***
Первое, что даёт ему дядя Фэнмянь, — ломтик свежей летней дыни. А-Ин берёт его без раздумий. Дыня приятно хрустит между зубами, и вкус ярко взрывается на языке. Он быстро съедает мякоть дыни, сок капает на подбородок, а он затем начинает грызть кожуру. Цзян Фэнмянь протягивает руку, чтобы его остановить, и он отодвигается. — Вот, Вэй Ин, — говорит Цзян Фэнмянь, и вновь поворачивается к продающему дыни торговцу. — Как насчёт того, чтобы вместо этого купить ещё один ломтик? Довольный таким раскладом, а-Ин отказывается от кожуры дыни ради нового ломтика, который предлагает ему Цзян Фэнмянь, и так же быстро его съедает. Желудок уже кажется некомфортно заполненным, но он всё равно вгрызается зубами в кожуру. На этот раз Цзян Фэнмянь не пытается его остановить. — Ты хотел бы пойти со мной домой? — вместо этого предлагает он, и а-Ин приостанавливается. Дом? Это новое слово. — У нас будет еда — большой ужин, если хочешь. Еда не новое слово. Глаза а-Ина расширяются, когда он слышит это, и он с нетерпением кивает. Цзян Фэнмянь улыбается, а затем выпрямляется и протягивает а-Ину руку. А-Ин, не обращая внимания на свои липкие пальцы, крепко хватается за неё и раскачивает между ними, пока они покидают Илин. На окраине города они встречают прочих друзей Цзян Фэнмяня — членов ордена, как объясняет Цзян Фэнмянь, когда его спрашивает а-Ин. Они все тотчас заинтересовались а-Ином, и ему пришлось спрятаться за ногами Цзян Фэнмяня, чтобы укрыться от любопытства. Цзян Фэнмянь цокает языком и успокаивает их, и, когда а-Ин снова выглядывает из-за его одежд, его встречает несколько мягких улыбок. Он улыбается в ответ, а затем снова прячет лицо за ногой Цзян Фэнмяня. Он совершенно уверен, что последующее за этим воркование клана предназначено ему, и от этого он ещё сильнее улыбается. Той ночью они останавливаются отдохнуть на постоялом дворе, и один из членов клана предлагает забрать а-Ина у Цзян Фэнмяня. — Я могу присмотреть за ним для вас, господин, — говорит она и машет рукой, когда а-Ин выглядывает на неё. — Он такой маленький. Ему потребуется много внимания. Цзян Фэнмянь находится в нерешительности, а затем его рука ложится на верхушку головы а-Ина с тёплой тяжестью. — Нет, — спокойно отклоняет предложение он. — Я о нём позабочусь. Цзян Фэнмянь подхватывает а-Ина и несёт его в их комнату, пока им в спину, широко раскрыв глаза, уставились члены ордена. Сперва мужчина погружает а-Ина в ванну, оттирая грязь и засохший арбузный сок с его кожи душистыми моющими средствами. А-Ин хочет поплескаться, но путь сюда утомил его, и тепло воды, конечно, не помогает не засыпать. К тому времени, когда Цзян Фэнмянь поливает водой его спутанные волосы, прикрывая одной рукой глаза, чтобы в них не попала мыльная вода, он зевает. — Вэй Ин, — подаёт голос Цзян Фэнмянь, и а-Ин поднимает на него взгляд. — Что случилось с твоими родителями? — Их нет, — объясняет Вэй Ин, возвращая взгляд к воде. Теперь она покрыта плёнкой, на которой осталась грязь от его тела. — Я знаю, — голос Цзян Фэнмяня терпелив, руки нежны, когда разбирают колтуны а-Ина. — Ты знаешь, почему их нет? Что с ними случилось? А-Ин знает, хотя в его словарном запасе всё ещё нет подходящих описаний для этого: для разорванной плоти, для пролитой крови, для жгучего запаха меди и мерзкого, чудовищного дыхания на плечах. — М-м, — нерешительно произносит он. — Они мертвы. Дыхание Цзян Фэнмяня сбивается, как и его руки, но секунду спустя они снова двигаются, нанося ещё больше мыла на кожу головы Вэй Ина. — Ах, Вэй Ин, мне жаль, — шепчет он. А-Ин передёргивает плечами, глубже погружаясь в воду. Он чувствует себя полым внутри, вырезанным, пустым. — Мы можем поесть? — Осталось всего несколько минут, обещаю. Когда а-Ин наконец-то чист, избавлен от блох и его колтуны распутаны, Цзян Фэнмянь вытаскивает его из ванны и заворачивает в большое полотенце. Он вытирает его досуха, выжимает воду из волос, прежде чем усадить на угол кровати. Затем он берёт одну из рук а-Ина, вращая её в своей и рассматривая, как понимает а-Ин, шрам от укуса. Тот хорошо зажил: кожа гладкая, за исключением кольца бледных проколов, пересекающего тонкие суставы пальцев. — Что это? — тихим голосом спрашивает Цзян Фэнмянь. — Укус, — объясняет а-Ин и щёлкает зубами, наглядно показывая, как это происходило. — А другие? Те, что на ногах? На боку? А-Ин щёлкает зубами ещё несколько раз. — Что кусало тебя так много раз? — брови Цзян Фэнмяня хмурятся. — Когда твои родители умерли, что-то... что-то случилось и с тобой? А-Ин качает головой. Со всей серьёзностью он объясняет: — Собака. — Собака покусала тебя? — Собаки, — поправляет а-Ин. Он тянет руку назад к себе, прижимая её к груди. — Ненавижу собак. Цзян Фэнмянь делает глубокий вдох. Он снова опускает руку на голову а-Ина, всего на мгновение, прежде чем извиниться и выйти из комнаты. А-Ин начинает дрожать, несмотря на тёплый летний воздух, влажные волосы рассыпаются по плечам, а полотенце спадает на колени. Какая-то частичка его хочет встать и отправиться проводить разведку, но гораздо большая часть слишком устала для таких ненужных занятий. Энергия — ресурс, который нужно тщательно беречь, и, кроме того, Цзян Фэнмянь сказал, что скоро вернётся. Верный своему слову, несколько минут спустя Цзян Фэнмянь возвращается с охапкой чистой одежды. Он помогает а-Ину одеться, после чего усаживается позади него и расчёсывает его волосы, пока мальчик дует в руки, чтобы их согреть. — Мы купим тебе подходящие одежды, когда вернёмся в Юньмэн, — произносит Цзян Фэнмянь, — и тогда мы– Вэй Ин, тебе холодно? Мальчик кивает. — Вот, — Цзян Фэнмянь снова заворачивает его в полотенце. — Можешь так побыть, пока волосы не высохнут. Потом мы пойдём и поедим. Чего бы ты хотел? — Всё что угодно, — отвечает а-Ин, и это далеко не ложь. Они едят вместе с другими членами клана; они едят в изобилии: а-Ин никогда не видел столько еды в одном месте! Здесь доверху наполненные миски клейкого риса и яичной лапши, тарелки с жареным тофу и луковыми блинчиками, и три разных вида вонтонов в супе. Мальчик запихивает в рот кусками и с большой скоростью всё, что ему предлагает Цзян Фэнмянь, и к концу трапезы ему становится хуже, чем когда-либо было за долгое время, но он сыт! Он бы и продолжил есть, но Цзян Фэнмянь начинает обеспокоенно смотреть. — Вэй Ин, ты ещё голоден? А-Ин не голоден. — Да, — отвечает он. — Если будешь есть слишком много и слишком быстро, тебе станет плохо. — Мне не плохо, — говорит а-Ин и тянется к другой миске риса. Позже тем вечером а-Ина рвёт рядом с кроватью и он полчаса проводит в рыданиях, пока Цзян Фэнмянь вытирает ему рот и нос. До утра он снова мучается от голода. — Помедленнее, Вэй Ин, — просит Цзян Фэнмянь, наблюдая с нахмуренными бровями, как а-Ин запихивает в рот рисовую кашу. Мужчина поднимает вверх булочку на пару. — Смотри, видишь это? А-Ин кивает. — Я возьму её с собой, — продолжает Цзян Фэнмянь, запихивая булочку на пару в мешочек, — и, когда позже ты проголодаешься, ты сможешь её съесть. Поэтому сейчас тебе не нужно так много есть. У нас точно будет что поесть, если мы снова проголодаемся. А-Ин снова кивает и тянется к другим булочкам. Он подталкивает их все к Цзян Фэнмяню. Чем больше булочек у них будет, тем лучше. Цзян Фэнмянь моргает, глядя на него, а затем слегка посмеивается и кладёт ещё несколько булочек в свой мешочек. — Ах, Вэй Ин, — задумчиво говорит он, — что же мне с тобой делать?***
Суп из корня лотоса и свиных рёбрышек шицзе — лучшая еда за всю историю во всём мире. Вэй Усянь знает это наверняка! Свиные рёбрышки сочные, и они разваливаются между зубами. Бульон, в котором они варились, насыщенный и острый, но корень лотоса придаёт ему лёгкость, и он так вкусно пахнет. Вэй Усянь уверен, что смог бы съесть сотню мисок, но шицзе заставляет его остановиться после двух. Он выпячивает нижнюю губу и с грустью смотрит на неё: так, он обнаружил, Цзян Фэнмянь теряет перед ним устойчивость и даёт ему всё, чего он хочет. Увы, шицзе не так легко очаровать. — А-Сянь, — говорит она, протягивая руку, чтобы вытереть его лицо. Она зовёт его а-Сянь, Сянь-Сянь. Её отец дал ему вежливое имя, когда привёл домой, но оно не совсем казалось подходящим, пока не сорвалось с её губ. — Ты можешь поесть ещё немного позже. Может, сначала передохнём? Давай выйдем на улицу с Цзян Чэном. Вэй Усяню в самом деле нравится играть с Цзян Чэном — почти так же, как ему нравится суп шицзе! Он серьёзно кивает, встаёт и бежит за их деревянными мечами. Цзян Чэн уже на улице, играет во дворе, и он бросает сердитый взгляд, когда Вэй Усянь тормозит, останавливаясь рядом с ним. — Шиди! — Вэй Усянь подпрыгивает на носочках от воодушевления, когда взгляд Цзян Чэна останавливается на нём. — Давай– — Не называй меня так. — А-Чэн– — Нет. — Цзян Чэн, — снова пробует Вэй Усянь с не меньшим воодушевлением, — давай поиграем! Первые несколько месяцев его пребывания здесь у Вэй Усяня не было сил играть. У него едва хватало сил пережить день, не свернувшись клубком, чтобы где-нибудь вздремнуть, и он уверен, что Цзян Чэн считал его самым скучным братом на свете. Теперь, когда за едой Цзян Фэнмяня ему удалось набрать жирок и мышцы, пришло время доказать Цзян Чэну, что он не прав. Вэй Усянь станет лучшим братом в мире! Цзян Чэн всё ещё делает вид, что раздумывает об этом, и сильно хмурится, смотря на предложенный меч, прежде чем его принять. — Ладно, но на этот раз ты должен сделать всё как надо. Ученик ордена Цзян должен знать, как правильно сражаться. — Хорошо, — с готовностью соглашается Вэй Усянь. — Цзян Чэн может меня научить. Пусть и обучение Цзян Чэна не лучшее, с учётом того, что ему пять лет, но Вэй Усяню весело учиться, и ему кажется, что Цзян Чэну тоже весело. И это главное. Цзян Чэн раз сбивает его в их схватке и победоносно вонзает меч в землю рядом с грудью Вэй Усяня. Брат сияет, его грудь быстро вздымается и опускается. Его глаза ярко горят в лучах полуденного солнца. — Ха! — восклицает он. — Я тебя держу. Вэй Усянь смеётся, его грудь вздымается, пока он пытается перевести дыхание. — Ты так хорош, Цзян Чэн. Может, в один день и я стану таким, как ты. Улыбка Цзян Чэна ослабевает, и он отводит глаза. — О чём ты говоришь? — тон голоса брата мрачный. — Ты первый ученик. Отец уже думает, что ты лучший. — …я лучший? — Ты им станешь, — Цзян Чэн выдёргивает меч из земли, раскидывая комья глины, и позволяет Вэй Усяню сесть. — Я слышал, как он говорил вчера. Ты уже достаточно силён, чтобы сейчас начать развивать золотое ядро, поэтому отец собирается сделать тебя первым учеником. — О, — медлит Вэй Усянь, затем откидывает волосы с глаз и улыбается брату. — Это просто потому, что я самый старший. Это ничего не значит. Дядя Цзян знает, что ты лучше меня. — М-м. Что ж, — Цзян Чэн перекидывает меч через плечо, тянется вниз и раскрывает ладонь. Вэй Усянь складывает их ладони вместе, позволяя Цзян Чэну поднять себя на ноги. — В этом он прав. А теперь вернись в исходную позицию, и я покажу тебе, как защищаться. Несколько минут спустя к ним присоединяется шицзе, и Вэй Усянь предлагает ей свой меч, чтобы она могла сама отражать удары Цзян Чэна. Они оба кружат по двору, посмеиваясь друг над другом, а Вэй Усянь ложится на живот и наблюдает за происходящим. Солнце обволакивает его, делая весь мир жёлтым и мягким. Ветер доносит аромат цветущих лотосов и стоячей воды. Здесь, сейчас, Вэй Усяню тепло, сыто и очень-очень-очень хорошо. — Усянь, — зовёт знакомый голос, и Вэй Усянь вскакивает на ноги. — Чэн, Яньли. — Отец, — приветствует шицзе, опуская меч и разглаживая одежды, а затем лучезарно улыбается в сторону Цзян Фэнмяня. — С возвращением домой. — Дядя Цзян! — кричит Вэй Усянь, подбегая к Цзян Фэнмяню. Цзян Фэнмянь раскрывает объятия, и Вэй Усянь врезается в главу ордена. Они оба отступают назад, смеясь. — Я так скучал по тебе. В следующий раз возьми меня с собой. — Может, не в следующий раз, но когда-нибудь, — обещает Цзян Фэнмянь. Он протягивает руку, чтобы притянуть шицзе и Цзян Чэна, когда они подходят к нему, и взъерошивает волосы Цзян Чэна. Когда мужчина отстраняется, то достаёт из сумки на поясе цянькунь и вытаскивает горсть конфет в бумажных обёртках. — Держите, вы трое. Возьмите их и идите; увидимся за ужином. Вэй Усянь визжит от восторга, держа