Яд моих снов

      Тишину между стоящими рядом людьми нарушала беспрерывная беготня пассажиров, следующие одно за одним объявления, разносившиеся эхом по всему терминалу, шум взлетающих самолётов, но Жану всё равно казалось, будто они стоят в вакууме. Чувство неловкости и беспомощности не покидало его с того дня, как около трёх недель назад Эрен, ни живой, ни мёртвый, появился на пороге его квартиры и бесцветным голосом попросил: «Можно я поживу у тебя?».       После поступления в магистратуру Кирштайн решил, что в общаге жить уже несолидно, да и надоело порядком, поэтому снял небольшую квартиру недалеко от универа. Он надеялся, что если Микаса когда-нибудь решит навестить брата, то сможет остановиться у него, только не ожидал, что вместо девушки снова получит в соседи её брата, причём в весьма неживом состоянии. Жан пытался расспросить, что у них с Леви случилось, но парень удостоил его лишь кратким: «У нас с ним всё». Кто бы сказал Кирштайну, что он будет искренне расстроен этой новостью, фыркнул бы ему в лицо. Только сейчас ему было как-то совсем не до шуток.       Какие бы события ни происходили, они с Йегером всегда могли поделиться всем друг с другом. Но сейчас Эрен закрылся в себе, стал мрачным, молчаливым, безразличным ко всему, будто это и не он вовсе. Жан видел, что внутри него кипит буря, которую тот пытается усмирить, но никак не может. Парня начинало пугать то, с каким остервенением Йегер завязывал шнурки, стягивал волосы, затягивал галстук, будто пытался затянуть на шее петлю. То ли он хотел понять, чувствует ли всё ещё что-нибудь, то ли пытался заглушить душевную боль физической, но смотреть на это становилось жутко.       Первый проблеск среди непроглядных туч, нависших над Йегером, мелькнул неделю назад, когда парень, придя с работы, сказал, что все вопросы по переводу улажены. Он буквально вздохнул с облегчением, когда подтвердился его переезд в другой город. И дело вовсе не в новой должности, прибавке к зарплате, новых впечатлениях. Жан понимал, что Эрен просто хочет сбежать оттуда, где может в любой момент встретиться с ним. И, похоже, под эту категорию в понимании Йегера попадал не только деловой центр, но и весь Митрас.       Жан не знал, правильно ли поступает его друг, но глядя на то, как при мыслях о переезде тучи над ним немного рассеивались, решил, что так действительно будет лучше. И всё же его мысли продолжали бередить сомнения. — Эрен, ты уверен, что правильно делаешь? — наконец спросил Жан то, что вертелось у него на языке последние несколько дней.       Возможно, стоило вытрясти ответы из Йегера несколько раньше, а не за час до вылета. Но как из него что-то трясти, если он выглядит так, будто достаточно один раз дунуть, чтобы душа вылетела из тела? — Если честно, Жан, я уже вообще ни в чём не уверен, — бесцветным голосом отозвался Эрен, также глядя затуманенным взглядом в огромное панорамное окно. — Но оставаться здесь не хочу. — Слушай, не порол бы ты горячку. Не первый же раз вы ссоритесь, а? — Кирштайн не смог скрыть в голосе нотку надежды.       Ведь если всё не так уж плохо, то друг, возможно, не уедет жить в другой город, а помирившись со своей половиной, вновь станет прежним — живым и весёлым. — Ты прав, не первый, а последний, — взгляд парня упёрся в собственные, лежащие на перилах руки и застыл, будто он слишком глубоко задумался. — Да брось, ты же любишь его, — отчего-то совсем тихо заговорил Кирштайн, будто речь шла о чьём-то секрете. — На тебе лица нет с тех пор, как ты приехал тогда ночью и за три недели ни разу не улыбнулся. Тебе хреново без него. — Жан, ты даже не представляешь, как мне хреново, — ответил Эрен, впервые с той ночи заговорив о своих чувствах. — Так, может, ну её, эту гордость? Позвонил бы ему. — Нет, это ничего не изменит, — парень покачал головой, едва ли не усмехнувшись тому, как, по мнению друга, всё было просто. — Я ему не нужен. — Знаешь, я, может, не очень умный, но точно не слепой. Он тебя тоже любит, я же видел... — робкую надежду переубедить Йегера сдуло, словно пух одуванчика порывом ветра, когда тот не дал Кирштайну договорить. — Жан, не надо, — парень сжимал челюсти и хмурился, будто внутри его съедала нестерпимая боль. — Иногда одной только любви бывает недостаточно.       