За расставаньем

      — Добро пожаловать в начало сезона, ребята.       Сашка и Влад смеются почти счастливо — завидно. Оберстдорф встречает хорошей погодой и немаленьким списком участников. Сашка с Владом по сторонам озираются, комментируют вполголоса, машут руками знакомым, оказавшись в холле отеля — им много не нужно, чтобы привыкнуть к тому, что вокруг. К тому, кто вокруг. Им это не внове, но приесться не успело. Он им почти завидует. Сам он невыспавшийся, хмурый, и девушка за стойкой, выдающая ему аккредитационный бейджик, кажется, смотрит на него с сочувствием. Ну и ладно.       — Ты выглядишь так, будто не спал всю ночь, — заявляет ему на ужине подсаживающийся Даня Глейхенгауз. Дане бы помолчать, думает хмуро Ваня — Даня выглядит старше своих лет уж точно, наверняка одиночницы измучили. — Но, судя по твоему хмурому виду, бессонница у тебя скорее возрастная, чем приятная.       — По своему опыту судишь? — огрызается Ваня, но без огонька. — Лучше бы за подопечными следил, чем за мной.       — Я свою подопечную отсюда вижу замечательно, — не сдаётся Даня, улыбается во все тридцать два. — А пообщаться с коллегами-товарищами — святое дело.       На языке так и крутится поговорка про то, кем Дане приходится тамбовский волк, но Ваня решает её не озвучивать. Ну нафиг. Лучше поужинать.       — Я предпочитаю тишину и покой во время еды, — говорит он вместо того. — Приятного аппетита.       Даня глаза закатывает, но молчит. Уже и на этом спасибо. Впрочем, радуется Ваня явно зря.       — Это же не подопечная?       Ваня давится, кашляет, думает, о чём это он? Нет, смотрит Даня на него, а не куда-то в сторону. О чём он вообще?       — В смысле? — сипит он, откашлявшись. Даня глаза снова закатывает, мол, господи, ну как ты до сих пор не допёр-то.       — Ты явно не просто так хмурый. В этом женщина замешана, иначе никак. А ты вроде не совсем дебил, так что, надеюсь, это не подопечная твоя.       — Я сказал бы тебе, что это не твоё дело, даже если бы это и правда была подопечная, ты же понимаешь?       Даня улыбается довольно, на спинку своего стула откидываясь.       — Что это из-за женщины, ты не отрицаешь, — заявляет он. — Тебя так легко понять, Букин, я думал, будет тяжелее. Надеюсь, тебе что-нибудь обломится.       — Надеюсь, ты перестанешь лезть в чужую личную жизнь, — отзывается он в ответ. — Серьёзно, не знаю, как ты, а я пришёл сюда поесть. А приехал сюда выводить ребят на старт и помогать им. Не сплетничать или становиться объектом чужих сплетен.       Говорят, главные сплетницы — женщины. Врут, думает Ваня. Если сплетничают мужчины, как Даня Глейхенгауз, это не остановить. Легче уничтожить. Он надеется, что сплетен о нём и неизвестной даже ему самому женщине не пойдёт — иначе придётся уезжать куда-нибудь. В Питер, например. Он бы не отказался сейчас вместо немецких Альп быть в Питере. Особенно если ему не показалось, если Саша правда там. Он знает, показаться ему просто не могло.       Он знает, сейчас это надо выбросить из головы. Сейчас вечер вторника, и до воскресного утра он, в первую очередь, тренер. До воскресного утра ему надо быть Саше с Владом главной опорой и поддержкой вне льда — на льду опору и поддержку они друг другу обеспечат без его помощи, ему разве что рядом быть останется. До воскресного утра он тут ради них — в воскресенье утром они вернутся домой. Не ранее. Да, даже тогда для него на первом месте будет не он сам, а сын, но тогда можно будет хотя бы позволить себе немного подумать о себе. О своих переживаниях. Ваня никогда бы не подумал, что ему нужно будет снотворное — Ваня впервые за долгое время ищет его целенаправленно в своей дорожной аптечке, а не случайно натыкается. Одной таблетки должно хватить.       На следующий день тренировки, они разбирают каждый недочёт, пока ребята не начинают чувствовать себя так же уверенно, как на тренировке на родном катке. Ваня не знает, хватит ли этого запала и на сами соревнования — назавтра тренировки снова, назавтра снова то же самое, но уже легче. В пятницу ребята вырываются на лёд так, как будто изголодались по нему, в пятницу они катают так, как будто жили ради этого момента — и это далеко не пик их формы, он знает. Научился видеть. Пик сейчас был бы опасен, сезон ещё не начался как следует.       