конфеты в ладонях и подпрыгивая на носочках. Когда Цзян Фэнмянь уходит, мальчик садится во дворе вместе с шицзе и Цзян Чэном. Цзян Чэн разворачивает свою конфету и кладёт её в рот, одобрительно мычит и увлечённо жуёт. Шицзе разворачивает свою конфету медленнее, на её лице играет небольшая улыбка. Вэй Усянь отрывает бумажку от своей, любуясь конфетой: расплавленный сахар затвердел, превратившись в гладкий и нагретый солнцем золотистый комок, на поверхности которого переливается свет. — Ты собираешься её съесть? — интересуется Цзян Чэн, наклоняясь вперёд, и Вэй Усянь засовывает конфету в рот, пока у брата не возникло нелепых идей. На вкус она так же хороша, как и на вид, приторная и тягучая между зубами. — М-м! — решает он. — Тебе нравится, а-Сянь? — спрашивает шицзе, в уголках глаз появляются морщинки, когда она улыбается. — Мне нравится, — заявляет Вэй Усянь. — Это лучшая в мире вещь. — Лучше супа шицзе? — обвиняюще переспрашивает Цзян Чэн. — Вторая лучшая вещь, — поспешно поправляет себя Вэй Усянь, поднимая вверх два пальца. — Вторая лучшая. Шицзе смеётся, вытягиваясь, чтобы дотронуться до плеча Вэй Усяня. — Глупые редиски. Если думаете, что этот суп хорош, вам стоит отведать суп, который подают в Ланьлине на Новый год. — Я хочу, — восклицает Вэй Усянь, его глаза расширяются. Цзян Чэн наклоняется и задевает Вэй Усяня плечом. — Конечно, хочешь. Потому что, по правде говоря, Вэй Усянь хочет перепробовать всё. Перед ним открывается целый новый мир — пряный, и сладкий, и такой очень, очень тёплый, и ему хочется всё это попробовать. Он думает, что, может быть, у него даже будет такая возможность. — Давайте пойдём, ладно? — говорит он, вскарабкиваясь на колени и серьёзно глядя на Цзян Чэна и шицзе. — Давайте вместе пойдём в Ланьлин и съедим суп. Шицзе снова смеётся. Звук похож на колокольчики, чистый и яркий. — Ладно. Хорошо, однажды мы когда-нибудь отправимся туда, все трое. — Ну, — говорит Цзян Чэн, хмуря брови так, словно он серьёзно размышляет над этим, — думаю, это было бы неплохо. Вэй Усянь ликует. Суп, суп, суп! (Хотя на самом-то деле он сомневается, что хоть что-то может превзойти суп шицзе).***
Первый его ужин с Мадам Юй ужасен. Он только что стал первым учеником, и это, по-видимому, достаточная честь, чтобы позволить ему иметь своё место за столом семьи Цзян. Он сидит между Цзян Чэном и шицзе, его локти соприкасаются с их локтями. Цзян Фэнмянь велел ему проявить себя как можно лучше, чтобы произвести впечатление на Мадам Юй, — проблема лишь в том, что Вэй Усянь не уверен, какие его лучшие стороны. Поэтому сначала он пытается подражать шицзе. Она никогда его не подводила. Пока подают еду, они оба сидят ровно, сложив руки на коленях. Они улыбаются и говорят, когда к ним обращаются, используя «пожалуйста» и «спасибо», когда им что-то нужно. Несколько раз шицзе замечала, что он наблюдает за ней, и всякий раз ободряюще улыбалась. На какой-то промежуток времени Вэй Усяню кажется, что, быть может, вот и оно. Вот его лучшие манеры. Только– только вот, что ж, Мадам Юй всё равно бросает сердитые взгляды. Вэй Усянь хочет увидеть, как она улыбается, так что предпринимает другой шаг и пытается подражать Цзян Чэну. Он подвигается вперёд и садится на самый край своего места, упираясь ногами в пол, и смягчает выражение лица, придавая ему некое подобие бесстрастности. Его улыбки мимолётны, и он больше кивает, чем говорит. Когда всё-таки говорит, он громкий и привлекает к себе внимание Мадам Юй самодовольными историями о победах во время игры. Мадам Юй бросает всё более сердитые взгляды. Вэй Усянь слегка поникает под её взглядом, ковыряясь в рисе. Что ему делать? Она на него злится, и если да, то почему? Ему не кажется, что он сделал что-то, что могло вызвать её раздражение. Он хорошо играл с Цзян Чэном, посещал все свои занятия, и Цзян Фэнмянь даже сказал, что его развитие золотого ядра и фехтование продвигаются блестяще. Он не обижал других учеников, не устраивал беспорядков, не отлынивал от своих домашних обязанностей и не воровал еду– Э-э, что ж, во всяком случае, в последнее время не воровал еду. (Раньше он воровал всё время. Первые несколько месяцев в Юньмэне он тайком приносил еду со всех приёмов пищи в свою комнату и прятал её под кроватью: на всякий случай, на всякий случай, на всякий случай — непрекращающаяся мантра в голове. Он регулярно её перебирал — было приятно пересчитывать свою заначку, просто чтобы потрогать и знать, что она существует, если ему понадобится, — и выбирал любую еду, которая была слишком гнилой, чтобы выбросить. К несчастью, его стандарты «слишком гнилой» по сравнению со стандартами Цзян Чэна были довольно низкими. — Вэй Усянь, — в один день требовательно спрашивает Цзян Чэн, держа в руке пригоршню помятой, мягкой сливы. — Что это, чёрт возьми, такое? Несколько дней назад он выучил слова «чёрт возьми» и с удовольствием их использует. — Это слива, — ответил Вэй Усянь, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он знал, что Цзян Чэн не хотел причинить никакого вреда, но всё равно из-за всего этого у него всё зудело, когда брат так небрежно обращался с тайной едой Вэй Усяня. — Я это вижу, — нахмурился Цзян Чэн, постукивая ногой по полу. — Почему у тебя так много еды под кроватью? Она воняет. Вэй Усянь пересёк их комнату, взял сливу из руки Цзян Чэна и бегло её обнюхал. Конечно, немного пахло гнилью, и на одном краю появлялась тёмная плесень, но она всё равно была съедобной. Он не смог бы просто её выбросить. Что ж, но если из-за этого Цзян Чэн расстраивался… — Я просто съем её сейчас, — принял решение Вэй Усянь, — чтобы тебе больше не пришлось чувствовать её запах. Он поднёс сливу ко рту, но Цзян Чэн взвизгнул и выхватил её у него из руки, прежде чем он успел откусить. Слива упала на землю с влажным звуком "шлёп", кашей разлетясь по полу. На мгновение грудь Вэй Усяня заледенела от ужаса, но гнев настиг его, освободив рёбра ото льда и сжав горло. Это была его еда! Они не могли так просто растратить её впустую! О чём думал Цзян Чэн–?! — Не ешь это! — взвизгнул Цзян Чэн. — О чём, чёрт возьми, ты думал? Это так мерзко! Я знал, что ты странный, но– — Это было моё! — крикнул Вэй Усянь. Это был первый раз, когда он накричал на Цзян Чэна. — Это была моя еда! — Она была гнилой, идиот, — огрызнулся Цзян Чэн, хотя теперь он выглядел неуверенно, так как непривычная ярость Вэй Усяня лишила его опоры. — Она вся прогнила! Ты должен от неё избавиться, или я– Цзян Чэн сделал шаг к кровати Вэй Усяня, к еде Вэй Усяня, и Вэй Усянь его толкнул. После этого, естественно, началась драка: с дёрганием за волосы, царапая кожу и выкрикивая оскорбления. Через несколько секунд двери в спальню распахнулись, и шицзе оттащила братьев друга от друга. — Что вы делаете? — потребовала объяснений она, положив руки на груди каждого из них, чтобы разнять их. — Прекратите это, вы оба. Вы братья! — Он мне не брат, — прошипел Цзян Чэн, злобно указывая на Вэй Усяня. — Он всего лишь глупый ребёнок слуги, и он портит мою спальню. — Он трогал мои вещи, — ярость Вэй Усяня распалялась, закипала в его груди, но быстро угасала, и на смену ей пришли слёзы. Они полились по его лицу и покатились по краям челюсти. Глупый Цзян Чэн, глупый, глупый! — Шицзе, он пытался забрать мою еду! — Это не еда, это гниющий мусор, и это мерзость. Я не хочу, чтобы он был в моей комнате. — Это не мусор, это–! — Вы оба, успокойтесь, — приказала шицзе, хмуро глядя на них. — А-Чэн, расскажи, что случилось. Цзян Чэн скрестил руки на груди и приподнял подбородок. — Вэй Усянь хранит мерзкую еду под своей кроватью. Она ужасно воняет. Я сказал, что ему нужно избавиться от неё, и тогда он меня ни с того ни с сего ударил. — Я тебя не бил, — со злостью заметил Вэй Усянь, что, вообще-то, правда. Он толкнул. Есть разница. — Шицзе, она не мерзкая. Это всего лишь фрукты и всякое такое. Шицзе глубоко вздохнула и повернулась к нему. Девушка протянула руку, обхватила его лицо и вытерла слёзы с щеки. — И почему ты хранишь фрукты под своей кроватью, а-Сянь? Вэй Усянь потёр носком ботинка пол в месте, где он был испачкан соком сливы. Голос шицзе не изменился, и её прикосновение к его коже оставалось нежным, но он чувствовал её неодобрение. Он сделал что-то плохое, даже если не понимал этого. Он сделал что-то плохое, потому что не понимал этого. — Просто... Это на всякий случай. Я держу её там на всякий случай. — Что на всякий случай? — потребовал объяснений Цзян Чэн. — Как будто– — А-Чэн, — предупреждающим голосом оборвала его шицзе. — Сейчас очередь говорить Вэй Усяня. Вэй Усянь, на какой ещё всякий случай? — Вдруг она у нас закончится, или… или… — Вэй Усянь обнял себя. — Или вроде того. Прозвучало глупо, когда он произнёс это вслух. Цзян Чэн посмотрел на него как на идиота. Шицзе лишь грустно на него посмотрела. — Это хорошо, что ты думаешь о том, как подготовиться, но мы не будем испытывать недостаток, — заверила его шицзе, сжав плечо. — У клана Цзян полно денег и еды. Здесь все хорошо питаются. Тебя ведь тоже неплохо кормят, не так ли? Вэй Усянь кивнул, съёжившись. — Поэтому тебе больше не нужно беспокоиться о подобных вещах. Отец никогда не позволит никому из нас голодать, — шицзе ещё раз глубоко вздохнула и посмотрела в сторону кровати Вэй Усяня. — Цзян Чэн прав. Нехорошо держать еду под кроватью, когда она может испортиться. Нам нужно всё это убрать. Вэй Усянь сглотнул, грудь ухнула вниз. — Ладно, — прошептал он. — Я тебе помогу. А-Чэн, ты тоже помогаешь. — Почему это я должен помогать убирать его хлам? — Потому что он твой брат, — твёрдо сказала шицзе. — Тебе лучше не забывать об этом. Цзян Чэн выпятил нижнюю губу, надуваясь, но всё же опустился на колени с тряпкой, чтобы оттереть засохшую сливу с пола. Шицзе вытащила еду Вэй Усяня, выбрасывая её, и Вэй Усянь последовал её примеру с желчью в горле. Когда под его кроватью стало чисто и пусто, он сел перед ней и неистово заморгал, чтобы не заплакать. Цзян Чэн будет только больше над ним смеяться, если он заплачет. — А-Сянь, — сказала шицзе, присаживаясь рядом и беря его за руку. — Тебе не нужно бояться. Он прислонился к её плечу. — И всё же почему ты так боишься? — спросил Цзян Чэн, положив руки на бёдра. — Это потому, что ты раньше всё время был голоден? Глупо этого бояться. Это больше не повторится. …откуда он знает? — Хорошо, — пробормотал Вэй Усянь, внезапно почувствовав сильную усталость. — Прости, Цзян Чэн. Цзян Чэн хмыкнул, постучал ногой по полу, а затем развернулся в вихре синей мантии и вышел из комнаты. Шицзе опустила руку, чтобы обхватить плечи Вэй Усяня, нежно его сжимая. — Не обращай внимания на а-Чэна, — сказала она. — Он успокоится. Если тебе захочется перекусить, ты можешь взять что-нибудь на кухне или попросить меня, и я что-нибудь приготовлю. Я знаю, что отец тоже что-нибудь приготовит, если ты попросишь. Ты ему дорог. — Я знаю, — и Вэй Усянь действительно знал, логически рассуждая знал. Просто не чувствовал этого. — Спасибо. Шицзе поцеловала его в макушку, после чего встала и подняла его на ноги. — Пойдём прогуляемся, хорошо? Немного свежего воздуха не помешает. Знакомый топот Цзян Чэна раздался в коридоре, прежде чем он снова остановился в спальне, протягивая что-то Вэй Усяню. — Держи. По крайней мере, это не сгниёт сразу, но лучше, если оно не будет так долго лежать под твоей кроватью! Тебе придётся быстро его съесть, или я не принесу тебе ещё. Протягивая руку, чтобы взять принесённое у брата, Вэй Усянь понял, что это стручок лотоса. Он всё ещё был зелёным, из его переломленного стебля сочился сок, и был полон семян. Он поднёс его к груди, где сердце колотилось в неустойчивом и сокрушительном темпе, чтобы вдохнуть мягкий аромат лотоса и озёрной воды. Казалось, что сейчас он снова заплачет. — Цзян Чэн, — вместо этого сказал он и бросился вперёд, чтобы обнять младшего брата. Цзян Чэн издал звук, похожий на звук раздавленной кошки, бил кулаками по спине Вэй Усяня и звал шицзе на помощь, когда Вэй Усянь отказался его отпускать. Стручок лотоса между ними немного раздавило, но всё в порядке. Вэй Усянь ел вещи гораздо хуже. — Спасибо, Цзян Чэн! Теперь под его кроватью всегда есть стручок лотоса). — Вэй Усянь, — говорит Мадам Юй, её голос резок, и Вэй Усянь бросает на неё взгляд. — Не играйся с едой. — А– прошу