Кирштайн открыл было рот, чтобы возразить, но глядя на непривычно серое лицо друга, его понурые плечи, понял, что никакие слова сейчас не помогут. Может быть, им обоим нужно немного времени? Так ведь бывает: расходятся, а потом снова сходятся, понимая, что не могут друг без друга. Эрен вот точно из этой серии. Ему уже хватило этих нескольких недель без Леви, чтобы заскучать и захотеть всё вернуть. Упиралось всё только в его упрямство, и тут уж ничего не попишешь. Главное, чтобы сейчас от тоски не загнулся, и хотя бы в этом Жан в состоянии ему помочь. Парень внезапно ощутил себя отчасти виноватым в их размолвке, хоть и весьма косвенно. — Ты прости меня, ладно? — потупил он взгляд, делая вид, что рассматривает свои ботинки. Никогда он не любил извиняться. — Я не поддержал тебя, когда было нужно. Тошно от этого. — Забудь. Всё будет нормально, Жан, не парься, — Йегер попытался улыбнуться, но вышло до того вымученно, что лучше бы он этого не делал. — Может, всё-таки не будешь торопиться с переездом? У тебя ещё универ.       Эрен же не настолько импульсивный, чтобы из-за расставания, хоть и болезненного, бросать учёбу? — Закончу как-нибудь, — Йегер равнодушно пожал плечами. — Буду иногда прилетать, сдавать задания. Хорошо, что лететь всего чуть больше часа.       Жан немного нахмурился и почесал затылок. Он говорил так, будто уже думал о том, как будет доучиваться. Хороший знак. Заметив задумчивое выражение на лице друга, Эрен слегка пихнул его локтем, отвлекая от дум и очередных попыток уговорить его остаться. — Поверь, будет лучше, если я уеду, — непонятно, кого больше он хотел убедить — Жана или себя. — Улажу все формальности на работе, найду какое-нибудь жильё, на следующих выходных вернусь, заберу машину и остальные вещи.       Жан задумчиво кивнул заранее оговорённому плану, но внезапно решил внести в него свои коррективы. — Я поеду с тобой, — Эрен так удивился, что даже поднял на него глаза, впервые за весь разговор. — В дороге веселее, с вещами помогу и вообще обустроиться. С работой сейчас всё равно тухло, так что поживу там первое время, а потом вернусь.       Жан знал, что Йегер и сам со всем справиться, но вдруг понял, что просто не может оставить его сейчас одного. Наверное, если бы Кирштайну было также хреново, он бы хотел, чтобы кто-нибудь был рядом, тем более лучший друг. — Спасибо, Жан, — тихо произнёс Эрен, не пытаясь отговорить друга от этой идеи, и Кирштайн понял, что оказался абсолютно прав. Как бы Йегер ни держался, сейчас ему как никогда нужна поддержка. — Ты ведь понимаешь, что будешь по нему скучать? — со стороны Жана это была вовсе не издёвка, а последняя попытка подтолкнуть друга к тому, с кем он был счастлив. — Я уже по нему скучаю, — еле слышно ответил Эрен, ощутив, как внутри всё снова сжалось в тугой узел.       Заставив себя проглотить ком, вставший поперёк горла, парень выпрямил спину и расправил плечи. — Скоро уже посадка, поезжай, а то в пробку попадёшь, — парень взглянул на друга, надеясь, что тот не сочтёт, будто его выпроваживают. — Ладно, — немного поколебавшись, согласился Жан и обнял Йегера, хлопнув его пару раз по спине. — Напиши, как прилетишь. — Хорошо. — Давай, Смертник, — Кирштайн хлопнул друга по плечу и, на секунду засомневавшись, стоит ли ему остаться подольше, всё же направился к выходу, ещё раз махнув рукой на прощание.       Когда широкая спина Жана скрылась за поворотом, плечи Эрена снова опустились, а взгляд затуманился. Хоть друг и пытался помочь, но по ощущениям Йегера он не давил, а просто танцевал на самой больной мозоли. Парень знал, что рано или поздно придётся поговорить, и всё же по наивности решил, что сможет избежать упоминания о том, что сдавливало грудь стальными тисками и не давало нормально дышать.       