и острые огоньки, кивнул. Он не боится Сынмина. Нет, не боится. Он его безумно любит.

***

— Омега-а... Мой омега-а... Сынмин прижимал его к ложу и медленно входил в мокрое, заласканное нутро. У Минхо же сил не было, чтобы хоть как-то ответить альфе. Тот измял, истискал его до бессознания за эти два дня. Но не это было самым смущающим: Сынмину нужно было постоянно находиться внутри Минхо. Он был возбуждён постоянно, и только когда его естество было окружено горячим омежьим нутром, он чувствовал себя спокойнее: не скулил, не подвывал ветру за окном, не рвал простынь, стискивая её до боли. Но Минхо находил в себе силы иногда быть неумолимым: он то лаской, то хитростью вырывался и вставал, чтобы накормить дико и страстно смотрящего на него альфу, который явно ел только потому, что Минхо скалил зубы и рычал, что не пойдёт под него, если он немедленно не доест рагу и не выпьет укрепляющего настоя. Сынмин злобно сверкал на него глазами, глухим голосом обещал страшную месть, но ел и пил по команде. И это дарило Минхо странное, тайное, острое удовольствие: его альфа слушался его. Он уважал его слово даже в таком своём состоянии! Это было что-то новое и ужасно приятное в жизни омеги, так что он не мог не отвечать своему любимому ворчуну всем возможным душевным и телесным теплом, на которое был способен. И это было, кстати, очень легко: встрёпанный, красный от страсти, с заплывшим возбуждением взглядом, со сладковатым терпким ароматом сбродившего яблока, опухшими от постоянных поцелуев и облизывания губами — Сынмин был невыносимо притягателен и соблазнителен. И Минхо, откровенно говоря, едва сдерживался, чтобы не повалить альфу самому, не оседлать его и не... Но было нельзя. Сынмин настрого предупредил его: ни в коем случае омега не должен поддаваться таким порывам и делать что-то первым. Иначе Сынмин уже не остановится и будет тяжко. — Не потакай моему волку, — говорил ему альфа, — не показывай, что зовёшь его. Иначе он затрахает тебя насмерть, поверь... не надо, Лино. Минхо тогда краснел маковым цветом и робко ворчал, что ни за что и никогда, да и с чего бы это. Но вот сейчас, глядя на блеск и жадность в глазах такого всегда сдержанного альфы, он не мог удержаться: облизнулся и прикусил нижнюю губу, отворачиваясь от пялящегося на него исподлобья Мина, чтобы опустить посуду в чан с водой. — Ты доиграешься, омега, — прорычал Сынмин. — Я ведь предупреждал тебя... — Прости, — виновато опустил глаза Минхо и замер, когда волк обнял его со спины, приблизившись бесшумной походкой бывалого охотника. И Минхо на самом деле почувствовал себя дичью... Встревоженной, чуть напуганной, но.... такой возбуждённой и жаждущей своего охотника дичью, что за себя стало стыдно до ужаса. — Я сейчас буду снова брать тебя, — прошептал ему на ухо Сынмин. — Скажи, что мой и хочешь. — Твой, я только твой, — поспешно сказал Минхо, а когда Сынмин укусил его в шею, и стал страстно лизать метку, вскрикнул громко и откровенно: — Хочу! Я твой и хочу тебя, Минни! Альфа подхватил его на руки и снова поволок в спальню. Быстро стащив с омеги мягкую и широкую домашнюю одежду, он завалил его на живот, согнул ногу в колене и стал входить. Без растяжки и подготовки: не надо было совершенно. Минхо прогнулся в спине и, как и всегда, когда Сынмин проникал в него, застонал от наслаждения. Войдя почти до упора, альфа улёгся на него и принялся лениво лизать метку. А Минхо прикрыл глаза. Мин возился, обнимал, гладил, чуть двигал бёдрами, заставляя Минхо содрогаться от ощущения его внутри себя и сладко и нежно поскуливать от того, насколько смущающе