прощения, Госпожа Юй, — Вэй Усянь перестаёт ковыряться в рисе и засовывает его в рот, быстро проглатывая. Рис оседает в желудке как камень. В этот раз он действительно не голоден. Цзян Фэнмянь прочищает горло, глядя на жену. — Знаешь, развитие ядра Вэй Усяня проходит успешно. Он один из лучших учеников в своём классе. — Так и должно быть, — твёрдо отвечает Мадам Юй, — раз уж ты сделал его первым учеником вместо собственного сына. А что насчёт развития ядра Цзян Чэна, хм? Ты уделил хотя бы половину того внимания его успехам? — Разумеется, у него тоже неплохие успехи, — поспешно исправляется Цзян Фэнмянь, и Вэй Усянь морщится. Он и Цзян Чэн обмениваются неловкими взглядами. Вэй Усянь больше не уверен, являются ли семейные ужины честью или наказанием. — Смею сказать, что они равны во всех отношениях. Просто Вэй Усянь старше, и– — И ничего, — Мадам Юй опустила палочки, нахмурившись. Это выражение очень напоминает выражение лица Цзян Чэна. — Ты отдаёшь предпочтение Вэй Усяню, потому что он сын Цансэ саньжэнь, но тебе лучше помнить, кто будущий глава твоего ордена, кто твой сын. Я не допущу, чтобы Цзян Чэна принижали. — Быть вторым учеником — это не принижение, особенно когда он уже наследник ордена. — Не могу согласиться. У них разница не более нескольких месяцев, и Цзян Чэн в тысячу раз более способный, чем Вэй Усянь, когда ты его нашёл. Он был бы образцовым учеником для своего класса! Что могло заставить тебя сделать Вэй Усяня первым учеником вместо него? — Такова традиция, — немногословно отвечает Цзян Фэнмянь, — старший ученик становится первым учеником. — Значит, если бы ты подобрал другого паршивого беспризорника, который на несколько месяцев старше уже и Вэй Усяня, ты бы сделал его первым учеником, не так ли? Верно? — Конечно, нет. Его уровень подготовки– — Опыт! Тогда что важнее — уровень или возраст? Определись. Цзян Фэнмянь глубоко вдыхает через нос и проглатывает кусочек риса. Вэй Усянь смотрит на главу ордена. Ужасно. Неужели бедным Цзян Чэну и шицзе приходится высиживать до конца каждый вечер? Неудивительно, что Цзян Чэн всё время такой раздражительный! А Вэй Усянь… Вэй Усянь всё только хуже сделал. — Чего уставился? — раздражённо спросила Мадам Юй, и Вэй Усянь вздрогнул. — Ешь свою еду. Если уж мой муж так заботится о тебе, ты мог хотя бы быть благодарным за это. Вэй Усянь ест. Во рту у него слишком сухо, рис между зубами зернистый и безвкусный. Живот болит, когда он там оседает. Впервые с момента приезда в Юньмэн он не получает удовольствия ни от одного кусочка.***
Так или иначе, рис в Облачных Глубинах даже хуже. — Такой пресный, — стонет Вэй Усянь, помешивая палочками рис в своей миске. Он рассыпчатый и мягкий, всё ещё дымится, и совершенно непримечательный во всех отношениях. На вкус он словно мокрая бумага. Сегодня рис подали вместе с не менее безвкусными овощами: варёным картофелем, полосками насыщенного жидкостью баклажана и увядшую пекинскую капусту. — Как мы здесь выживем? — Не жалуйся, — говорит Цзян Чэн, уплетая свой рис с видом упёртой решительности. Вэй Усянь уверен, что рис ему ненавистен не меньше, даже если он не признаётся в этом. — Ты должен быть благодарен. — Благодарен? — Вэй Усянь растягивается по столу и тянется к шицзе, сидящей напротив них. Девушка смеётся, легонько похлопывая его по рукам. — Как я могу быть благодарен? Такими темпами мы умрём с голоду, не успев вернуться в Юньмэн. Что тогда будет делать дядя Цзян? Кто будет вдохновлять орден Цзян, если не два его самых прелестных ученика? Шицзе, ты должна спасти нас, от этого зависит судьба нашей семьи! — Ну, ну, — отвечает шицзе, в её голосе слышится веселье. — Я уверена, что с а-Сянем всё будет в порядке. Это продлится всего год. — Год! — причитает Вэй Усянь, и видит, как несколько рядом сидящих учеников Лань бросают на него неодобрительные взгляды. Его жалобы не становятся менее язвительными и громкими. — Шицзе, я не могу этого вынести. Они кормят нас, как кроликов. А я тут перед тобой чахну. Через несколько недель я стану лишь листочком на ветру, я умру! — Если бы от тебя было так просто избавиться, — хмуро замечает Цзян Чэн, и Вэй Усянь ахает. Что за удар ниже пояса! Какое оскорбление! Он приваливается к боку Цзян Чэна, чтобы ещё и посетовать на бессердечие брата, но Цзян Чэн сильно бьёт его локтем под рёбра, прежде чем он и впрямь успевает начать. — Выпрямись и доедай уже свой ужин, пока Лань Цижэнь не решил наказать тебя и за это. Вэй Усянь морщит нос от напоминания о Лань Цижэне и снова берёт палочки для еды. Ему удаётся прикончить свой унылый рис и вялые овощи — в конце концов, он знает, что лучше не разбрасываться едой вне зависимости от того, хорошая она или нет, и Цзян Чэн прав. Ему стоит быть благодарным. Повезло, что он вообще может есть. Такую вещь никогда не следует принимать как должное. Однако благодарность мало чем помогает сделать еду вкуснее. — Шицзе, — говорит Вэй Усянь, постукивая по тыльной стороне ладони шицзе, пока она не посмотрела на него. Цзян Чэн пристально наблюдает. — Шицзе, если я принесу мясо, ты приготовишь для нас? — Где ты собираешься взять здесь мясо? — интересуется Цзян Чэн, и Вэй Усянь — редкая смена ролей — шикает на него, чтобы он говорил тише. Тише, но не менее злобно, Цзян Чэн добавляет: — Сомневаюсь, что у них вообще оно есть на кухне. — Именно, — замечает Вэй Усянь. Он поднимает палец, приподнимая подбородок вверх. Всё-таки это его долг как старшего брата и первого ученика — обучать Цзян Чэна. — Они не едят здесь мясо, так что, скорее всего, и не охотятся, верно? Должно быть, на задней горе полно всяких животных. Я мог бы пойти и на кого-нибудь поохотиться. — Ты уверен, что это не против одного из их девяти тысяч правил? — уточняет Цзян Чэн, сузив глаза. — Трёх тысяч, — поправил Вэй Усянь, — и да, действительно против. — А-Сянь, я не знала, что ты уже выучил все их правила, — шицзе вскинула брови, а Вэй Усянь расцветает от радости под впечатлённым тоном её голоса. Да, он умён; да, он любимчик шицзе; прими это, Цзян Чэн. — Если переписываешь что-то достаточно много раз, то в конце концов обязательно запомнишь, — усмехается Цзян Чэн, — не так ли, Вэй Усянь? Вэй Усянь сокрушённо соглашается: — Это правда. Шицзе, они так здесь жестоки ко мне! Старый мастер Лань заставляет меня переписывать их глупые правила снова и снова. — Бедный а-Сянь, — сочувствует шицзе, похлопывая его по руке. К счастью, она не спрашивает, что он сделал, чтобы заслужить такую жестокость. — Но, если охотиться против правил, разве у тебя не будет неприятностей? Вэй Усянь широко ей улыбается. — Когда это у меня не было неприятностей, шицзе? — По тебе видно, — бормочет Цзян Чэн в свою миску. — Усянь, — журит шицзе, но голос её ласков. — Кроме того, никто ничего не узнает — а если меня и впрямь поймают, что они сделают? — Вэй Усянь фыркает. — Заставят ещё раз переписывать правила? Правда, это не так уж и плохо. У меня уже лучше получается. Теперь я могу делать это с закрытыми глазами. К тому же, знаешь, кто всегда рядом, шицзе? — Кто? — Лань Ванцзи, — говорит Вэй Усянь, пробуя имя на языке. Оно звучит не совсем правильно. — Лань эр-гэгэ. Его так весело дразнить. Это как пытаться добиться реакции от камня. Вэй Усянь уверен, что если кто и может вызвать реакцию у камня, так это он. — Ты не должен дразнить Второго Нефрита Лань, — шипит Цзян Чэн. — Неудивительно, что он тебя так ненавидит. Ты пытаешься выставить клан Цзян в плохом свете? Вэй Усянь выпрямляется и возражает: — Ну, это не моя вина. Он это лишь упрощает. — Это точно твоя вина! Ты что, дурак? — Э-э, наверное, немного. — Ты…! — Мальчики, — говорит шицзе, и они утихают. — Не ссорьтесь, пожалуйста. И, а-Сянь, ты должен быть помягче с Лань Ванцзи. Не дразни его. — Да, шицзе, — послушно отвечает Вэй Усянь, опуская подбородок на стол. — Но если я принесу тебе мясо, ты…? — Я приготовлю суп, — соглашается шицзе, протягивая руки, чтобы обхватить его лицо своими ладонями. Ладони пахнут маслом камелии, разогретым и утончённым. — Ты слишком его поощряешь, — ворчит Цзян Чэн. — Если его поймают, это выставит нас в плохом свете. — Я не попадусь. Не волнуйся, Цзян Чэн! Я даже дам тебе немного супа. — Как будто ты сможешь меня оставить, ты, маленький– Шицзе прочищает горло, и Цзян Чэн яростно фыркает, закрывая рот. Позже той ночью Вэй Усянь пробирается в густые леса на задней горе. Туман клубится вокруг его лодыжек, стелясь от близлежащего ручья, а вокруг него стрекочут цикады. Даже в разгар лета в Облачных Глубинах по ночам холодно, и, пробираясь сквозь подлесок, он незамедлительно покрывается мурашками. Парень сменил свои слишком броские одежды Лань на домашний наряд, чтобы слиться с разливающимися сине-фиолетовыми сумерками. Лес вокруг него живой, приветливый, чего не скажешь о строгих павильонах и дворах Облачных Глубин. Под лунным светом тени тянутся долго, обволакивая его, а пружинистая трава под ногами смягчает каждый шаг. Влажный прохладный воздух прикасается к его лицу, когда он приседает возле рослой сосны и начинает мастерить себе незамысловатую рогатку: его лук был слишком большой, чтобы можно было незаметно отправиться с ним на заднюю гору, особенно с зорким взглядом Лань Ванцзи, который, несомненно, следит, не возникнут ли у Вэй Усяня проблемы (что, в общем, справедливо). Однако хотелось бы надеяться, что большинство учеников Лань будет спать к тому времени, когда Вэй Усянь вернётся с добычей. Они всегда спят так рано вечером! Ему придётся избегать лишь тех немногих стоящих на страже, а это будет довольно просто. Он уже давно определил их позиции караула и смену дежурства. Сделав рогатку, Вэй Усянь набирает горсть мелких камешков, прежде чем отправиться дальше по течению. Он может слышать добычу вокруг себя — трепет крыльев испуганной птицы, треск веток в подлеске, когда убегает что-то маленькое, — но ничто из этого не привлекает его внимания, пока не появляются кролики. К северу от ручья их целая колония, и Вэй Усянь подозревает, что где-то поблизости есть их нора. Их легче всего заметить в лесу, потому что большинство их шкурок поразительно белые; серьёзно, Вэй Усянь никогда не видел дикого кролика такого цвета! Неужели Лани настолько одержимы цветовой слаженностью, что избирательно выращивают для этого именно белых диких кроликов? …это же дикие кролики, верно? Вэй Усянь прищуривается, вглядываясь в темноту вокруг кроликов. Он не видит ничего, указывающего на обратное: ни вольера для кроликов, ни разбросанной соломы, ни аккуратно расположенной поилки. Удовлетворённый тем, что не убьёт чьего-то питомца, он поднимает рогатку и прицеливается в голову одного из кроликов. Это будет быстрое, чистое убийство, и тогда он сможет накормить своих сестру и брата настоящей едой, и– — Вэй Усянь. Сердце Вэй Усяня подскакивает к горлу, а пальцы соскальзывают. Камешек врезается в ствол соседнего дерева, отчего цель вздрагивает от сбивания наводки, и разбивает кору на куски щебня сырой древесины. Он вскакивает на ноги, сцепляет руки (и рогатку) за спиной, в спешке поворачиваясь лицом к Лань Ванцзи — и это действительно Лань Ванцзи, боги, конечно, это он. — Ванцзи-сюн, — говорит Вэй Усянь, лучезарно улыбаясь, чтобы скрыть, как бешено колотится сердце в груди. В любом случае, что за дело Лань Ванцзи вот так вот подкрадываться к нему? Как грубо! — Э-э, разве ты уже не должен спать? Наверняка тебе давно пора спать. Лань Ванцзи переводит взгляд с удирающих кроликов на Вэй Усяня, и — ох. Вэй Усянь и раньше видел Лань Ванцзи в бешенстве, но это– это– Хм. Сейчас ему кажется, что он, скорее всего, прогадал. Лицо Лань Ванцзи совершенно бесстрастно, но глаза потемнели от ярости. Мышца на челюсти подёргивается, почти незаметно, когда он сжимает зубы. Рука лежит на рукояти Бичэня. Вэй Усянь очень хорошо научился распознавать различные оттенки гнева Лань Ванцзи за время их пребывания в библиотеке, и этот гнев намного превосходит обычный. Вэй Усяню кажется, что, возможно, он сейчас умрёт. Он сглатывает. — Эр-гэгэ, — говорит он, — я им не причинил вреда. Кажется, это, к облегчению Вэй Усяня, немного помогает. Хватка Лань Ванцзи на Бичэне ослабевает. — Что ты здесь делаешь? — холодно спрашивает Лань Ванцзи. — Уже начался комендантский час. Ты не должен расхаживать по задней горе. — Нууууу, — протягивает Вэй