Нет, Эрен не умрёт без него, но боль, которую он причинил, останется с ним очень надолго, возможно, навсегда. Запустив пальцы во внутренний карман парки, Йегер извлёк небольшой прямоугольник из плотной бумаги. С фотографии, изображённый крупным планом, на него смотрел лихой парень примерно его возраста. Блестящие на солнце чёрные пряди, немного свисающие на глаза, острый, упрямый подбородок, лежащие на руле мотоцикла перекрещённые руки, затянутые в чёрную кожу с тёмно-зелёными вставками, цепкий, пронзительный взгляд с серебряным отливом. Это была любимая фотография Эрена.       Он нашёл её под шкафом в гардеробной, когда впервые после переезда занимался уборкой. Видимо, она вылетела из общего конверта, когда парень уронил коробку с его личными вещами. Йегер сначала хотел вернуть находку хозяину, но, поддавшись соблазну, спрятал у себя и с того самого дня в тайне бережно хранил.       Эрен привычным жестом прошёлся пальцами по глянцевой поверхности, сделал глубокий вдох и, зажмурившись, схватился двумя руками, чтобы разорвать пополам. Уголки смялись, зажатые в ладонях, по середине появился залом, сверху по линии сгиба поползла трещина. Ещё одно усилие, и с дурацкой карточкой будет покончено. Он почти уговорил себя, что сможет это сделать, но в последний момент пальцы разжались сами собой и принялись трепетно разглаживать помятое фото. Разве он может порвать своё собственное сердце? Осторожно отряхнув изображение от невидимой пыли, Эрен бережно убрал его обратно в карман и поспешил к своему выходу, когда объявили начало посадки.       Возможно, сбежать в другой город — это не лучшее решение всех проблем, но другого Йегер просто не знал. Что ещё остаётся делать, когда прежняя жизнь лежала в руинах, покрываясь пылью, и построить что-то заново из разбитых кирпичей уже невозможно? Эрен не пытался обмануть себя, полагая, что с переездом у него начнётся совершенно новая жизнь. Нельзя сбежать от себя, сменив одно место на другое. Но на новом, чистом месте проще попытаться что-нибудь построить, чем бесконечно разгребать завалы из того, что осталось от некогда целостной и счастливой жизни.       Йегер сам виноват, что упустил момент, когда всё начало рушиться. Хотя вряд ли бы он смог что-то сделать. Если этот упрямец что-нибудь втемяшивал себе в голову — всё, кончено. Проще научить лягушку танцевать «Лебединое озеро», чем переубедить его в чём-то. Он оказался даже более упрямым, чем Эрен. Ведь Йегеру не хватило упрямства даже отстоять их отношения. А, впрочем, какой был в этом смысл, если за него уже всё решили и даже не хотели слушать?       Возможно, Эрен бы попытался ещё побороться за него, если бы ему не показалось, что он говорит с отцом. Всё та же абсолютная уверенность в своей правоте и полное отсутствие понимания и уважения. Именно этот упрямец научил Эрена ценить и уважать самого себя, а потому на подобное отношение парень уже был не согласен. Именно потому, что его мнение ни во что не ставили, Йегер разорвал все контакты с отцом. И пусть ему было в тысячу раз больнее, с упрямцем пришлось поступить так же.       В ушах то и дело эхом звучали его слова, обрушившие небо над головой парня: «Я не люблю тебя, уходи». Эрен знал, что это враньё, и оттого боль казалась ещё острее. Если бы он не любил, то не отпустил бы его, оставив при себе, как диковинную зверюшку. Вот только самого Йегера он забыл спросить. Как всегда, решил всё сам, полностью пренебрегая доверием и почитанием парня. Но почему? Ведь раньше он таким не был.       Эрен помнил его внимательным и заботливым, понимающим и нежным, пусть даже ни один эпитет не дотягивал до общепринятого смысла. Быть может, порой он проявлял чувства странно и неумело, но оттого они были для парня ещё ценнее. Вот только все старания пошли прахом. Зачем Эрену человек, который совершенно его не ценит и не разделяет стремлений, даже если этот человек горячо любим?       Несмотря ни на что, парень всё равно продолжал любить его. Только теперь это была уже не пылкая юношеская любовь, а потрёпанная болью и временем глубокая привязанность. Эрен не сомневался в том, что никогда уже не сможет от неё избавиться полностью. Со временем вместе с болью она осядет на самое дно в сердце и останется там лежать неподъёмным камнем, не давая какой-либо другой любви проникнуть так же глубоко. Йегер злился, понимая, что больше никого так не полюбит. Этот упрямый осёл просто избавился от него, а парень всё равно не мог разорвать ту крепкую нить, что привязала их друг к другу.       