8
13 марта 2022 г. в 10:00
— Заходи.
Саша от двери отступает, пропуская его внутрь. Сердце стучит где-то в горле, будто пытается вырваться изнутри и позорно сбежать. Четыре года. Четыре года прошло с их последней встречи, даже чуть больше. Она не видела его ни разу с тех пор — избегала всех возможных новостей о фигурном катании, исчезла со всех радаров и сама, лишь бы не травить душу каждый раз лицезрением того, от чего добровольно отрезала себя. Тех, от кого добровольно себя оторвала. Раны не болят меньше только оттого, что наносишь их себе самостоятельно.
— Мам, — громко шепчет Еся, губами к её уху почти прижимаясь, — а это кто?
— Ты же помнишь, солнышко, мы не шепчемся о других людях при них, — журит её Саша мягко в ответ, лихорадочно перебирая в голове варианты — что можно сказать? «Понимаешь, солнышко, это твой папа, который ещё десять минут назад даже не подозревал, что ты существуешь», так, что ли? То, что Ваня заходит в квартиру, прикрывает дверь за собой аккуратно, смотрит на них двух взглядом побитого щенка, не помогает. Она помнит этот его взгляд с детства — взгляд, говорящий о том, что он запутался. Потерялся. Не знает, что делать дальше. Как будто она знает! — Это мой друг. Мы с ним давно не виделись, поэтому ты его не знаешь.
— Хороший друг? — уточняет Еся уже не шёпотом, на руках уже вертится — коленка ушибленная явно уже прошла, и слёзы высохли, и она явно хочет на пол. — Как дядя Игорь?
— Примерно так.
Еся маленькая, растрёпанная, в пижамке своей, выглядит почти несуразно рядом с Ваней, когда рядом с ним становится, голову задирая, чтобы ему в лицо смотреть. Ваня садится на корточки, сориентировавшись тут же — неуклюже немного, будто не привык опускаться до уровня настолько маленьких детей. Может и правда не привык, или, точнее, отвык — с Васей он эти четыре года точно не виделся, да и она не совсем малышкой тогда была, Артём тоже наверняка уже вырос совсем высоким. Может, не было около него настолько маленьких, и не было ему нужды так вот садиться на корточки, чтобы оказаться на уровне их глаз. Ей знать неоткуда.
— Меня зовут Есения, но можно Еся, — совсем по-взрослому говорит она, ладошку свою маленькую протягивая. В ладони Вани она выглядит совсем малюсенькой.
— Ваня, — представляется он в ответ, и от этой картины внутри щемит. Если бы всё было иначе, они бы знали друг друга с самого начала. Если бы всё было иначе, Еся бы называла его «папа» и не уточняла бы уж точно, насколько хороший он мамин друг. Если бы — но она сделала выбор тогда. Не сделала бы выбор — разрушила бы его жизнь, не говоря уже о своей.
Но зачем он тут?
— А ты дядю Игоря и тёть Женю и Илюшу знаешь? — уточняет Еся, руку Вани выпускать не спешит, смотрит серьёзно, как если бы от ответа его зависело чуть ли не всё их дальнейшее общение. Саша взгляд на часы, в прихожие висящие, бросает — ещё минуты три, потом надо будет продолжать собираться. Мама скоро заедет, чтобы забрать Есю к себе до вечера. В садик ей не надо, в садике полгруппы с ветрянкой и карантин — Еся сама ещё кое-где зеленоватая, и Саша подозревает, что это она откуда-то и притащила заразу в садик, но доказательств нет даже у неё.
— Знаю, — отзывается Ваня. — А ты их откуда знаешь?
— Так дядь Игорь же мой крёстный, — поясняет Еся таким же тоном, каким наверняка говорила бы о том, что небо синее, а перья у птиц растут наружу, а не вовнутрь. — И мамин хороший друг. И тёть Женя мамина подруга, а Илюша мой друг. Только он в Москве живёт, а Москва далеко, поэтому он не может приезжать каждый раз, когда я по нему скучаю. А ты где живёшь?
— Тоже в Москве.
— Ну во-от, — разочарованно отзывается Еся. — Вы поэтому с мамой давно не виделись?
— Не совсем, солнышко, — вмешивается Саша, прежде чем разговор в тупик зайдёт. — Были разные причины. А теперь давай мы с тобой пойдём одеваться и заплетаться, сейчас бабушка приедет тебя к себе забрать, помнишь?
— Помню, — кивает эта егоза, глазки блестят радостно. — Бабушка сказала, мы печенье делать будем, а потом рисовать на нём, когда Вася из школы придёт. Я тебе тоже принесу, хочешь?
— Хочу, — кивает Саша, улыбается ей. — Давай сначала оденемся, хорошо?
— Давай я помогу.
Ну вот что он делает? Нет, предложение помочь само по себе — хорошо, но в груди снова будто ёж сворачивается, колючки во все стороны выставив. Больно — она делала всё, чтобы забыть о нём, и вот он тут, куртку свою в руках держит, и помощь предлагает, как будто не было этих четырёх с лишним лет.
Как будто так легко было о нём забыть. Как будто недостаточно ей было того, что каждый день её дочь — их дочь — смотрит на неё такими же, как у него, глазами.