Усянь, покачиваясь на носочках, — я не мог уснуть, поэтому решил прогуляться. Я увидел этих кроликов и просто обязан был остановиться, чтобы посмотреть. Они такого странного цвета. Неужели орден Лань разводит их для шкурок? — У тебя рогатка. Ты охотился. — Я… м-м, да, — говорит Вэй Усянь, сконфузившись. Он никак не может соврать — не с рогаткой в руках и вмятиной на дереве позади них. — Но я бы никогда не стал на них охотиться, если бы знал, что они твои питомцы. Ты должен мне поверить, Лань эр-гэгэ! — Домашние животные в Облачных Глубинах запрещены. — Хм? — Вэй Усянь осмеливается подойти ближе, с любопытством разглядывая Лань Ванцзи. — Но они тебе нравятся. Лань Ванцзи не удостоил его ответом, хотя его челюсть напряглась. Вэй Усянь, чувствуя преимущество, улыбается и наклоняется ещё больше к Лань Ванцзи, вторгаясь в его личное пространство. — Ничего страшного, — энергично заявляет он, наблюдая, как раздражённо раздуваются ноздри Лань Ванцзи, когда их плечи соприкасаются. — Мне они тоже нравятся– нравится их есть! Лань Ванцзи шарахается от него, нахмурившись, и Вэй Усянь хохочет. — Ага, да ладно, не буду я их есть, если они тебе так нравятся. Я всего лишь искал мясо, чтобы сестра могла его приготовить, вот и всё, и они были первым, что я увидел. Но обещаю, — Вэй Усянь клятвенно подносит три пальца к виску, — я оставлю кроликов Лань Ванцзи в покое! — Тебе запрещено охотиться на всех животных в Облачных Глубинах, — говорит Лань Ванцзи, бессердечно не обращая внимания на заявление Вэй Усяня. — Ты всех их оставишь в покое. Вэй Усянь хнычет. — Чего? Нечестно! Здесь так много животных. А как же птицы? А рыба? Как мы можем целый год выживать, питаясь только рисом и овощами? — Вэй Усянь не будет охотиться в Облачных Глубинах, — Лань Ванцзи поворачивается на пятках, шагая обратно вверх по течению. — Пойдём со мной. Вэй Усянь стонет, волоча ноги по лесной подстилке, пока плетётся за Лань Ванцзи. — Но что я буду делать? Я уже так проголодался. Лань Ванцзи не обращает на него внимания, как ему нравится это делать. Не сегодня-завтра Вэй Усянь придумает, как заставить обратить на себя внимание. — Моя сестра будет так разочарована, — продолжает он, выпячивая нижнюю губу в недовольной гримасе. — И мой брат тоже. Они так обрадовались, когда я сказал, что завтра мы сможем приготовить мясо. Ах, мне придётся разбить им сердца. Молчание. — Серьёзно, ни капельки сочувствия? — Вэй Усянь бежит, чтобы догнать его, идя в ногу с Лань Ванцзи. — Если я умру от голода, тогда у тебя появится сострадание. Лань Ванцзи очень тихо, через нос вздыхает. — Если ты начнёшь терять вес, — говорит он, — можешь поговорить с целителями о своём рационе. А! Как смеет он быть таким рассудительным перед лицом жалоб Вэй Усяня! — Что ж, — фыркая, говорит Вэй Усянь. — Ну. Хорошо. Может быть, я так и сделаю. Снова тишина — нет даже успокаивающего «мгм». — Лань Ванцзи? — спрашивает Вэй Усянь, взглядывая на него. В лунном свете его лицо заострилось, стало холодным и унылым. — Мне жаль, что так вышло с кроликами. Я не хотел тебя расстраивать. В некотором роде происходит смягчение: Лань Ванцзи смотрит на него сбоку и кивает. Затем, поскольку он всё-таки паршивец, он говорит: — Завтрашним утром ты явишься к Лань Цижэню для получения своего наказания, — он делает паузу и добавляет: — Снова. Если бы Вэй Усянь не знал наверняка, он бы подумал, что над ним потешаются! Лань Ванцзи оставляет его в покоях приглашённых учеников, и Вэй Усянь смотрит, как он уходит. Он прислоняется к стене, сложив руки на груди, и смотрит, как Лань Ванцзи идёт — ох, нет, почти скользит — прочь от него. Луна ловит его в идеальном состоянии одежды и играет на них, пока он не исчезает за углом, снова скрываясь из виду Вэй Усяня. В предательском сердце Вэй Усяня что-то тихонько ёкнуло. — Тьфу, — тихо говорит он, — всё ещё такой невозмутимый.***
Инедия всегда была одной из наименее любимых техник заклинательства. Цзян Фэнмянь крайне редко заставлял его практиковать её дольше одного дня, прекрасно понимая, как голод выводил его из равновесия, но Вэй Усянь бесконечно благодарен за эту практику сейчас, в промозглой, тёмной и пустой пещере Сюань У. Непрерывный поток энергии из золотого ядра — всё, что его подпитывает; по его подсчётам, прошло уже шесть дней и шесть ночей без еды и воды. Первые два дня, до того, как инфекция начала действовать, он ужасно мучился от голода. Теперь же он не был голоден уже, кажется, очень давно. — Вэй Ин. Вэй Усянь приоткрывает слипающиеся глаза, вглядываясь в окружающую темноту. От костра остались лишь последние тлеющие красные угольки. Лань Чжань — лишь контур на фоне стены пещеры. — Лань Чжань, — хрипит он. Имя приятно звучит в устах. Привычно. — Лань Чжааань. Мне так скучно. — Мгм, — рука дотрагивается до его лба, ладонь прохладная и мозолистая. — Ты что-то хотел? — Вэй Усянь поворачивается лицом к прикосновению Лань Чжаня. Лань Чжань потакает ему лишь секунду, затем отстраняется, без колебания снова убирая руки в одежды, и не отвечает. — Просто проверить, жив ли я, а? Хорошо. Я жив. Но теперь ты меня потревожил, и я не могу вновь заснуть, так что тебе придётся составить мне компанию. — Мгм, — отвечает Лань Чжань, очевидно встревоженный такой перспективой. — В самом деле, тебе не стоит изображать такой энтузиазм, — Вэй Усянь широко зевает, челюсть издаёт щёлкающий звук. Он так сильно устал. Его золотое ядро мощное, но на данный момент он непрерывно истощал его уже почти неделю, и силы разрываются между двумя одинаково важными задачами — не дать ему умереть с голоду и не позволить ему поддаться инфекции. Ах, бедное ядро. Потребуется целая вечность, чтобы снова его восполнить. — Как ты чувствуешь себя, Лань Чжань? Как твоя нога? — В порядке. — Это хорошо. Я рад, что целебные травы помогли. Нам нужно будет поблагодарить Мяньмянь, как только выберемся отсюда. Мы можем пойти вместе, чтобы её увидеть, хорошо? — …хорошо. Вэй Усянь улыбается. Губы потрескались и пересохли, поэтому выражение лица причиняет боль, но… ах, Лань Чжань, Лань Чжань. Как он может не улыбаться? — Я так и знал, что ты в неё влюблён. Тебе не терпится снова её увидеть, да? Лань Чжань не раздражается — он слишком элегантен для чего-нибудь подобного, но всё же выпускает через нос чуть больше воздуха, чем нужно. Вэй Усянь хихикает, протягивает руку, чтобы вслепую слегка похлопать по нему, а затем говорит: — Держу пари, у Лань Чжаня будут милые дети. Лань Чжань не теряет дар речи — он слишком элегантен для подобного, но всё-таки на несколько секунд замирает, прежде чем ему удаётся воскликнуть возмущённое: «Вэй Ин!» Вэй Усяню нравится, когда Лань Чжань произносит его имя именно так, и его улыбка только расплывается. Когда он облизывает уголки рта, нарывы на них на вкус как кровь. — Лань Чжань, — покорно отвечает он. — Брось, разве ты не думал о том, какими будут твои дети? Мои будут маленькими монстриками. Это будет здорово. Раздаётся шорох ткани, словно Лань Чжань встаёт, чтобы отодвинуться от него, и Вэй Усянь несколько секунд оплакивает потерю товарища — и затем пальцы Лань Чжаня обвиваются вокруг его запястья, отводя руку в сторону. На секунду он испугался, что его снова укусят (Лань Чжань действительно не понимает шуток!), но Лань Чжань лишь поворачивает его запястье ладонью вверх. — Хм? Лань Чжань? Что ты–? — Ты бредишь, — решает Лань Чжань, потому что он грубиян. Должен ли Вэй Усянь бредить, чтобы говорить о детях? Он хочет быть отцом. Ему хочется быть хорошим отцом. Кроме того, это объективный факт, что у Лань Чжаня будут милые детишки. Честное слово! Вэй Усянь совсем не предвзят! — У тебя слишком высокая температура. — Я прекрасно себя чувствую, — спорит Вэй Усянь, что является ложью, но всё в порядке, потому что Лань Чжань всё равно ему не верит. — Не двигайся, — слабое мерцание голубого света озаряет лицо Лань Чжаня, когда он принимается вливать свою духовную силу в меридианы Вэй Усяня. Она омывает его руку, прохладная и освежающая, и на секунду Вэй Усянь слишком потрясён, чтобы отреагировать. Затем, когда сила начала оседать в его даньтяне, к нему приходит осознание, и он отдёргивает руку. — Вэй Ин– — Тебе не нужно этого делать, — ругается Вэй Усянь, защищающе прижимая руку к груди. Ожог под ключицей причиняет острую боль, борьба за заживление возобновилась из-за внезапного прилива энергии. — Тебе нужны силы для Инедии и для твоей ноги. — С моей ногой всё в порядке, — повторяет Лань Чжань, бросая на него хмурый взгляд. — Ты болен. — Я уже довольно долго болен, — кривится Вэй Усянь. — И, кажется, нормально справляюсь. — Тебе становится хуже. — Что, потому что я пытаюсь с тобой разговаривать? — Потому что твоё ядро угасает, — говорит Лань Чжань, его голос повышается, и— И да, хорошо, значит, его ядро угасает. Вэй Усяню это известно. Этого следовало ожидать после того, как он без остановки так долго его использовал. Вскоре не останется достаточно сил для Инедии. Вместо этого его тело начнёт пожирать само себя — и дело в том, что, когда Вэй Усянь думал о смерти, он всегда представлял себя на другом конце меча или под зубами какого-нибудь чудовищного гуля. Что-то великое, что-то героическое — что-то под стать доблестному заклинателю и ученику Цзян! Умереть от голода в логове черепахи-губительницы — действительно непримечательно. По иронии судьбы, именно так оно и выйдет. — Знаешь, — говорит Вэй Усянь, — в детстве я думал, что умру именно так. То есть не из-за гигантской черепахи, а от голода. Где-то в темноте дыхание Лань Чжаня сбивается. Секунду спустя его пальцы снова обхватывают запястье Вэй Усяня, крепко сжимая. На это раз он не позволяет Вэй Усяню вырваться. — Не шевелись, — говорит он, когда Вэй Усянь начинает сопротивляться. — Лань Чжань! Если только один из нас может выжить, тогда это должен– — Мы оба выживем, — говорит Лань Чжань, и его тон не терпит возражений. Сила течёт через ладонь Вэй Усяня, успокаивая боль от лихорадки и тупую пульсацию ожога. Вэй Усянь откидывается на землю пещеры, пыхтя от крайне бесславного поражения. Если Лань Чжань умрёт из-за этого, он страшно огорчится! Он это и говорит Лань Чжаню, а после, не дождавшись реакции, добавляет: — Ты чересчур упрямый. Глупый, упрямый парень. Я пожалуюсь на тебя твоему брату. Лань Чжань передёргивается — это едва заметно, его челюсть сжимается и глаза сужаются, но Вэй Усянь уже хорошо разбирается в мельчайших деталях микровыражений Лань Чжаня. У него было много практики. — Айя, Лань Чжань, прости, — говорит Вэй Усянь, когда понимает, насколько глупым был комментарий, заставивший Лань Чжаня так передёрнуться. Он протягивает руку вперёд, дотрагиваясь ладони Лань Чжаня, и прерывает поток энергии между ними. Он чувствует себя бодрее, чем за весь день. — Я не хотел сказать... Цзэу-цзюнь, безусловно... что я хотел сказать — так это то, что я уверен, что с твоим братом всё в порядке. Он почти такой же упрямый, как и ты! Он бы так просто не умер! …но он ведь не совсем уверен, верно? Не совсем, не на самом деле по-настоящему уверен. Вэни жестоки и подлы, а Цзэу-цзюнь — всего лишь один человек. Если быть точнее, очень сильный, очень упрямый человек, но всё-таки всего лишь один. Что будет, если Вэни поймают его? Что случится с ним, если он останется один против таких непочтительных чудовищ? Ах, бедный Лань Чжань! Если Вэй Усянь так переживает, то насколько же хуже, должно быть, чувствует себя родной брат Цзэу-цзюня! Лань Чжань начинает отталкивать его руку, и на мгновение Вэй Усянь опасается, что его извинения были отвергнуты. Затем холодное, покалывающее ощущение духовной силы, вливающейся в меридианы, возвращается, и из Вэй Усяня вырывается дрожащий вздох. — Лань Чжань… — Не двигайся. — Лань Чжань, я просто… — Вэй Усянь резко выдыхает и расслабляет пальцы, откидываясь на прохладный, влажный пол пещеры. — Я хочу тебя поблагодарить. Знаешь, можешь не волноваться. Когда я снова увижу твоего брата, я скажу ему, что ты был здесь самым храбрым и сильным заклинателем. Ты сам убил Сюань У и даже спас великого Вэй Усяня от неизбежной голодной смерти! Он будет очень гордиться, не так ли? Лань Чжань не отвечает, но хватка вокруг запястья Вэй Усяня ослабевает. Затем, несколько минут спустя, когда лихорадочный бред Вэй Усяня пришёл к естественной паузе, хотя бы