Первым делом Эрен хотел повесить в своей новой, ещё несуществующей квартире грушу, назвать её его именем и колотить каждый день, до тех пор, пока не заноют мышцы. А потом обнимать её, раз за разом прокручивая в голове их последний разговор, и думать, что же он должен был сделать, чтобы не допустить такого исхода.       Рука машинально метнулась к внутреннему карману с помятой фотографией внутри. Хорошо, что он не знает, что Эрен украл его фото, иначе потребовал бы вернуть. Как бы парень ни хотел избавиться от боли и от того, что о ней напоминает, подумав теперь, что мог лишиться фотографии, он ощутил на мгновение сковавший всё тело страх. Может, Йегер скрытый мазохист, иначе почему его так и тянет снова взглянуть на того, кто так жестоко поступил с ним?       Так или иначе парень решил, что не будет пускать сопли и раскисать из-за расставания. Разве что на выходных, дома, за закрытыми дверями, чтобы никто не видел, как ему плохо. Остальное же время он посвятит возможности наладить жизнь в новом городе. Пускай будет сложно совсем одному, но это даже на пользу, ведь тогда не будет времени думать о том, о ком лучше поскорее забыть. Может, когда-нибудь и удастся его забыть, хотя бы отчасти. С глаз долой — из сердца вон. Так ведь говорят?       К железным воротам небольшого, но уютного дома неспешно подполз чёрный внушительных размеров джип, скребя шипами по мокрому асфальту. Из машины вышли двое: высокий светловолосый мужчина в дорогом пальто и среднего роста шатенка в очках. Подойдя к калитке, женщина по-хозяйски открыла её собственным ключом, и пара проникла во двор. Со входной дверью в дом нарушительница покоя хотела проделать то же самое, но даже спустя три положенных оборота ключа в скважине дверь не открылась. — Изнутри заперся, — бросив взгляд на своего спутника, заключила женщина.       Блондин сильнее нахмурил густые брови и, подойдя ближе, совсем не вежливо стал колотить по двери немаленьким кулаком. — Аккерман, открывай, мы знаем, что ты дома, — пробасил он на всю округу, продолжая стучать по железной поверхности.       Прошло несколько минут, но никакой реакции от окопавшегося в доме хозяина не последовало. — Я сейчас дверь выломаю, открывай! — гаркнул мужчина и сделал шаг назад, когда по ту сторону наконец послышалось копошение. — Выломаешь — новую купишь, — из-за приоткрывшейся двери раздался знакомый раздражённый тон и показалось недовольное бледное лицо. — Чего разорался? — Аккерман, ты вообще охренел? — кажется, Эрвин никогда так на него ещё не злился. — На работу не являешься, так хотя бы на звонки отвечай! — Вот именно! — вклинилась Ханджи, эмоционально размахивая руками. — Почему у тебя отключён телефон? Я уже раз двести пыталась позвонить! — Он затем и отключён, чтобы не дозвонилась, — безразлично фыркнул мужчина, не впечатлённый праведным гневом друзей. — Леви, давай уже завязывай со своей депрессией, сколько можно киснуть? — Смит досадливо развёл руки, искренне не понимая, как железный Аккерман мог так легко сломаться. — Когда ты выйдешь на работу? — Эрвин, да подожди ты со своей работой! — Зое больно пихнула его локтем за такую бестактность. — Он уехал? — не обратив внимания на подругу, спросил Леви, обращаясь к Смиту. — Ещё неделю назад, — ответил тот, сообразив, о ком идёт речь. — Значит, в понедельник выйду. Это всё?       Узкий проём, в котором помещалось только бледное лицо, начал становится ещё у́же, и Эрвину пришлось просунуть ногу, чтобы Аккерман не захлопнул дверь перед их носами. — Нет, не всё, — упрямо буркнул он и поежился, стоя на промозглом мартовском ветру. — Может, впустишь нас в дом? — Пожалуй, нет, — если бы не ботинок Смита, дверь захлопнулась бы в ту же секунду. — Так-то ты со старыми друзьями? — слегка обиженно отозвался Эрвин и, не дожидаясь, когда их соизволят впустить, ввалился в дом. — Я вас не приглашал, — шипел хозяин жилища, глядя на непрошенных гостей. — Переживёшь, — сердито бросила Ханджи, пытаясь отогреть дыханием заледеневшие пальцы. Начало весны в этом году выдалось на редкость холодным и ветреным.       