— Кухня в конце коридора. Дверь слева прямо перед ней — ванная. Чайник должен был вскипеть несколько минут назад. Сделай, пожалуйста, Есе чай. Просто кинь пакетик и залей, там всё готово.
— У меня чашка жёлтая с пчёлкой, — влезает Еся, прежде чем она успеет сказать то же самое. — Это моя любимая, мне её мама купила.
Саша её на руки берёт, Ване улыбается чуть виновато, прежде чем уйти в детскую и не дать ей договорить — иначе бы она поведала, как до того Соне, а ещё до того Игорю, а ещё до того воспитательнице в детском саду, что бабушка ей тоже купила чашку, с божьей коровкой, которую она зовёт просто коровкой, но эта чашка у бабушки, чтобы из неё пить чай там. Еся — девочка-солнышко, жёлтый цвет любит больше всего, носочки жёлтые старательно натягивает сама, кончик язычка высовывает, стараясь сама влезть в жёлтый свитерок, прежде чем сдаться и попросить о помощи. Жёлтого у неё полгардероба, вторая половина — всех остальных цветов, и даже на утреннике в садике она хотела быть цыплёнком, но в итоге была кошечкой и ещё несколько дней дулась на воспитательниц. Тут, в детской, помогая ей одеться, легко забыть о том, что на кухне тот, кого он не была готова видеть ещё как минимум лет пять, если не больше. Кого вряд ли была бы готова видеть когда-либо ещё, если уж на то пошло, потому что, если начистоту, с каждым днём она всё дальше и дальше от этого была. Если бы он нашёл её в первые дни после того, как она уехала, она бросилась бы ему навстречу, ещё даже не выслушав.
Поэтому, собственно, она и сделала всё, чтобы этого не случилось. Ради себя, в первую очередь, как эгоистично бы это ни прозвучало, но тогда она в этом нуждалась. А ещё — ради той семьи, которая наверняка ждёт его в Москве. Знают ли они, что он тут?
Рядом с жёлтой чашечкой с пчёлкой, когда они с Есей за руку на кухню заходят, стоит белая с мраморным рисунком. Её любимая. Они с Ваней как-то раз, после очередной победы, купили себе такие парные, ей белую, ему чёрную, и тогда, уезжая из Москвы, последним порывом она взяла её с собой. Помнит? Видимо, да. Пусть и не знает, не может знать, что эта чашка так и осталась её любимой, одной из ниточек, связывающих её с прошлым. Одной из ниточек, которые она так и не смогла перерезать. Перерезать она не смогла, на самом деле, ни одну из них, просто убрала куда-то подальше, с глаз долой. Тянулась позвонить близким людям десятки раз, но в последний момент одёргивала себя, сама себе мешала рвануть в Москву, к ним, десятки раз — и вот она опять лицом к лицу с прошлым.
С Ваней.
— Спасибо, — говорит она вполголоса, Есе помогает влезть на табуретку. У Еси так-то есть свой стульчик, повыше, но она ещё месяца два назад заявила, что уже большая, поэтому будет сидеть на табуретке, как мама. Пусть. Косички ей Саша переплетает быстро, как раз к моменту, когда не слишком горячий чай она допьёт — если задержаться, можно накосячить, потому что Еся начинает вертеться. Нет, на этот раз она успевает. На этот раз она чмокает дочь в макушку в тот самый момент, когда та на стол пустую чашку ставит.
Ваня смотрит на них так, что ёж в груди снова напоминает о себе. Телефон пиликает сообщением — мама.
— Подождёшь? — просит она Ваню. Он так просто не уедет, она знает. Знала это с момента, когда встретилась с ним взглядом, открыв дверь. Знала, когда увидела его, что, даже не будь Еси, он не ушёл бы так легко. Он кивает коротко, взгляд её ловит — она отводит глаза. Она не готова ему в глаза смотреть. — Пошли, солнышко. Бабушка уже подъезжает, надо одеваться и спускаться. Принесёшь мне вечером печенья, которое вы вместе сделаете?
Курточка, ботиночки, шапочка, которую Еся старательно натягивает сама, её рюкзачок — она готова. Саша куртку накидывает и влезает в кроссовки, ей далеко идти не надо, всего лишь к выходу из двора. В кармане ключи и телефон, ладошка маленькая в её ладони, по лестнице вприпрыжку под радостное пересчитывание Есей ступенек, и заблудившийся ветер подхватывает их волосы. Мама смотрит внимательно, будто вскрывает ей черепную коробку, чтобы в мыслях покопаться и узнать, что её беспокоит, но объятья раскрывает такие же тёплые, как и всегда.
— У тебя явно что-то случилось, — говорит она негромко. — Если захочешь рассказать, я всегда готова выслушать.
— Я удивлюсь, если тебе не расскажет Еся, — выдавливает улыбку Саша. Хранить секреты её дочурка умеет, но не от мамы, не от бабушки с дедушкой, и не от Васи. — Люблю тебя, мам.
— И я тебя люблю.
Еся ей рукой машет через окно, когда они отъезжают — Саша машет в ответ, потом засовывает руки в карманы куртки и бредёт к дому. Если идти медленно, кажется, будто оттягивать момент, когда всё же придётся поговорить, можно будет вечно.
Она бы не отказалась.