для того, чтобы он мог отдышаться, Лань Чжань говорит: — Вэй Ин тоже помог. — А? — Вэй Усянь озадаченно вскидывает бровь. — Вэй Ин тоже помог, — повторяет Лань Чжань, наконец-то прервав между ними поток энергии и аккуратно положив руку Вэй Усяня на бок. — Он помог убить Сюань У. Вэй Усянь расплывается в улыбке, его лицо потеплело — хочется верить, из-за лихорадки (Не из-за неё). — Ах, Лань Чжань! Ты льстец. Я не так уж и много сделал, только лишь потоптался по её внутренностям. — Семье Вэй Ина тоже стоит гордиться. — Что ж, — протягивает Вэй Усянь, его улыбка превращается в нечто мягкое и нежное. — Я передам им, что ты так думаешь. Надо будет хотя бы перед Цзян Чэном похвастаться! Эй, эр-гэгэ, из нас вышла довольно неплохая команда, не так ли? Снова тишина, но как раз в тот момент, когда Вэй Усянь готовится заполнить её, Лань Чжань отвечает: «Мгм». Вэй Усянь смеётся, поворачиваясь, чтобы взглянуть на Лань Чжаня. Его черты лица затемнены и размыты темнотой вокруг них, но ему кажется, что если он прищурится, то сможет разглядеть малейшее приподнимание уголков рта — улыбку! Он подвигается ближе и кладёт голову на бедро Лань Чжаня, потому что так гораздо удобнее, чем на полу пещеры — по крайней мере, было удобно, пока Лань Чжань вдруг не сталкивает его и не удаляется на другую сторону пещеры. — Лань Чжань, — хнычет Вэй Усянь. — Лань Чжааааань, ты так жесток со мной. Неужели я не могу совсем ненадолго занять твои колени? Я снова засну. И перестану тебя беспокоить. Не сжалишься ли ты над этим бедным, больным учеником? — Отдыхай. — Не могу. Мне так холодно и неудобно, гэгэ, — он ёжится, просто для того чтобы донести свою мысль, и бьёт пяткой об пол. Лань Чжань пересекает пол пещеры и опускает ему на лицо аккуратно сложенный квадрат ткани. Вэй Усянь пронзительно кричит и поднимает его; он расстилается перед ним водопадом белой ткани с серебряной отделкой. — Чего? Но это же твоё, — отнекивается он. — Ты замёрзнешь. — Она мне не нужна. — Ложись рядом со мной, и мы сможем её разделить. Лань Чжань снова вздыхает, тихо и невпечатлённо. — Лань Чжань! Лань Чжань, Лань Чжань, Лань Чжань– — Помолчи, — Лань Чжань садится напротив огня, скрещивая ноги перед собой и кладя руки на колени. Он закрывает глаза. — Отдыхай. — Я отдыхаю, отдыхаю, — говорит Вэй Усянь, стараясь, чтобы в его голосе очень отчётливо звучала обида. — Ты всё ещё говоришь, — Лань Чжань приоткрывает глаз, чтобы посмотреть на него, — медово-золотистый блеск в тусклом свете огня. — Я хотел бы помедитировать. …что, вообще-то, справедливо с учётом того, что он только что передал так много духовной силы Вэй Усяню. Ему нужно время и тишина, чтобы восполнить её и снова сосредоточиться на собственной Инедии. Ворча, Вэй Усянь переворачивается и утыкается лицом в верхние одежды Лань Чжаня. Они пахнут пещерой, мокрым камнем, дымом и плесенью, но под всем этим Вэй Усяню удаётся различить приглушённый аромат сандалового дерева. Этого запаха, а также мерного дыхания Лань Чжаня и убаюкивающего прилива новой духовной силы достаточно, чтобы через несколько минут погрузить его в сон. (Ему кажется, что он помнит, как один раз проснулся и обнаружил, что его голова покоится на коленях Лань Чжаня — только Лань Чжань смотрит на него с неприкрытым беспокойством, подушечки его пальцев мягко скользят под изгибом челюсти Вэй Усяня, измеряя его пульс, так что это должно быть сном. Раньше только во сне Лань Чжань так ласково с ним обращался. Только во сне он прикасался к Вэй Усяню, как к чему-то драгоценному).***
Он хотел купить лепёшки для брата и сестры. Это всё, чего он хотел. Он ничего не мог сделать — проклятущее ничего, чтобы облегчить боль от смерти их родителей от рук Вэней, но он всё ещё мог о них позаботиться, как велела ему Мадам Юй, верно? Он всё ещё мог гарантировать, чтобы у них было тёплое и безопасное место. Он всё ещё мог проследить за тем, чтобы они переоделись в сухие одежды из своих промокших, тяжёлых. Он мог приложить все силы, чтобы они оставались вместе и далеко, далеко, очень далеко от тех людей, которые хотели их убить. Он мог позаботиться о том, чтобы они не легли спать голодными. Лепёшки пахли вкусно, тепло и ароматно, даже сквозь железный запах бури над головой. Он остановился, чтобы купить их, и, когда торговец передал их в руки, они были тёплыми в бумажной упаковке. Он надеялся, что они не будут слишком маслеными для шицзе и Цзян Чэна. Есть в состоянии стресса и так было непросто, а тут ещё и недоброкачественная еда. Но ему казалось, что они будут вкусными! А если и нет, он купит что-нибудь другое. Он бы не останавливался, пока не убедился, что его брат и сестра сыты. Затем он вернулся на постоялый двор, и Цзян Чэн— Цзян Чэна там не было. Прошла череда поистине злополучных событий, и Вэй Усянь опустел так, как никогда прежде. Он и раньше знал голод, но отсутствие золотого ядра — нечто более глубокое, нечто более болезненное. Это утраченное чувство. Ампутированная конечность. Это огромная, удушающая, нескончаемая нехватка. Свою первую ночь без него он проводит, свернувшись калачиком, под наблюдением Вэнь Цин, когда её маленькие руки откидывают назад его мокрые от пота волосы. Горе от этого ужасно. Но ещё хуже, думает он, было бы наблюдать, как увядает и умирает Цзян Чэн. — Глупец, — бормочет Вэнь Цин, ласковый тон её голоса подкрепляет слова, когда она прижимает прохладную ткань к его лбу. — Ты глупый, упрямый человек. Тебе нужно поесть. Вэй Усяню больше никогда не хочется есть. Он понимает, что, даже если и поест, он никогда не насытится настолько, чтобы избавиться от этой новой пустоты в желудке. У него нет сил на еду — он и не подозревал, как сильно полагался на своё золотое ядро, пока то не исчезло. Операция забрала всё у него (в некотором смысле — буквально), и он не хочет ничего, кроме как лежать здесь и— Нет, правда, он просто хочет лежать здесь. — Вэй Усянь, — более резко говорит Вэнь Цин, дёргая за прядь волос. — Что подумает твой брат, если увидит тебя в таком состоянии? Ты хочешь сохранить это в тайне? Что ж, тебе нужно начать выглядеть лучше, или у него появятся вопросы. Вставай. Вэнь Цин не принимает отказа. Она беспощадно стаскивает его с кровати, обхватывая за плечи, когда он пошатывается. Она такая маленькая. Она такая маленькая, но держит его без единой жалобы. Вместе они добираются до маленького столика в центре комнаты. Вэй Усянь опускается рядом с ним, наклоняясь вперёд, чтобы упереться головой в прохладную древесину. У него всё болит. — Вот, — керамика стучит по древесине, когда Вэнь Цин ставит перед ним миску. Он чувствует запах супа — соли, мяса и специй. Впервые от мысли о еде внутри всё переворачивается. — Ешь. — Я не голоден, — бормочет себе под нос Вэй Усянь. Его голос охрипший, раздражающий выскобленные внутренности горла на выходе. Он старался не кричать во время операции — это лишь усложнило бы задачу Вэнь Цин, — но ко второй ночи его самодисциплина несколько ослабла. — Мне всё равно, — Вэнь Цин суёт ложку ему в руку. — Ешь. Сейчас же. Вэй Усянь поднимает голову и осмеливается взглянуть на суп. Он мутно-коричневого цвета, в нём повсюду плавают кусочки непонятного мяса и вялые овощи. У Вэнь Цин много умений. Готовка не одно из них. Парень подтягивает миску поближе, а затем, не мигая, смотрит на собирающуюся на поверхности супа плёнку. — Если ты не будешь есть, — предупреждает Вэнь Цин, потому что она безжалостна, — я расскажу Цзян Чэну, что ты сделал. Вэй Усянь погружает ложку в суп и подносит её ко рту. Суп пересолен. Мясо жилистое. Овощи вялые и безвкусные. Еда тяжело оседает в желудке, и он едва дышит, но под суровым взглядом Вэнь Цин дочиста вылизывает миску. — Цзян Чэн? — закончив, спрашивает он. — А что с ним? — С ним всё в порядке? — Он в порядке. Всё ещё без сознания, — Вэнь Цин убирает миску и ложку и возвращается с чашкой воды. Вэй Усянь предпочёл бы выпить алкоголь, но не уверен, что его желудок сможет выдержать его наряду с готовкой Вэнь Цин. — А-Нин присматривает за ним. Вэй Усянь издаёт тихий, ничего не означающий звук. Вэнь Цин снова садится напротив него, сцепив руки на поверхности стола. — Ты жалеешь об этом? — вопрос не стал неожиданностью. Вэнь Цин никогда не придерживалась правил приличия и не держала своё мнение при себе. Она ясно дала ему понять, что думает о такой безрассудной операции ещё до того, как они её провели. С чего бы вдруг ей сейчас молчать? — Нет. — Не мог хотя бы сделать вид, что думаешь об этом? — О чём тут думать? Я уже всё обдумал. Я знал, что делаю. — Правда? Мог ли ты это предвидеть? Выглядишь паршиво. — Я понимал, что это будет неприятно, — неприятно — преуменьшение, полагает он, но нет смысла возвеличивать собственное недомогание, когда с этим ничего нельзя поделать — и когда это, так или иначе, его полная вина. — Я был готов к последствиям. Ты проследила, чтобы я был к ним готов. Вэнь Цин отводит взгляд, мышца её челюсти дёргается, когда она сжимает зубы. — Я всё равно не могу тебе поверить. — Он мой младший брат, — говорит Вэй Усянь, с глухим стуком снова прислоняясь лбом к столу. Здесь хорошо. Темно. Холодно. Тихо. — Что я ещё должен был сделать? Со мной и так всё будет в порядке. А с Цзян Чэном — нет. Потому что Вэй Усяню не нужно быть заполненным. Он и пустота — близкие друзья, и так было уже много лет. Он знает, как с этим справиться. К тому же, какое величие для такого человека, как он? Он сын слуги. Ему не суждено стать великим. А вот Цзян Чэн… — Однажды он станет главой ордена Цзян, — объясняет Вэй Усянь, глядя на деревянные завитки перед собой. — Кто будет уважать лидера без золотого ядра? Ему оно нужно больше, чем мне. Мне и так хорошо. Даже без золотого ядра я могу быть счастлив. Пока у меня есть шицзе и Цзян Чэн, я могу быть счастлив. — Хм, — одежды Вэнь Цин зашуршали, когда она снова присела. В её голосе отчётливо слышится недовольство. — Ну, это мы ещё увидим. Желудок Вэй Усяня опасно скручивается. Когда он глотает, то чувствует кислый привкус желчи. — Ах, Вэнь Цин, кажется, меня сейчас вырвет. Вэнь Цин несётся за ним, когда он подползает к двери и его рвёт на улицу. Она потирает руками между его плечами, вытирает рот и щёлкает языком, говоря: — Вэй Усянь, как ты смеешь! Я так старалась над этим супом! Почему ты не сказал, что тебе плохо? О чём он в каком-то роде сказал, но не собирается об этом спорить. Вместо этого он стонет, прислоняется к ней спиной и полощет рот водой, которую она предложила. Сплюнув в пыль, он обхватывает себя руками и устало смотрит на дома на другой стороне улицы. Мелкий туманный дождь прилипает на его волосы и одежды. Руки Вэнь Цин всё ещё лежат у него на спине, поглаживая успокаивающими кругами, даже когда она отчитывает его. Он чувствует вину из-за того, что так растратил её суп, даже если он был отвратительным, но он чувствовал бы себя ещё хуже, если бы только представлял, какой (или когда) будет его следующая еда.***