Пройдя в гостиную под прожигающие взгляды Аккермана, пара его друзей на секунду замерла на пороге. Пыль, разбросанные вещи, использованные тарелки на журнальном столике, грязь. Они точно не ошиблись домом? Даже будучи при смерти и совсем обессилен, Леви никогда не допустил бы такого беспорядка. Плохо, это очень плохо. — Может, объяснишь, наконец, что у вас произошло? — потребовал Эрвин, по-хозяйски усевшись в кресле. — Почему Эрен вдруг чуть ли не умоляет меня перевести его в Стохес? И почему ты сначала просишь, чтобы я без вопросов подписал его заявление, а теперь ведёшь себя, как депрессивный подросток? — С какого хера я должен что-то объяснять? — Аккерман зло сверкнул глазами, скрестил руки на груди и, подперев стену, застыл в самой упрямой позе. — С того, что мы вообще-то волнуемся за тебя и, похоже, не зря. Что это за бардак? — спросила женщина, отчитывая его, и, принюхавшись, помахала рукой, чтобы отогнать от себя то, что учуяла. — И что за запах? Ты курил? — Курил, и что? — Леви поднял на неё равнодушный взгляд, в котором читалось: «Ну и что ты мне сделаешь? Отшлёпаешь ремнём по заднице?». — Ты же бросил после... — Смит вовремя прикусил себе язык, едва не сболтнув лишнего, — после гонок.       Их общий друг Фарлан яростно пытался отучить Аккермана от этой мерзкой привычки, но тот только фыркал и отмахивался от него. Однако после аварии Леви резко завязал с курением, лишь однажды пояснив своё решение коротким: «Он бы этого не хотел». Теперь он снова взялся за старое, и для Ханджи с Эрвином это был даже не звоночек, а настоящий набат. Аккерман никогда не идёт на поводу у своих слабостей, избавляясь от них благодаря железной воле. Только, похоже, его последняя зеленоглазая слабость оказалась сильнее всех прочих и даже сильнее самого Леви. — Как бросил, так и начал, — буркнул мужчина, игнорируя обеспокоенные взгляды. — Леви, что ты сделал? — в тихом голосе Ханджи послышались настороженность и тревога. — Подстригся. Не нравится? — оскалился Аккерман, с раздражением понимая, какой ответ от него хотят услышать.       Заметив злую насмешку, Зое резко вдохнула и сжала кулаки. — Почему Эрен уехал? — прикрикнула она, теряя терпение. — Потому что я прогнал его, — маска равнодушия дала трещину, и Леви тоже повысил голос. — Зачем? — осторожно спросил молчавший до сего момента Эрвин.       Ханджи едва не застонала в голос, когда, услышав Смита, Аккерман инстинктивно вновь закрылся внутри себя за семью замками. — Затем, чтобы ты спросил меня об этом, — проворчал Леви, пытаясь напустить жути недоброй, кривой усмешкой.       Зое обречённо выдохнула, в очередной раз подумав, что не нужно было брать с собой Эрвина. Они, конечно, с Леви хорошие друзья, но мелкий упрямец никогда не позволит Смиту увидеть, как ему на самом деле плохо. Показать свои истинные чувства он мог только Ханджи или Эрену. Многозначительно указав Эрвину взглядом на окно, женщина лишь закатила глаза, когда получила в ответ непонимание и растерянность. Мужчины и правда не понимают никаких намёков. — Эрвин, — чуть более ласково, чем обычно, обратилась Зое, — будь добр, поезжай, купи нам кофе. У Аккермана его точно нет, а я с утра выпить не успела. Голова не варит.       Женщина слегка помассировала пальцами висок, будто пытаясь прогнать невидимый туман из головы. Смит понимающе кивнул и, проходя мимо Ханджи, тихо шепнул ей на ухо: «Позвони потом». Зое готова была взять свои слова обратно, Эрвин абсолютно точно понял, что от него сейчас требовалось — уехать отсюда и не мешать.       Когда за мужчиной хлопнула дверь, Леви невесело усмехнулся, явно не оценив спектакль. — Артисты хреновы, — пробормотал он и, неохотно оторвавшись от стены, поплёлся на кухню. — Других не завезли, — Ханджи последовала за ним, с удивлением обнаружив, что Аккерман делает для неё кофе.       