и непривычно ему было. — Хочу тебя, — урчал иногда Сынмин, — скажи, что готов... — Я готов, альфа, — послушно отзывался Минхо и улыбался. — Хочу лечь набок. Сынмин рычал, но послушно аккуратно перемещал их набок, не выходя из него. За окном слышались какие-то вскрики: видимо, соседи радовались жизни. Сынмин тут же начинал ворчать, наваливался, снова заминая омегу под себя, и грозно урчал: — Ты мой, омега, только мой, мой , мой... Скажи!.. — Я твой, твой... Никуда не уйду, не исчезну, — сладко шептал Минхо, улыбаясь, — буду под тобой, буду принимать тебя столько, сколько ты захочешь... возьму всё, что ты мне дашь, альфа... Мой альфа будет драть меня ночи и дни — я буду послушным... — Ты раскроешься и поднимешь задницу для меня, — рычал ему в упоении Сынмин, — ты потечёшь и будешь сосать, чтобы я мог покрыть тебя собой всего! Ты будешь кончать от моего естества раз... и два... — ...и столько, сколько прикажет мой альфа... — выстонал Минхо, потому что Сынмин, видимо, возбуждаясь, начал сильнее двигать бёдрам, уже откровенно трахая его. — Минни... — Он задышал рвано, а потом высоко ахнул и застонал громко и откровенно: — Ми-и-инн... Мой Ми-и-ин... Ещё... ещё... Хорошо... так хорошо... Сынмин упёрся лбом ему в затылок, обнял его за плечи и стал остервенело вбиваться в него, коротко рыча. Его бёдра шлёпали о задницу Минхо, и тот от самого этого звука возбуждался ещё сильнее. Он всхлипывал и выстанывал что-то неразборчивое, а потом Сынмин встал над ним на колени и грубо вздёрнул его бёдра, заставляя теснее прижаться к ложу грудью. Он снова вошёл и стал толкаться в Минхо жёстко, равномерно, но небыстро, проникая, кажется, до самого сердца. Минхо отзывался томными глухими стонами, заглушаемыми подушкой, в которую он упирался лицом. Ему было безумно приятно, что, трахая его в полузверином состоянии, Сынмин тем не менее не забывал и о нежности: его горячие руки постоянно оглаживали половинки омеги, нежили его живот, спускались к груди, прищипывая соски и заставляя Минхо вскрикивать от остроты ощущений. Потом Сынмин поднял его на колени, обхватил за шею, а второй рукой нашёл его естество и начал ласкать мерно и в такт со своими толчками. Минхо застонал громче, яростнее, и тогда Сынмин засунул ему в рот пальцы. — Соси, — выдохнул он ему в ухо, — соси, омега... Покажи, как будешь... ласкать своего альфу... И Минхо от этих слов дрогнул, выгнулся и кончил, выплёскиваясь на руку довольно заурчавшего мужа, который даже не думал перестать двигаться внутри него. — Мой омега так счастлив рядом со своим альфой, — шептал Сынмин, — любимый мой... любимый, ты так пахнешь... Ммм... Хочу тебя вылизать... — Да, мой альфа, — едва дыша, стонал Минхо и выгибался, ощущая горячий мокрый язык на своей спине, а потом, грубо опрокинутый на лопатки, и на своём животе. Сынмин облизал его снова всего, уложив набок, снова вошёл в него и притих на время, тесно прижимая измученного омегу к себе. "Предгон, — отстранённо думало Минхо на грани сна и яви, — а что же будет..." — Лино, — услышал он мягкий, немного виноватый голос и вздрогнул: Сынмин, видимо, пришёл в себя. — Лино? Ты... Ты как? — Всё хорошо, милый, — отозвался он и повернул к нему голову. Сынмин склонился над его лицом и очень ласково поцеловал в искусанные губы. — Прости... Прости меня, омежка, — тихо сказал он, и Минхо снова потянулся за его поцелуем. Простить? О, Звёзды, глупый, глупый альфа... Оторвавшись от сладких губ мужа, он спросил: — Хочешь чего-нибудь? — Нет, — тихо сказал Сынмин и начал нежно перебирать его волосы, а второй рукой гладить бедро. Он ткнулся носом