Было бы так просто умереть на Могильных Холмах — намного, гораздо проще, чем жить, — но Вэй Усянь такой эгоист, и ему не хочется умирать. Он хочет вернуться домой, на Пристань Лотоса, чтобы восстановить утерянное. Он хочет шутить и бороться с Цзян Чэном, и ему хочется послушать, как шицзе рассказывает им обоим о своих любимых новых рецептах. Он так хочет путешествовать, увидеть Облачные Глубины, Ланьлин, Цинхэ, и все земли за их пределами. Он хочет помочь людям даже без своего золотого ядра — людям вроде Вэнь Цин и Вэнь Нина. Он хочет снова увидеть Лань Чжаня (глупого, упрямого Лань Чжаня!) и сдержать обещание рассказать Цзэу-цзюню, какой у него храбрый младший брат. Вэй Усяню хочется жить, и это самое тяжёлое, что он когда-либо делал. Он без сознания — к счастью, блаженно без сознания, — через несколько секунд после того, как падает на землю. Когда он снова открывает глаза, проходит уже несколько часов. Солнце опускается за западный горизонт. Проливается слабый, водянисто-серый свет сквозь скелетообразные деревья вокруг него. Мимо проносится тёплый лёгкий ветерок, окутывая его запахом сырой земли и вонючего мяса. Вдалеке кричит ворона. Ему больно. Это, конечно, неудивительно, но от интенсивности боли всё равно перехватывает дыхание. Он понимает, что ему нужно двигаться: никто не придёт его спасти, не здесь, — но он боится этого. Ему требуется несколько минут, чтобы собраться с духом для этого усилия, и, когда он в конечном счёте осмеливается перенести свой вес, боль накатывает и угрожает его поглотить. Он откидывается на землю, хватая ртом воздух. Чёрные пятна пляшут перед глазами. Он определяет перечень травм хотя бы для того, чтобы с их учётом продумать дальнейшие действия: голова болит так, как будто кто-то водит киркой по ушам. У него сотрясение мозга, если не настоящий перелом черепа; ему не нужно лекарское мастерство Вэнь Цин, чтобы это знать. В ушах звенит. Мир вокруг головокружительно кренится. Воспоминания о последних нескольких днях обрывочны и размыты. В какой степени это связано с падением, а в какой — с операцией, он не знает. Плечи, кажется, покрыты синяками и болят, как и верхняя часть спины, но он подозревает, что ничего не сломано и не вывихнуто. Парень осторожно поводит одним плечом, шевеля пальцами, и с облегчением обнаруживает, что все они полностью функционируют. Мелкие радости. Тазу повезло меньше: он знает с тошнотворной порцией уверенности, что тот раздроблен. Когда он переносит свой вес, то чувствует, как глубоко внутри края костей скрежещут друг о друга. Он вопит, впиваясь ногтями в плоть ладоней и кусая внутреннюю сторону щеки, пока кровь не брызжет на язык. Вороны недовольно кричат и отлетают от него: переполох чёрных перьев. В пояснице что-то сломано. Что-то плохое, подозревает он, потому что — и именно это пугает его больше всего, — он не чувствует ног. Он снова опускает голову на сырую почву под собой, кое-как дыша. Он думает, что должен плакать, или кричать, или придумывать какой-нибудь план, но ему просто... Ему больно. Он смотрит в небо, пока глаза не начинают гореть и им не становится больно. В ту ночь и большую часть следующего дня он то приходил в сознание, то терял его. Несколько раз он пытается — и впоследствии терпит неудачу, — двигаться. Вороны составляют компанию своими пронзительными взглядами и более острыми клювами. Несколько из них приземляется поблизости и клюют его одежды, руки, волосы. Он уверен, что если не отогнал бы их криком и взмахом руки, то в следующий раз они обратили бы внимание на его плоть. Они голодные, измождённые существа с пристрастием к вкусу человеческого мяса, но... Но, что ж, он всё равно не может на них злиться. Они всего лишь пытаются выжить. Он может это понять — он действительно, в самом деле может. Его собственное желание выжить — вот что в конечном счёте заставляет его двигаться во время второй ночи на могильных холмах. Ему удаётся перевернуться на живот: одна маленькая, мучительная победа. Требуется остаток ночи, чтобы прийти в себя. Кровь стекает с штанины брюк и скапливается ниже колена. Должно быть, там сломано что-то ещё, но он этого не чувствует, поэтому это не имеет значения. А вот что в самом деле имеет значение, так это вода. На данный момент во рту пересохло, язык в нём вязкий и тягучий в месте, где прилипает к нёбу рта. Губы трескаются. Голова снова забита ватой. Он зарывается пальцами в мягкую, тёмную почву и с усилием тащит себя вперёд. Кости бёдер и спины кричат в своём протесте, а он кричит в ответ в своей ярости и продолжает путь. К полудню он добрался до узенького неподвижного ручья. Вода грязная, отвратительная и воняет гнилью. От неё он заболеет. Он всё равно пьёт, набирая её в ладонь и зачёрпывая жадными пригоршнями в рот. Вода стекает по подбородку и намачивает воротник одежд. Затем его рвёт большей частью, спина выгибается от мучительной боли, и тут же возвращается за добавкой. Он должен её удержать. Или это, или смерть. Следующий приоритет — еда. Он не голоден, но понимает, что не ел с момента операции. Сколько дней прошло? Четыре? Пять? Он не может проследить; голова слишком сильно болит. Вода заполняет его живот до отказа, но её не хватит, чтобы продержаться бесконечно долго, а золотого ядра, с которым можно было бы практиковать Инедию, на этот раз у него нет. Естественно, его первой целью становятся вороны. (Его единственной целью. Он не видел нигде на этих холмах других живых существ). Заклинатель сооружает для них силки из тростника, переполняющего ручей, и устанавливает их неподалёку, после чего очень тихо ложится. Вороны снова прилетают наблюдать, как он и предполагал — вероятно надеясь, что он наконец-то будет лежать спокойно и позволит им себя съесть. Он наблюдает за ними краем глаза. Одна из них сидит у него на спине. Одна клювом уколола его пальцы. Другая медленно перемещается, задрав голову, в его силки. Он дёргает за верёвку, прикреплённую к силкам, и они закручиваются. Недостаточно быстро. Вороны взлетают, тревожно каркая, и в тот день больше к нему не возвращаются. После этого они стали умнее. Они слишком умны, думает Вэй Усянь, глядя на них с нарастающим недоверием. Это не обычные птицы. После жизни на могильных холмах ничто не может быть нормальным. Он клянётся (дело не в лихорадке, не в боли, не в грязной воде — нет), что у одной из них три глаза. Так что Вэй Усянь снова устанавливает силки, но вороны теперь насторожены. Они избегают его, как бы хорошо он ни маскировался, и он знает, что они, должно быть, наблюдают за тем, как он их ставит. Паранойя пробегает иглами сквозь плечи. Он сооружает рогатку из ветки и верёвки, сплетённой из травы. В следующий раз, когда вороны приближаются, он запускает камень в голову ближайшей из них. И промахивается. Он не промахивался с пятнадцати лет. Парень пристально смотрит на свои руки. Они дрожат, и он не может заставить их остановиться. Голод к нему не вернулся, но отчаяние растёт с каждым днём. Он умрёт, если не поест, и скоро. Он волочится вверх по течению, следуя за воронами к их гнёздам в надежде найти яйца или птенцов. Вместо этого он находит последнюю еду ворон. Он не может сказать, что это. Кости старые и серые, наполовину зарытые в грязь, но вороны вскрыли их, чтобы достать костный мозг. Птицы набрасываются на него, когда он пытается выхватить одну из костей, но он уже привык к их клювам и небольшим кровоточащим ранам, которые они оставляют. Он отмахивается от них, выкрикивая оскорбления, и отступает назад к ручью с одной большой костью. Это может быть что угодно, говорит он себе. Это может быть чем угодно: лошадью, ягнёнком, свиньёй, собакой. Он не знает. Это всего лишь кость. Он вскрывает её, выскребает пальцами костный мозг. Он старый, засохший, и ему приходится задуматься, осталась ли в нём хоть какая-то питательная ценность. Но ведь она должна быть, если вороны так упорно хотят это съесть? Или это, или смерть. Это или смерть, а Вэй Усянь не хочет умирать. Он втягивает костный мозг с кончиков пальцев. Но он намного больше ворон, и для поддержания жизни ему требуется больше, чем костный мозг одной высушенной кости, поэтому он копает. На территории могильных холмов полно костей. Он проводит целые дни, просто разламывая их, чтобы поесть. К этой скудной пище он добавляет речной тростник, бумажную на вкус траву и кору, которую ему приходится жевать до боли в челюсти. Однажды со своей едой он раскапывает человеческий череп. Заклинатель отшатнулся и провёл остаток дня, рыдая так сильно, что его вырвало. Рвота щиплет рот и подступает к носу. Он впервые плачет с тех пор, как очнулся на могильных холмах, одинокий, сломленный и обречённый на смерть. Но кости могут принадлежать чему угодно, истерично думает он, вытирая рвоту со рта. Они могут принадлежать чему угодно. Мантра больше не успокаивает. Но он всё равно повторяет её на следующий день, продолжая ломать кости между зубами. В конечном счёте, именно вороны приводят его к Тёмному железу. Он следует за ними вплотную — или, так или иначе, настолько вплотную, насколько это возможно для человека, волочащегося по земле, — в своей постоянной, тщетной охотой за едой. В один день они останавливаются возле тёмного железа, и, как только взгляд Вэй Усяня падает на него, он теряется. Оно шепчет ему, как старый друг, тёмное, знакомое и многообещающее. Голосами тысячи убитых душ железо шепчет: Разве ты не хочешь выбраться отсюда? Разве тебе не хочется силы? Разве ты не хочешь справедливости? Разве ты не жаждешь мести? Вэй Усянь, разве ты не хочешь жить? Вэй Усянь тянется к тёмному железу с сердцем, полным надежды.***
Первое, что делает Вэй Усянь, когда снова может ходить, — ловит одну из проклятых ворон. Он разбивает её череп камнем и ест её неочищенной, выплёвывая полный рот окровавленных перьев, когда железный привкус покрывает его язык. Другие вороны пронзительно кричат и кружат над ним в воздухе, хотя он уверен, что они его понимают, даже если им это не нравится. Но как они могут его в этом упрекать? Он никогда не упрекал их в том, что они делали, чтобы выжить.***
Когда Вэй Усянь покидает Могильные холмы, у него снова появляются жировая прослойка и мышцы — во многом благодаря воронам, крысам и дикорастущим растениям, которые ему удалось съесть, — но он по-прежнему худее, чем когда был недоедающим ребёнком. Щёки стали болезненно-жёлтыми. Локти и лопатки резко выпирают под кожей. Его пальцы, когда бы он ни наблюдал, как они подёргиваются на Чэньцин, скелетно тонкие. Как сильно он должен их укусить, чтобы сломать? Не сильно, полагает он. Это нездоровая мысль, но он уже к ней привык. Ему интересно, заметят ли Лань Чжань и Цзян Чэн, как он ослаб, когда снова их увидит. Интересно, не всё ли им равно? Вэй Усяню — нет, ему плевать. Какая разница, как выглядит его тело? Пока оно может провести его через жизнь, этого будет достаточно. Теперь, когда он вернулся в клан Цзян, у него будет столько еды, сколько он захочет. К несчастью, он— Что ж, он ничего из этого не хочет. Он больше не голоден, и дело в том, что никогда не будет. Должно быть, его длительное голодание на могильных холмах что-то убило внутри, да? Тогда отсутствие голода было помилованием. Почему его желудок должен продолжать требовать внимания, если его попросту игнорируют? Пустая трата времени. Трата энергии. Только теперь ему трудно не забывать о еде, что мешает набрать желаемый вес. Он задаётся вопросом, будет ли когда-нибудь таким же сильным, каким был до могильных холмов. Скорее всего, нет — ответ, который он даёт; он неправильно исцелился. Конечно, он может ходить, но время от времени вдоль задней поверхности правой ноги возникает жгучая боль, и ему приходится прилагать усилия, чтобы замаскировать хромоту. Вещи просачиваются в голову и утекают из неё, как вода; его память всегда была плохой, но теперь ему приходится думать, не ударился ли он головой сильнее, чем предполагал. Отсутствие золотого ядра — постоянная, пустая боль за пупком. Иногда от этого появляется чувство слабости. Поэтому — нет. Нет, ему никогда не стать таким же умелым, каким он был до могильных холмов. Все это тоже понимают, и разве это не раздражает? Даже Цзян Чэн более заботлив, чем обычно, донимает его, когда он не ест, и угощает алкоголем, когда он не спит. Алкоголь — это здорово; очень здорово. Вэй Усянь пьёт большую часть времени. Он слегка размывает мир по краям. Всё болит чуть меньше, а когда он смеётся, это почти кажется нормальным. Однако даже алкоголь не может облегчить боль от осознания того, что Лань Чжань смотрит на него сверху вниз: когда Цзян Чэн прибыл на Гору Феникса на соревнования клана Цзинь по стрельбе из лука, именно его взгляд тяжелее всего давит на плечи Вэй Усяня. Они не виделись несколько месяцев — с той последней ужасной ночи, когда кровь Вэнь Жоханя запеклась под ногтями Вэй Усяня, и обвинения Лань Чжаня до сих пор звучат в ушах. По-видимому, Лань Чжань с тех пор к нему не подобрел. Он по-прежнему наблюдает за Вэй Усянем с пугающей проницательностью, и... И, ладно, может быть, он не нравится Лань Чжаню! Отлично. Отлично. Ему казалось, что он, возможно, в какой-то момент всё же нравился Лань Чжаню. Казалось, что, возможно, они были друзьями, даже если Вэй Усянь до смерти его раздражал. Они вместе учились, вместе сражались, вместе охотились, вместе убивали. Если это не могло сделать их друзьями, то ничто не могло, но теперь... Но теперь он не нравится Лань Чжаню, и в этом нет ничего такого. Вэй Усянь — убийца, мучитель, демонический заклинатель с жестоким сердцем и более жестоким ртом. Он совершал ужасные вещи, чтобы выжить. Он совершал ужасные вещи для того, чтобы мир стал более безопасным. Он совершал