Ваня не сразу даже понимает, что отвлечься у него и правда получилось. Мысли, для которых не время, не уходят совсем, но отступают на второй план, позволяя ему работать — этому он тоже уже научился. Этому не поможет научиться теория, только практика, а её у него было предостаточно, спасибо тем, кто из тренеров стали его старшими коллегами. Спасибо тому времени, когда он не знал, куда сбежать от тоски, и сбегал на каток, топить себя в работе, хотя, если честно, он предпочёл бы, чтобы этого времени не было. Впрочем, теперь уже куда деваться? Ребята в субботу гордые, фотографируются с медалями для инстаграма, смеются, мол, дальше — больше. Он им немного даже завидует — вот кто точно может сказать, что всё у них впереди. Вот кого ещё ждут и соревнований десятки, и медалей, и всё то, что кажется таким важным — без чего, оказывается, можно жить. Без чего, оказывается, не так уж и плохо всё. Когда-то ему казалось, он не сможет без того, чтобы самому выходить на лёд.       Оказалось, может. По эту сторону борта, оказалось, ничуть не хуже. Было бы ещё лучше, малодушно думает он, если бы рядом была ещё и та, к кому он привык за девятнадцать лет в паре, та, от которой не отвык за четыре с лишним года порознь. У них селфи втроём с медалями ребят, которые тут же прилаживают ему их на глаза своеобразными непрозрачными очками, и билеты на самолёт, и вещи собраны уже, и девушка за стойкой сравнивает его с его фото в паспорте, и лицо у неё при этом такое же сочувственное, как у той, что бейджик ему выдавала. Ваня родителям отзванивается, стоит им приземлиться, заезжает за Артёмом, который ему на шею кидается, пьёт долго чай, рассказывая о том, как прошли соревнования. Они едут домой вдвоём, и Артём на него смотрит так, будто пытается понять, в чём дело.       — Ты устал? — спрашивает он его в лоб, наконец, когда они уже рядом в ванной стоят, зубы едва дочистив — сначала это было способом выработать у сына привычку, сейчас стало чем-то вроде традиции, для тех дней, когда они вместе, когда не уезжает он на очередные соревнования. Ваня вздыхает, щётку в стаканчик обратно ставит. Как объяснить?       — Я устал, — соглашается. — И соскучился.       — По мне?       Чудо. Ваня его чмокает в макушку — сын вытягивается так быстро, что почти страшно. Ему уже девочку подыскивать начали, чтобы они успели хорошо скататься. Пока найти не могут — девочки в этом возрасте чаще всего ещё пытаются стать одиночницами. Пока что всё, чему они могут научить его, это правильно делать каждый элемент. Артём не отстраняется от этого чмока — на людях, может, и отстранился бы, большой уже, и не любит, когда их «нежности» демонстрируют, но тут их никто не видит, и можно побыть маленьким.       — По тебе тоже. Есть человек, с которым я давно не виделся, и очень хочу. Но не знаю, если смогу.       — Если сможешь, то надо, — соглашается Артём неожиданно взросло. — И как можно скорее, пап. Чтобы не получилось, что вы не виделись ещё дольше.       — А если это будет значить, что ты опять остаёшься у бабушки и дедушки?       — Значит, ты мне потом всё расскажешь.       — В кого ты такой умный? — смеётся Ваня, по волосам его треплет. Сын глаза закатывает, но улыбается.       — Не знаю, пап. В бабушку, наверное.       Чудовище маленькое. Ваня им гордится, на самом деле.       — Я знаю, что ты знаешь, где Саша, — встречает он Игоря утром в понедельник: сна ни в одном глазу снова, Артём снова спит в тренерской, а он свою разминку уже минут двадцать как начал к моменту, когда Игорь появляется в дверях. — Можешь не придумывать, как отговориться. Как мне её найти?       — Зачем?       — Хочу, чтобы она мне в лицо сказала, что было не так, и почему она уехала, не попрощавшись. Я всё перебрал, но мои догадки — всего лишь мои догадки. Неизвестно, сколько в них правды.       