Видимо, банка осталась от Эрена, потому как Леви в жизни бы не купил напиток, который не пьёт сам. — Может, хотя бы теперь ты расскажешь, что у вас произошло? — аккуратно, стараясь лишний раз не давить, спросила Зое, присаживаясь за стол. — Я выгнал его, — ответил мужчина, повернувшись к ней спиной. — Это я уже поняла, — слегка раздражённо бросила Ханджи, когда расслышала в голосе друга смешок. — Вижу ты собой доволен.       У женщины даже зачесались руки от желания врезать упрямому придурку, которого называет другом, но усталый вздох и тихий голос вмиг остудили её пыл. — Мне плохо без него. Так плохо, что повеситься охота. Хочу, чтобы он вернулся, — неожиданно признался Леви, в душе ненавидя себя за эти слова.       Ханджи вдруг поняла, что в том смешке сквозило отнюдь не веселье, а отчаяние. Какой же он всё-таки идиот. — Так сделай что-нибудь, пока не поздно. Я уверена, ему тоже плохо, — запальчиво начала убеждать подруга. — Забудь ты свою гордость, позвони ему, извинись, скажи, что любишь... — Нет, — упрямо и безапелляционно отрезал мужчина. — Я не для того разыгрывал из себя последнюю сволочь, чтобы через месяц приползти к нему обратно. — Знаешь, я вообще не понимаю, зачем ты это сделал. — А ты зачем Моблита отшивала? — Аккерман вдруг резко повернулся, с упрёком уставившись на подругу. — Сколько раз он перед тобой на коленях ползал, помнишь? Что ты мне говорила? Что ему будет лучше без тебя, поэтому не смей мне читать нотации. — Нет, посмею, — Зое тоже умела быть очень упрямой. — Знаешь, почему? Потому что каждый раз, отказывая ему, я ошибалась, понятно? — даже Леви заметил, что эта откровенность далась Ханджи совсем не просто. — Моблит смог обо всём забыть, кажется. Сможет ли Эрен, я не знаю. Поэтому, пока ещё не поздно, позвони ему. — Нет. Я никогда бы не простил себя, если бы не отпустил его, — Аккерман обхватил себя руками, будто пытался согреться, хотя в доме было очень тепло. — Мне нечего ему предложить. Не хочу, чтобы он пожалел, что остался со мной.       Ханджи вслушивалась в сочащиеся болью слова, едва удерживала себя от того, чтобы с досады хлопнуть ладонью по лицу. Он так убеждён в своей правоте. — Поэтому ты выбрал за него, — скептически вскинув бровь, подытожила Зое. — Леви, «выгнать» и «отпустить» — это не одно и то же, ты ведь в курсе? — Аккерман в ответ только фыркнул и отвернулся, нахмурив тонкие брови. — Если любит, то он будет жалеть лишь о том, что вы расстались. А он тебя любит. Понятия не имею почему, но любит. — Чья бы корова мычала, — парировал мужчина, намекая, что и сама Ханджи тот ещё «подарочек». — Вот именно, послушай человека, который уже не раз совершал эту ошибку. Дай ты ему самому решить, чего он хочет. — Поздно, — Аккерман упрямо покачал головой, — я не сдержал обещание, он меня уже не простит. — Ну почему ты такой дурак? — Зое едва не разлила кофе, всплеснув руками. — Ты же до конца жизни будешь жалеть о том, что сделал. — Зато, возможно, Эрен жалеть не будет. — Очень в этом сомневаюсь, — не согласилась с Леви подруга, уверенная, что мальчик уже сейчас жалеет об этом разрыве. — Да брось, он бы всё равно меня бросил, — губы Аккермана дрогнули в жутковатой ухмылке, а в глазах мелькнула некая обречённость, заставившая Ханджи насторожиться. — Почему? — Потому что все меня бросают, — хмыкнул Леви, уставившись взглядом в никуда. — Отец ещё до рождения, мать, дядя, Изабель, Фарлан. Я никому не нужен.       Женщина лишь сжала зубы, услышав подобное заявление. Столько лет прошло, а Аккерман внутри всё такой же неуверенный, одинокий и ранимый, хоть снаружи и оброс стальной бронёй. Да, пожалуй, после всего, что с ним уже произошло, Леви имеет право бояться с кем-то сблизиться. Но ведь он смог побороть этот страх, смог подпустить к себе Йегера, и всё было прекрасно, как вдруг он снова включил параноика.       