ужасные вещи, потому что хотел этого. Он жесток, зол и опасен. Если Лань Чжань ненавидит его за это, Вэй Усянь может понять. Временами Вэй Усянь и сам себя ненавидит. Но чего Вэй Усянь не может вынести, так это того, что Лань Чжань смотрит на него свысока. Он слабее, чем был, но не бесполезен. Кроме того, друзья или враги, они всегда будут равны — и если он совершает импульсивные поступки на соревнованиях, чтобы доказать это, кто может его винить? Он практически расхаживает с самодовольным видом, когда Лань Чжань находит его в лесу (да, он поразил все мишени с завязанными глазами; да, он в одиночку поймал треть добычи на этой дурацкой горе; да, здесь он лучший адепт, спасибо, что заметили). Лань Чжань, паршивец, не впечатлён. От этого больно. Вэй Усянь предполагал, что его будет раздражать вмешательство Лань Чжаня, порицание, непреходящая критика. Он не ожидал такой глубокой боли в груди. Когда Лань Чжань смотрит на него, его лицо бесстрастно, как и всегда, но в янтарных глазах читается неприкрытый страх. Он боится Вэй Усяня? Он боится за Вэй Усяня? От обеих мыслей на языке кислый привкус. То, что его родственной душе стоит ожидать от него самого худшего — болит где-то в сердце, и Вэй Усянь чувствует внезапную усталость. Для чего он вообще продолжает пытаться? Он никогда не понравится Лань Чжаню. После всего этого Лань Чжань никогда не будет ему доверять. Он очень ясно дал это понять, когда встал между Вэй Усянем и Цзинь Цзысюанем. Вполне возможно, Лань Чжань был прав, не доверяя ему. Может, попытки доказать, что ему можно доверять (попытки доказать, что он достоин), всегда были бесполезным занятием. Пустая трата времени на попытки. Пустая трата энергии. (Но голод по одобрению Лань Чжаня — это не то, от чего он может избавиться так же легко, как от физического голода. Это очень плохо, потому что он никогда не был знаком с таким изнурительным и чертовски бесплодным голодом).***
Могильные холмы не были предусмотрены для жизни, но Вэй Усянь привёл сюда орден. Он привёл заклинателей, целителей и беглецов. Он привёл стариков. Он привёл ребёнка. Вороны с опаской наблюдают за орденом, когда они проходят на гору, каркая друг другу и взъерошивая свои плоские, плотно прилегающие чёрные перья. Кости ломаются под каблуком Вэй Усяня, когда он идёт. Чэньцин сильно давит на бедро. Он не знает, как ему удастся сохранить жизни этим людям, но он найдёт способ. Другого выхода просто нет: выживание превыше всего. Они находят укрытие в обломках дворца. Вода внутри него мутная, с привкусом железа, но пригодная для питья — при условии того, что её сперва прокипятят. Земли не дают никакой пищи. Вэй Усянь знает, что почва должна быть полна питательных веществ, вымытых из гниющих тел, но, несмотря на это, здесь растёт чрезвычайно мало растений. Возвышающие над землёй деревья — скелетообразные ветки, на которых растут лишь орехи и похожие на бумагу семена. На кустарниках ничего нет; они не будут цвести, пока не наступит лето. Трава под ногами низкорослая, сухая и дрянная. Даже лошадям затруднительно пастись в достаточном количестве. Решение простое, как только оно приходит к Вэй Усяню. Он начинает с самой старой — гнедой кобылы, хромой на заднюю ногу, с добрыми глазами и тёплым дыханием. Как сказала бабушка Вэнь, имя её — Сихэ. Заклинатель уводит кобылу подальше от ордена, от стада, и несколько минут гладит её по шее. Он кормит её сухой травой с ладони. — Ты молодец, — ласково говорит он ей. — Ты такая молодец. Сихэ щиплет его волосы, и он смеётся. Звук искажённый и бесцветный. На мгновение он жалеет, что у него нет Суйбяня: хорошее знакомство с мечом было бы здесь утехой. Но он полагает, что всё равно не смог бы должным образом им орудовать и, к тому же, не хотел бы запачкать его своей работой. Вместо этого он взял с собой кинжал Четвёртого Дядюшки. Этого должно хватить. Он привязывает Сихэ к ближайшему дереву, и она терпеливо стоит, пока он проводит рукой по её рёбрам, нащупывая между ними пустые места. Ему не слишком хорошо знакома анатомия лошадей; он не хочет причинять ей чрезмерных страданий. Её хвост подёргивается, отгоняя мух. Кобыла переминается с ноги на ногу, на костях бёдер натягивается кожа — она уже такая тощая. Вэй Усяню стоило сделать раньше. Больше можно было бы получить. Вэй Усянь опускается на колени и другой грубой верёвкой связывает ей задние ноги. Он даже не может себе представить, чтобы у неё хватило сил далеко убежать, но он не хочет рисковать. Кобыла нервно ржёт, и он обхватывает руками её мягкую, с проседью морду. — Тише, — бормочет он, и она выставляет уши вперёд. — Тише, всё в порядке. Всё будет хорошо. Ну, он всегда был лжецом, верно? Как только Сихэ успокаивается, к ней подходит Вэй Усянь. Он достаёт из-за пояса кинжал. Сердце гулко бьётся в её груди, и Вэй Усянь прижимает к ней ладонь. Он закрывает глаза. Переводит дух. Открыв глаза, он приставляет остриё кинжала к нежной коже за передней ногой. Кобыла дёргается, но не отстраняется. Она доверяет ему. Вэй Усянь вталкивает внутрь кинжал. Она сопротивляется. О, она борется, и Вэй Усянь отшатывается и смотрит на неё сквозь пелену слёз. Она пытается убежать, но верёвка вокруг задних ног удерживает её, и она падает на бок. Лошадь не может снова встать. Она тяжело дышит, изо рта вытекает розоватая пена, а глаза бесконтрольно закатываются. Из неё густо вытекает кровь, струящаяся из груди и испаряющаяся в холодном воздухе могильных холмов. Её передние ноги подрагивают раз, два, а потом… Потом она лежит не шевелясь. Это была быстрая смерть, пускай и очень страшная, и Вэй Усянь пытается утешить себя этим знанием. Он сидит с ней, пока её кожа не начинает остывать, закрыв глаза и поглаживая мягкий мех на её морде. Затем он встаёт на колени в её крови и разбирает лошадь по частям. Он крадёт из города соль, чтобы замариновать её мясо — он отказывается растрачивать впустую любой кусок — и после этого у ордена достаточно еды. Мясо жёсткое и жилистое, и, проглотив его, Вэй Усяню хочется подавиться, но этого достаточно. Этого будет достаточно до тех пор, пока они смогут уговорить семена прорасти на почве. Должно хватить. Достаточно — это всё, о чём Вэй Усянь в самом деле может просить в подобном месте.***
Вэй Усяню никогда так не надоедали редиски. — Меня ещё никогда так не тошнило от редиски, — ноет он, откидывая рыхлую почву, когда выкапывает один из многих, многих крупных белых редисов этого урожая. — Вэнь Цин! Давай на этот раз посадим картошку. Вэнь Цин хмуро смотрит на него. Её рукава закатаны до локтей, тонкие пальцы измазаны сырой грязью. Рядом с ней собирается куча редиски (гораздо больше, чем у Вэй Усяня). — Ты знаешь, что я думаю насчёт картошки. Вэй Усянь знает. — Но, — рассуждает он, — последние несколько месяцев мы выращивали редис. Разве сейчас не моя очередь выбирать? Как насчёт этого? Как насчёт этого, Вэнь Цин? Я расчищу новый участок земли на юге, и мы сможем посадить там весь картофель, и редиски всё равно будет столько, сколько ты захочешь, здесь. — А как ты собираешься купить картофель для этой земли? — допытывается она. — На какие деньги? — На деньги с… — он слегка передёргивает всем телом, возясь с листьями на одной редиске. — На деньги с редиски. — Эти деньги нужны нам для других вещей. Нам нужна новая ткань, чтобы залатать нашу одежду, пока не похолодало. Нам нужно больше зерна. Нам нужно лекарство для Четвёртого Дядюшки. Нам нужно купить семена для большего количества редиса. Картофель нам не нужен. Вэй Усянь выдыхает через нос поток тёплого воздуха, который обволакивает его лицо. Уже холодно, и Вэнь Цин права. Здесь, в могильных холмах, будет становиться лишь холоднее, а есть вещи поважнее картофеля. — И всё-таки, — говорит он, уныло глядя на редиску. — Я начну расчищать землю сейчас. Может, мы сможем начать выращивать картофель весной? Он практически не сомневается, что она ему откажет, и он ей это позволит — в конце концов, у неё для таких вещей голова на плечах получше. Вэй Усянь, может, и умён, но Вэнь Цин умна, ответственна и осторожна. Без неё, понимает Вэй Усянь, здесь они не смогли бы выжить, не говоря уже о том, чтобы устроить свою жизнь. Он ценит её наставления, даже если эти наставления чаще всего звучат так: «Вэй Усянь, перестань быть идиотом!» Но на этот раз она встаёт и дотрагивается до его макушки. — Да, — отвечает она, и он удивлённо моргает. — Это хорошая идея. — Вэнь Цин, серьёзно? — спрашивает он, сияя от счастья. — Не заставляй меня передумать, — с оттенком сухой иронии замечает она, вымазывая грязью кончик его носа. — Поторопись и закончи уже этот ряд. Я собираюсь начать грузить повозку. Он и Вэнь Нин обедают, как только повозка загружена, салатом, естественно, из редиски, политый рисовым уксусом. Они перчёные и с хрустящей корочкой, а уксус придаёт им кислинку. Было бы неплохо, если бы Вэй Усянь не питался этим буквально каждый день в течение последнего месяца. Сейчас ему и без того тяжело заставить себя поесть, а эта безвкусная диета точно не помогает! А вот Вэнь Цин помогает. Вэнь Цин помогает крайне настойчиво, и под её пристальным взглядом они с Вэнь Нином вылизывают свои миски дочиста. Лишнюю редиску они продают в городе, а по возвращении Вэй Усянь собирает растущие на окраине могильных холмов ягоды годжи. Они с Вэнь Нином делят горсть ягод, а остальные прячут, чтобы принести Вэням. Свежие фрукты особенно тяжело добыть, и, по словам Вэнь Цин, они особенно важны для здорового питания. Особенно, в первую очередь это важно для а-Юаня, говорит она, который всё ещё растёт, поэтому первое, что делает Вэй Усянь, когда возвращается — идёт искать своего малыша! — А-Юань! — зовёт он, энергично раскачивая Чэньцин на боку. — А-Юаааань! — Сянь-гэгэ! — визжит а-Юань, бросившись бежать от бабушки Вэнь и сталкиваясь с коленями Вэй Усяня. Вэй Усянь оступается, падает на землю и наигранно стонет. Он подкидывает а-Юаня в воздух, поддерживая его вверху ногой на животе, и слушает, как тот хихикает. — Сянь-гэгэ вернулся! — Сянь-гэгэ вернулся, — подтверждает Вэй Усянь, — и ты уже победил его в битве. Воистину, ты яростный противник! А-Юань жизнерадостно ему улыбается, точно солнечный луч, и протягивает руку, чтобы с восторгом схватить его за волосы. — А! Ой, ой, ой, а-Юань, — Вэй Усянь кривит ухмылку, садится и осторожно разжимает маленькие пальчики а-Юаня, прежде чем усадить его себе на колени. — Кто тебя научил так крепко держаться? Цин-цзе? С такой хваткой нам стоит начать обучать тебя владению мечом. И, как думаешь, что бы на это сказала Цин-цзе, хм? — Да! — Хм, — Вэй Усяню не кажется, что Вэнь Цин так бы сказала, совсем нет, но хорошо, что а-Юань оптимист. — Ну, я восхищаюсь твоей верой в успех. Но, прежде чем ты побежишь доставлять мне неприятности с ней, почему бы тебе не посмотреть, что у меня есть для тебя? А-Юань вертится, поворачивается и бьёт кулаками по выцветшим одеждам Вэй Усяня. — Подарок? — Подарок, — не спорит Вэй Усянь, вытаскивая из кармана горсть ягод годжи. Несколько из них раздавились и брызнули красным соком на его ладонь. А-Юань вскрикивает от восторга. Серьёзно, от кого у него такой громкий голос! От кого у него столько энергии! — Ага, а-Юань, почему бы тебе не попробовать? Они вкусные. А-Юань хватает ягоду и запихивает в рот, радостно мыча. — Вкусно? — с надеждой спрашивает Вэй Усянь. — М-м! — подтверждает а-Юань, потянувшись за другими ягодами. Вэй Усянь позволяет ему съесть всю горсть и пользуется возможностью рассмотреть его, пока он ест. А-Юань мал для своего возраста, но в этом нет ничего необычного, говорит ему Вэнь Цин, и он не тощий. В действительности, на его щёчках ещё остаётся детская припухлость, а живот мягкий и округлый, когда Вэй Усянь тычет в него пальцем. — Сянь-гэгэ! — Просто хочу убедиться, что ты сыт, — со счастливым видом объясняет Вэй Усянь. — Мы же не можем допустить, чтобы наш а-Юань голодал, не так ли? Это тяжело — кормить орден в таких могильных холмах, и в большинстве случаев Вэй Усянь отправляется спать без ужина. Ему известно, что так делают и другие взрослые. Это сущность здешней жизни. Но а-Юань никогда не обходился без ужина — они все об этом позаботились. Если бы Вэй Усяню пришлось отказаться от каждого приёма пищи ради этого ребёнка, он бы сделал это не задумываясь. Ему невыносима мысль, что этот ребёнок (его ребёнок) будет голоден. Если ему придётся голодать, чтобы позаботиться о том, что этого не произойдёт, тогда он с радостью будет голодать. — Вот, — а-Юань пихает ягоду в лицо Вэй Усяня. — Тебе. — О, спасибо. Это очень любезно с твоей стороны! Но ты продолжай и съешь её. Я немного поел на обратном пути, так что больше не голоден. А-Юань смотрит более недоверчиво, чем имеет право любая трёхлетка. — Это правда! Почему бы тебе не спросить Вэнь Нина, если ты не веришь мне? — Дядя Нин! — кричит а-Юань в той или иной степени во всю мощь своих крошечных великолепных лёгких, отправляясь на поиски Вэнь Нина. Вэй Усянь отпускает его, со стоном поднимаясь на ноги. Вспышка боли пронзает поясницу и скользит от бедра к колену; он потягивается, пока боль не утихает. После чего идёт к ближайшему ручейку и отмывает красные пятна с рук. Весной Вэнь Цин позволит ему купить картофель и семена лотоса, и воздух будет пахнуть дождём, грязью и мягкими, растущими посевами.***