Игорь молчит так долго, что кажется, что это время растянулось густой патокой, не позволяя им вырваться из вязкого плена. Или оно правда так и было?       — Ладно, — говорит он. — Она меня убьёт, но вам давно пора поговорить и всё прояснить. Только я ж тебя знаю, ты же сразу рванёшь туда. Отгул возьми хотя бы на пару дней сначала.       Иринвладимирна вздыхает, когда он её сбивчиво об отгуле просит, объясняет, что это важно, что ему это нужно, что... Останавливает его на полуслове в какой-то момент, ладонь его накрывает своей, вынуждая успокоиться и перестать жестикулировать.       — Какими бы важными ни были твои дела, — заявляет она, — ты сейчас поедешь домой и ляжешь спать. С родителями насчёт Артёма договоришься, чтобы они знали, что его надо будет забрать. В Гданьск с ребятами Настя поедет. Тебя ждём в понедельник. Этой недели тебе хватит?       Ему не хватит, думает Ваня, и целой жизни, чтобы всё наверстать. Он очень постарается.       Игорь скидывает адрес сразу же, как он пишет ему лаконичное «отпустила». Питер. Хочется смеяться — сколько времени он даже не думал о том, чтобы искать её там! Хотя, казалось бы, где же ещё, если не в её родном городе? Её мама тогда сказала, что Саша не у них, но разве ей обязательно быть у родителей? Ехать в Питер сейчас, понимает Ваня, и правда нет смысла — он не сможет спать в поезде, даже на самых комфортных сиденьях Сапсана, а за рулём на большие расстояния в его состоянии просто опасно. Родителям он звонит, мама вздыхает, что опять ребёнок с ними остаётся, но папа соглашается внука с тренировки забрать и за вещами заехать; звонит Артёму потом и объясняет ему ситуацию в таких же общих чертах, и улыбку сдержать не получается, когда сын удачи желает ему. Да, удача ему сейчас нужна.       На часах вечер, когда он просыпается с трудом, заставляя себя вырваться из затянувшегося сна, чувствуя себя одновременно и отдохнувшим, и разбитым. В ту же сумку, с которой он летал в Оберстдорф, закидывает вещи — на всю неделю, на случай, если вдруг хоть что-то пойдет хорошо и он задержится. Лучше быть оптимистом. Лучше надеяться на большее, чем на меньшее. Много хочешь, мало получишь, с другой стороны. Он все-таки предпочтёт оптимизм. Адрес он вбивает в навигатор, маршрут выстраивая — готов хоть сейчас гнать так быстро, как это только возможно, лишь бы быстрее оказаться рядом с ней. Только вот зачем гнать, если он всё равно приедет раньше, чем стоит? Наверняка ему придется подождать у подъезда пару часов, главное — не уснуть и не пропустить её. Пару остановок на заправках, пару картонных стаканчиков отвратного кофе, не стоящего и половины уплаченных за него денег, и холодного ночного воздуха, заставляющего кутаться в куртку поплотнее, и выкуренных сигарет — он въезжает в северную столицу, когда на улице уже светлеет. Дверь в подъезд открыта, нет необходимости ждать, чтобы кто-то вышел и открыл, или угадывать код домофона. Третий этаж. Влево. Позвонить в дверь. Сердце стучит где-то в горле, где-то под подбородком.       — ...вот и всё, коленка больше не болит, а сейчас мы посмотрим, кто к нам так рано утром пришел, — журчит голос с другой стороны двери, явно заканчивая начатое до приближения к ней предложение. Сашин голос. Дверной замок щёлкает, дверь открывается наружу, заставляя его шагнуть назад и немного вбок, и он замирает, когда её видит. Растрёпанный пучок, полусонный взгляд, свитер на пару размеров больше, как она всегда любила…       Ребёнок на руках. Девочка, с двумя светлыми косичками, такими растрёпанными, что их явно надо переплести. Маленькая девочка, наверное, еще и четырёх нет. Сашина?       — Ваня? — выдыхает Саша недоверчиво, и изумлённо, и шокировано, и будто даже в ужасе. Девочка, в её плечо утыкавшаяся, голову поднимает и поворачивается к нему. Глаза у неё красные от слёз, но даже такими, даже на чужом лице, он бы их узнал. Не потому, что знает эту девочку.       Потому что у неё его глаза.