Зое не знала наверняка, давал ли Эрен повод для подобной перемены, но, в конце концов, ведь Аккерман уже взрослый мужик, чёрт возьми. Сколько можно бояться, тем более когда бояться уже было нечего? «Ох, мистер Аккерман, посоветовала бы вам обратиться к психологу, но ведь он же сбежит от вас с воплями». Ханджи отставила чашку и медленно поднялась из-за стола. Хватит, она сыта по горло. — Выходит, нас с Эрвином ты в расчёт не берёшь? Знаешь, это даже обидно, — Зое улыбнулась, но как-то совсем не весело. — Леви, вместо того чтобы ковыряться в прошлом, лучше бы огляделся вокруг. Да, ты много потерял, но обрёл ещё больше, неужели не видишь? Разве раньше ты кого-нибудь так любил? — чем больше она говорила, тем больше распалялась и повышала голос, отчитывая друга, как маленького ребёнка. — Тебе бы зубами вцепиться в него и держаться изо всех сил, а ты просто струсил и пытаешься прикрыть это благородством. Честное слово, Аккерман, я думала, ты умнее.       Не дожидаясь реакции от не удостоившего её даже взглядом Леви, Ханджи развернулась на пятках и быстрым шагом покинула кухню. А пару минут спустя хлопнула входная дверь, сообщая, что в доме, кроме Аккермана и кота, снова больше никого нет. Мужчина не спеша подошёл к подоконнику и, вынув сигарету из пачки, прикурил, вдыхая горький табачный дым всей грудью. Курить ему никогда не нравилось, но почему-то от этой дряни становилось легче.       Леви не хотел разговаривать с Ханджи, потому что знал, что этим всё и закончится. Он знал, что ему не понравится всё, что она скажет, потому что всё это будет правдой. Той самой правдой, которую он скрывал даже от самого себя. Чёртова очкастая. Да что она понимает?       Впрочем, как оказалось, понимает она куда больше самого Аккермана. Он действительно желал Эрену счастья, но теперь вынужден был признать, что им двигали не только благородные порывы. Пара слов, брошенные на эмоциях не со зла, засели в его голове, отравляя мысли медленным ядом. Он с трудом смог поверить, что Эрен любит его, а после так легко убедил себя, что это лишь увлеченность. Что всё это неправда. Что парень такой же, как все остальные, и в конечном итоге уйдёт, разбив едва склеенное сердце.       Но правда ли Эрен давал ему серьёзный повод для подобных мыслей? Постепенно, шаг за шагом они шли навстречу друг другу, притирались, учились доверять, делить одну крышу и одну постель. Эрен был моложе и намного гибче, Леви же всё давалось труднее, особенно доверие. Столько времени было потрачено, чтобы построить хрупкий, но уютный мирок для двоих, и так легко оказалось его разрушить. Хватило одной неуверенной мысли, и всё пошло трещинами, рушась и осыпаясь прямо на глазах.       Аккерман был уверен, что поступил правильно, избавив и парня, и себя от ещё бо́льшей боли в будущем, но на деле вышло не так, как он представлял. Всё чаще закрадывались мысли, что вместо разумного решения он совершил ужасную ошибку, о которой, как и сказала Ханджи, будет жалеть всю оставшуюся жизнь. Что ж, если так, то поделом ему. Время назад, увы, не отмотать, и разбитую вазу не склеить.       Если бы Эрен не уехал так быстро, а продолжал работать с ним в одном офисе, то, возможно, всё сложилось бы иначе. Даже если бы Йегер не пожелал идти ему навстречу, через месяц-другой сообразив, что совершил ошибку и что не может без парня, Леви бы сам приполз к нему на коленях, сведя на нет все усилия. Конечно, если говорить об Аккермане, то ни о каких «коленях» и «приполз» речи не шло, но для такого как он признать свои ошибки и первым пойти на примирение — уже немалый подвиг.       И ради Эрена он бы это сделал, и всё опять бы вернулось на круги своя, заведя их в тот же самый тупик, из которого нет выхода. Хорошо, что он уехал. С глаз долой — из сердца вон. Боже, какая чушь. Так мог сказать только тот, кто никогда и никого не любил. Так мог сказать Леви до того, как навсегда пропал в невозможной зелени русалочьих глаз.       Сначала он порадовался, когда обнаружил, что парень забрал абсолютно все вещи, не оставив о себе ни одного напоминания. А спустя пару недель сидел, уткнувшись лицом в одну единственную забытую футболку. Как, наверное, жалко он выглядел со стороны, но в тот момент ему было на это плевать. А чуть позже, перебирая свои вещи, Леви обнаружил ещё одну вещь, от которой болезненно сдавило сердце.       «Это тебе. Под глаза» — так сказал Эрен, вручая найденную им перламутрово-серую жемчужину. Разве у него такие глаза? Леви они всегда казались до скучного обычными и невзрачными. Только сопляк мог разглядеть в них нечто особенное, то, чего там никогда не было, но появилось, потому что Эрен этого хотел. Аккерман думал, что изменил его, и даже не заметил, как изменился сам. Ему хотелось быть таким, каким его видел парень.       