во влажную шею омеги и снова проурчал: — Прости, что я... такой... Но я не могу... выйти, понимаешь? И отпустить тебя не смогу... Минхо тихонько замурчал: такие ласки всегда превращали его в невозможно счастливого котёнка. — Не отпускай меня, — откликнулся он, — прошу... Мне так нравится, что ты... во мне. Сынмин счастливо угукнул и стал целовать ему шею и линию челюсти, чуть покусывая, но скорее ласкаясь, чем пытаясь возбудить. — Расскажи мне что-нибудь, — попросил он через какое-то время. — Когда ты говоришь... он умолкает. Отпускает меня немного... Только... — Альфа помялся. — Ровно говори... Негромко и спокойно... Не... — Он сглотнул. — Не стони только, ладно? Это ему просто сносит голову... напрочь... — Хорошо, — улыбнулся Минхо. Он чуть повозился, устраиваясь поудобнее, подложил руку Сынмина себе под щёку и начал: — Знаешь, эта весна — самая холодная за всю мою жизнь, но так хорошо и тепло, как в эту весну, мне не было до этого ни разу. И столько счастья, сколько я видел здесь, — и не думал никогда, что увижу. — Он вздохнул и широко улыбнулся. — Столько счастья... У моих братьев дети, понимаешь? Они счастливы со своими альфами — и у них дети! Да, альфы Джисона беспокойные, они с Хёнджином не спят ночами, качая их, но таким счастливым Сонни я ни разу не видел! Я так боялся, что моему беспокойному братцу не познать этой радости: уж больно он всегда ершистым был да жёстким к альфам, а то мне вообще казалось... Минхо смущённо умолк и прикусил губу. Ну... нет, об этом не стоило говорить, дело прошлое. Сынмин тихо урчал и гладил его живот, он, видимо, на самом деле слушал лишь голос и заминки не заметил, так что Минхо снова заговорил смелее: — Ты же видел голубые глаза Бомгю? Они так похожи, и брат их любит, конечно, одинаково, а я... Я не очень хороший им дядя. От взгляда Бомгю я таю, понимаешь? Я буду их обоих баловать страшно, наверно, но этот малыш... Он меня уже узнаёт, кажется, хотя ещё так мал, но ручки ко мне тянет и смеётся. — Минхо неловко повозился и сказал чуть сердито: — Только ты не думай, что я Мингю люблю меньше, нет, просто... Эти голубые глаза... — Сынмин вдруг бархатно зарычал, и Минхо торопливо сменил тему: — Они оба — прелесть, и всем омежкам — и нашим, и из обеих человеческих деревень, — будет ох как нелегко справиться с их очарованием, как только они зажениховствуют. Он выговорил последнее слово с особой гордостью: недавно услышал его от дяди Юхона, когда тот ворковал над своим альфочкой Киёном, обещая ему бурную сладкую жизнь — с такой-то неземной красотой — и так Минхо понравилось это слово, что он его выучил. Сынмин переместил руку на его грудь и стал её поглаживать, а губы его стали чуть настойчивее касаться шеи омеги. Но Минхо продолжил, правда, голос его стал чуть сбиваться: — Я знаю, что ты больше любишь Хиу, потому что он слабеньким родился, но ты зря так волнуешься: Чанбин и Ликси так трясутся над своим омежкой, а Хонджун для него даже новый сбор сделал, чтобы выпаивать для силы, так что всё с ним будет в порядке — с малышом Хиу. Видел, как Чанбин скалится на альф, когда они приходят в гости с омегами навестить Ликси? Этот глупый альфа уже ревнует своего омежку. А тому чуть больше месяца! Тот ещё будет... папаша. Минхо и это слово сказал с удовольствием. Его он услышал от Хонджуна, который дразнил Юнхо и говорил, что просто здорово, что милаха Хосок родился альфой: из Чона получится просто прекрасный отец для альфы. А вот для омеги из него получился бы просто ужасный папаша, потому что он бы грыз горло всем, кто приблизился бы к его солнышку и покусился на его