Ого, вот так неожиданность увидеть Лань Чжаня в Илине, особенно с цепляющимся за его ногу а-Юанем! Вэй Усянь ожидал — ладно, честно говоря, он никогда не думал, что снова встретит Лань Чжаня после той ночи на тропе Цюнци. И без того стало неожиданностью, что Лань Чжань тогда отступил в сторону и позволил ему спастись бегством вместе с Вэнями; очень хороший сюрприз, совсем не похожий на то, что обычно преподносят Вэй Усяню. Возможно, его родственная душа верит в него больше, чем он думал. Или, возможно, Лань Чжань попросту не мог заставить себя запачкать руки кровью Вэй Усяня. Как бы там ни было, Вэй Усянь не ожидал натолкнуться на него на территории пресловутого Старейшины Илин! Его вид здесь должен вызвать страх: кто знает, для чего он здесь? Может, Орден Лань наконец решил присоединиться к ордену Цзинь в уничтожении остатков Вэнь. Может, Лань Чжань — вестник дурных новостей. Может, Лань Чжань передумал и пришёл убить Вэй Усяня, прежде чем он сможет стать ещё более могущественным, как должен был сделать все эти несколько месяцев назад. Но... Но, увидев сейчас Лань Чжаня, Вэй Усянь не может чувствовать ничего, кроме наслаждения. К тому же, лицемерно так сильно сомневаться в Лань Чжане! Он никогда не давал Вэй Усяню повода ему не доверять. Конечно, по многим вопросам они расходятся во мнениях, и Лань Чжань ясно высказался в своих критических замечаниях последних решений Вэй Усяня, но на самом деле он никогда не пытался его остановить. Он всегда уважал выбор Вэй Усяня, независимо от того, одобрял его или нет. Почему это должно было измениться? Более того, наблюдать, как а-Юань вот так обнимает Лань Чжаня, так мило, что Вэй Усяню кажется, что он и впрямь может умереть. Вэй Усянь на мгновение задерживается, чтобы запечатлеть этот образ в памяти, с широкой улыбкой на лице, прежде чем наконец отправиться на спасение своего старого друга из смертельной хватки ревущего четырёхлетнего малыша. Он останавливается перед Лань Чжанем, сцепляя руки за спиной и наслаждаясь мимолётной вспышкой удивления, пробежавшей по лицу Лань Чжаня, когда их взгляды пересекаются. Он неплохо выглядит (хотя и несколько напуган прилипчивым ребёнком Вэй Усяня), и это знание внутри Вэй Усяня что-то успокаивает. Лань Чжань всегда должен быть счастлив. — Лань Чжань! Какое совпадение, — произносит он, как только отогнал скопище людей от Лань Чжаня и а-Юаня. — Что ты делаешь в Илине? — Ночная охота, — отвечает Лань Чжань, всё ещё пристально глядя на Вэй Усяня с, честно говоря, неприятным прожиганием. Вэй Усянь, избегая этого, смотрит на а-Юаня. — Я просто проходил мимо. Фух! Ну прямо как гора с плеч. Лань Чжань пришёл не для того, чтобы его убить, или навредить Вэням, или предупредить его о том, что другие собираются навредить Вэням. Лань Чжань даже не сердится на него! Как необычно. Большинство людей, если они не Вэни, чаще всего высказывается в гневной форме, когда он рядом. Когда становится ясно, что Лань Чжань не собирается тут же начать его ругать, Вэй Усянь позволяет плечам расслабиться и снова улыбается Лань Чжаню. Лань Чжань открывает рот, а затем делает что-то совсем не похожее на Лань Чжаня и заминается. Долю секунды спустя он говорит: — …ребёнок. — О! — Вэй Усянь приседает на корточках, оттаскивая а-Юаня от ноги Лань Чжаня и беря его на руки. А-Юань цепляется за него, всхлипывая, и утыкается своим отвратительно сопливым лицом к шее Вэй Усяня. — Ну, разумеется, он мой. Я сам его родил! Лань Чжань вздыхает, потому что, очевидно, он самый навязчивый человек на свете. — Эх, Лань Чжань, даже не смеёшься, серьёзно? — Вэй Усянь встаёт, поддерживая а-Юаня за бедро. — Что ты сделал, чтобы он заплакал? — Я ничего не сделал. Вэй Усянь потирает нос, задумчиво хмыкая. — У тебя очень красивое лицо, но а-Юань слишком мал, чтобы понять разницу между красивым и страшным. Всё, что он знает, это то, как сурово ты смотришь, — Лань Чжань бросает на него острый взгляд, и Вэй Усянь делает вид, что перепугался. — Ах! Видишь, Лань Чжань, вот так! Если ты будешь так на меня смотреть, то и я разрыдаюсь. Проходит ещё несколько минут (и ещё несколько игрушек, любезно предоставленных кошельком Лань Чжаня), прежде чем слёзы а-Юаня утихают. После этого Вэй Усянь тащит их в ближайший трактир. У него не так много денег, это правда, но достаточно, чтобы угостить Лань Чжаня и а-Юаня. Вэнь Цин, может, и разозлится на него, но Вэй Усянь к этому привык, и она не откажет едва ли в единственном обеде с Лань Чжанем, не после почти года разлуки. Сунув меню в руки Лань Чжаня, Вэй Усянь с удовольствием истинного альтруизма говорит: — Давай, заказывай. Взгляд Лань Чжаня мельком пробегает по меню, после чего мужчина снова подталкивает его к Вэй Усяню. — Ты заказывай. — Лань Чжань. Я хочу тебя угостить, поэтому, конечно же, ты заказываешь. Заказывай, что тебе нравится. Не будь таким вежливым. В конце концов, не так уж и часто Вэй Усяню удаётся побаловать людей — он использует эту возможность, когда может! — Мгм, — Лань Чжань наклоняет голову, а затем подзывает трактирного слугу. — Мапо тофу, кисло-острый рыбный суп и капустные клёцки, пожалуйста. Для ребёнка суп из чёрного кунжута. — Неплохо, — замечает Вэй Усянь, подперев подбородок рукой и широко улыбнувшись Лань Чжаню. — А я-то думал, что вы, из Гусу, не можете вынести специи. Лань Чжань издаёт тихий, ничего не выражающий звук и обращает внимание на а-Юаня, который начал раскладывать свои игрушки: бумажные бабочки, деревянные мечи, глиняные куклы. Несколько мгновений он смотрит на них, похоже, довольствуясь подсчётом своих сокровищ, а затем тянется к бабочкам. Выбрав игрушки, он сдвигается в сторону и прилипает к боку Лань Чжаня. Этим движением мальчик толкает локоть Лань Чжаня, и чай проливается через край аккуратно поставленной чашки. — А-Юань, — говорит Вэй Усянь с резким присвистом. — Иди сюда. А-Юань смотрит между ними, наморщив лоб. — Иди сюда, — повторяет Вэй Усянь. — Если будешь там сидеть, будешь мешать. К удивлению Вэй Усяня, Лань Чжань качает головой. — Нет. Пускай сидит. Между рёбрами Вэй Усяня расцветает что-то тёплое и успокаивающее. Он вертит палочками, не желая отрывать взгляд от картины, которую те создают вдвоём: Лань Чжань, спокойный и безупречный, к которому охотно пристаёт милый, непослушный малыш Вэй Усяня. — Кто с молоком — тот мать, — поддразнивает он, — а кто с золотом — тот отец, да, а-Юань? А-Юань, не обращающий внимания на его слова, начинает невнятный разговор между своими бабочками. Когда приносят еду, Вэй Усянь с удовольствием уплетает её за обе щёки. Он уже давно не ел в трактире — горячей еды с настоящими специями и без редьки! — и он понимает, что нужно есть, когда есть возможность. Острый, горячий вкус проносится по языку, и он с наслаждением проглатывает огромную порцию тофу. Пища тяжелеет в желудке, согревая изнутри; трудно сказать, когда он наелся. Он съест столько, сколько сможет. Кто знает, когда ещё представится такая возможность? Лань Чжань ест медленнее, оставляя большую часть мапо тофу и рыбного супа Вэй Усяню. Заклинатель подталкивает миску с супом из чёрного кунжута к а-Юаню, который осторожно откладывает своих бабочек в сторону и тянется к ложке. Мальчик неуверенно помешивает суп, поглядывая сначала на Вэй Усяня, а затем на Лань Чжаня. — Ну же, — подбадривает Вэй Усянь, — твой новый отец купил его для тебя. Суп вкусный. Лань Чжань не отвечает, потому что во время еды нельзя разговаривать, но всё-таки кивает в знак согласия. Поэтому а-Юань зачёрпывает ложку супа в рот, и его глаза расширяются. Вэй Усянь полагает, что это самый сладкий суп, который тот когда-либо пробовал. Мальчик торопливо проглатывает ещё одну порцию, вылизывает ложку дочиста и возвращается за добавкой. Вэй Усянь с удовлетворением наблюдает за ним; он испытывает глубокое довольство, видя, как его малыш хорошо ест и ему это нравится. Затем, поскольку а-Юань — лучший мальчик на свете, он подталкивает миску с супом к Вэй Усяню. — Сянь-гэгэ, ешь. Как может Вэй Усянь отказать этой маленькой грустной мордашке? Он пробует немножко супа, его зубы щёлкают о ложку — суп сладкий, насыщенный, ореховый. Он напоминает ему булочки с чёрным кунжутом, которые он всегда ел в Юньмэне, и с внезапным приливом тоски скучает по дому. А-Юань издаёт вопросительный звук, придвигая миску ещё ближе, и Вэй Усянь тихо смеётся, прежде чем сказать: — Да, он очень вкусный, а-Юань. Значит, ты знаешь, что значит сыновья почтительность. — Разговоры во время приёма пищи запрещены, — говорит Лань Чжань, потому что у него срабатывает рефлекс. Затем, ради а-Юаня, он добавляет: — Не разговаривай во время еды. А-Юань бросает один раз на него беглый взгляд, после чего наполняет рот супом и больше не произносит ни слова. — Серьёзно? — поражённо спрашивает Вэй Усянь. Сыновья почтительность, мать его! Он берёт все свои слова обратно. — Серьёзно? Лань Чжань! Как такое возможно? Он слушается меня, только когда я повторяю, но после всего одного раза он делает всё, что ты скажешь. — Разговоры во время приёма пищи запрещены, — повторяет Лань Чжань, безразличный к нынешнему родительскому кризису Вэй Усяня. Наверняка он мечтает, чтобы Вэй Усянь слушался хотя бы наполовину так же хорошо, как и а-Юань! — Тебе тоже. Вэй Усянь стонет, растягиваясь поперёк стола и сбивая локтем миску. Лань Чжань смотрит на него сверху вниз, невпечатлённый. — Ты в самом деле не меняешься, хм, — комментирует Вэй Усянь, подперев лицо рукой и потянувшись к алкогольному напитку. И правда, Лань Чжань не изменился. Он был таким же с тех пор, как Вэй Усянь его знал. Безмолвный, спокойный и здравомыслящий: один из немногих надёжных факторов в хаотичной жизни Вэй Усяня. К несчастью, при этом заклинатель погряз в таком количестве правил, что удивительно, как он вообще может идти своей собственной жизнью большую часть времени! Но… Он опускает взгляд на их стол, на расставленные острые блюда и бумажную бабочку, сидящую на запястье Лань Чжаня. Всё иначе. Прежний Лань Чжань никогда бы, думает он, не стал бы есть мапо тофу рядом с порицаемым Старейшиной Илин или терпеть прилипчивого ребёнка, вцепившегося в его одежды. Этот Лань Чжань не остановил его на Тропе Цюнци. Может, в конце концов, он не такой уж и неприспособленный, хм? — Эй, Лань Чжань, — привлекает он внимание, отрываясь от стола и снова садясь прямо. — Наконец-то я встретил того, кого знал раньше, что не пытается меня избегать. Последние несколько месяцев здесь было так скучно. Может, снаружи произошло что-нибудь интересное? И Лань Чжань — упрямый, послушный, строгий Лань Чжань, — не затыкает его снова. — Что, — спрашивает он, откладывая палочки, — можно считать интересным?***
Последний приём пищи Вэй Усяня — варёный картофель, суп из корня лотоса и клейкий рис. Четвёртый Дядюшка сварил собственный алкоголь, и Вэй Усянь с жадностью вливает его в себя, запивая ужин. Он обжигает язык, и от алкоголя мир кажется более славным. Он ест с Вэнь Цин с одной стороны и с Вэнь Нином с другой. Маленький а-Юань сидит напротив него, на коленях бабушки Вэнь, и играет с бумажными бабочками, которые ему купил Лань Чжань. Мальчик измазывается едой. Вэй Усянь, смеясь, тянется к нему, чтобы вытереть рот и пальцы малыша. Его последняя трапеза очень счастливая.***
Когда Вэй Усянь умирает, его желудок полон крови.