Чёрт. Каким же надо быть кретином, чтобы оттолкнуть от себя искренне любящего человека? Теперь, когда изменить что-то уже невозможно, Леви наконец это понял. Понял, как несправедливо обошёлся с ним, отчего на душе скребло и выло день ото дня всё сильнее. А по ночам становилось ещё хуже.       Сколько бы Леви ни стирал простыни, от них всё равно пахло Эреном, даже те, которые он купил уже после его ухода. Сон превратился в тревожную дремоту или не шёл вовсе. А когда ему всё же удавалось заснуть, становилось совсем плохо, ведь во сне он всегда видел Эрена. Он снова был рядом, его руки надёжно и крепко обнимали, волосы всё так же пахли цитрусом и солнцем. Он возвращался домой и говорил, что больше не уйдёт; каждый раз целовал так, как ещё никогда не целовал, и снова шептал, что любит его и ни за что не отпустит.       Леви просыпался, чётко ощущая влажный поцелуй во впадинке над ключицей и прикосновение тёплых пальцев на щеке. Каждый раз ему казалось, что вот сейчас он откроет глаза и снова увидит его, но Эрен всегда успевал исчезнуть, вновь оставляя его одного. Чёртова зеленоглазая отрава.       Мужчина понимал, что сам прогнал его, но он и не думал, что жить без парня станет настолько невыносимо. Куда бы он ни смотрел, видел вокруг себя лишь пустоту. Так было и до того, как появился Эрен, но теперь эта пустота казалась звенящей, абсолютной и оглушающей. И где бы Леви ни находился, он везде чувствовал себя одиноким. Даже находясь в толпе, ему казалось, что он стоит посреди пустыни. Даже любимая работа не давала забыться, как это бывало прежде, потому что и там всё напоминало о парне.       Он успел проникнуть буквально в каждую клеточку тела, и теперь, чтобы его забыть, пришлось бы вырвать сердце и содрать с себя кожу, и то вряд ли бы это помогло. Всё, чего Леви теперь хотел — чтобы Эрен вернулся и хотя бы попытался простить его. Он готов сделать что угодно, чтобы Эрен простил его. Если нужно сказать, что Леви не прав и ужасно поступил, он бы сказал. Если нужно извиниться, он извинился бы сколько угодно раз. Если нужно сказать, что он не может без него, он бы сказал. Если нужно сказать, что он любит его... Чёрт, нет. Этого он всё равно бы ему сказать не смог.       Леви всё ещё не мог переступить эту грань, трусливо оставляя место для шага назад. Недостаточно отдать половину и ждать в ответ всего. Если хочешь, чтобы человек полностью принадлежал тебе, будь готов отдать всего себя взамен. Придётся пожертвовать всем, что есть, включая сердце, и ни о какой гордости не может быть и речи. В этом смысле Эрен оказался куда смелее и искреннее, чем Аккерман.       Окончательно изведя себя подобными мыслями, в какой-то момент Леви понял, что устал сожалеть о том, что не может изменить. Не век же теперь убиваться, в самом деле. Он ведь далеко не первый, кто по собственной глупости потерял любовь и, увы, точно не последний. Нужно вновь налаживать жизнь, которую хочет он или нет, но нужно жить дальше. Он ведь ещё не умер.       Постепенно, день ото дня, Леви привыкал к тому, что снова вынужден делить крышу некогда уютного дома только с котом. Боль и горечь медленно уходили куда-то вглубь, неторопливо блекнув и притупляясь. Время лечит — ерунда. Время не умеет лечить, оно может только неумолимо идти вперёд, топча под ногами всё, что люди считают нерушимым. От боли нельзя избавиться, с ней можно только научиться жить и, в конце концов, к ней привыкнуть. Вот и Леви смог свыкнуться с ней.       Он никогда бы не подумал, что на четвёртом десятке ему всё ещё кто-то будет способен разбить сердце и что он так долго и тяжело будет изживать эту боль. Но, в конце концов, он смог всё пережить и идти дальше, пока вся их история не показалась всего лишь очередным обманчиво сладким сном. Куда проще было бы забыть парня, но Леви вдруг понял, что скорее умрёт, чем выбросит его из памяти, нарочно навсегда сохранив место в сердце для того единственного, которого любил.