румяную попку. Юнхо же лишь играл бровями, тискал улыбчивого на удивление малыша Сока, которого почти не спускал с рук, и не возражал: грыз бы. И Минги поддакивал: точно бы грыз. Сынмин стал урчать чуть громче, его ладонь опустилась на естество Минхо и стала его мягко наглаживать. — Мин?.. — выдохнул омега, прикрывая глаза. — Говори, — проурчал Сынмин. — Просто говори. — Х-хорошо... Это было трудно, так как тело невольно отвечало на ласку альфы, но раз ему надо... Только вот о детях говорить теперь было неправильно, так что... — Мне снился Есан... Недавно. Я не знаю, где он, я не могу понять его, я простить его не могу, но... Он был серым, знаешь? Словно камень... Стоял на обрыве. Не на нашем, Чёрном, а на каком-то выше и страшнее. И смотрел вниз. На самом краю. Я позвал его, но голоса не было. Ми-и-н... — выстонал он, потому что альфа начал откровенно ласкать его, чуть прижимая за шею второй рукой. — Что ты... делаешь? — Говори ещё, — прошептал Сынмин и прикусил метку. Минхо выгнуло от прошившей его волны тепла, но он послушно продолжил: — Я звал его... Есана... Он не отвечал. Я хотел бежать к нему, оттянуть от обрыва, но... тело было словно под тягой каменной. Не двинуться... ни руки протянуть. А потом он повернулся и будто увидел меня. И знаешь... — Минхо задышал чаще, чувствуя, как окрепло его естество. — Мин... Мин, я... — Что он сказал тебе? — тихо спросил Сынмин и вдруг вышел из него, повернул на спину и склонился над ним на одной руке, второй продолжая нежить самое чувствительное место Минхо. — Что, омега? Что сказал тебе леший беглец? — Он смотрел на меня долго... — прошептал Минхо, глядя в наливающиеся тьмой любимые глаза. — А потом спросил: "Что ты делаешь тут, Чонхо? Тебе меня не спасти..." И лицо... — Минхо закрыл глаза и сглотнул, потому что вдруг на самом деле лицо Есана из сна встало перед его мысленным взором, он зябко вздрогнул и прошептал: — У него было каменное лицо... Словно... маска... Он открыл глаза и увидел, что от Сынмина внутри его глаз не осталось ничего: на него сверкал глазами с алым отсветом волк. Он оскалил зубы и мягко прорычал: — Забудь обо всём, омега, слышишь? Забудь обо всём... Есть только здесь и сейчас, есть ты и я... И сейчас я возьму тебя столько раз, что ты забудешь обо всём на свете. — Да, альфа... — отозвался Минхо, не смеющий отвести от него своих глаз. — Я дам тебе всего себя — и заберу тебя до капли. — Да... сделай это, мой альфа... — Я повяжу тебя и заполню своим семенем, омега. — Да... Да, я так хочу этого... — Я дам тебе щенков, омега. Ты будешь их носить и подаришь мне. — ... — Ты слышишь? — ... — Лино! — Сынмин грозно зарычал, склонился над закрывшим глаза омегой и слизнул выступившие из-под его век слёзы. — Я знаю это! Почему ты не веришь мне? Я чую... Слышишь? Я чую это! — ... — Докажу. — Сынмин приник к дрожащим от плача губам и стал страстно их целовать. — Докажу, омега... Мой омега... Мой желанный, мой ласковый... Такой жаркий, такой мягкий. Такой послушный. Ты послушаешься меня и в этот раз, ты примешь меня — и я подарю тебе то, чего ты хочешь больше всего на свете... Мой омега... я знаю, я точно знаю: я наполню тебя щенками. Мой... Ты только мой! Не плачь, глупый, сладкий, желанный, не плачь. Ты слишком хорош, даже когда плачешь. Вот... Вот, вот так... Лучше стони... Громче стони... Хочу, чтобы все знали, что моему омеге хорошо подо мной. Вот так... Хороший мой, послушный мой. Я буду хорошим альфой для тебя, Лино. Я стану хорошим и для... него... Мм... Так... хорошо... в тебе! Стони... стони громче, любимый... вот так... Вот... так...