За расставаньем

      Ване снится, что на коленях Саши он голову устроил и лежит, глядя на неё, любуясь ею. Ему снится, что она кончиками пальцев ведёт по его лицу, улыбаясь ему, убирает с лица его волосы, чтобы в глаза не лезли, и склоняется к нему, чтобы легко чмокнуть в лоб. Он в ответ за ней тянется, когда её губы, едва его кожи касавшиеся, пропадают с неё — дотянуться не успевает.       Просыпается.       Саши рядом нет, и чего он вообще ожидал, на самом деле? Сны — всего лишь сны, не более, и было бы смешно даже надеяться на что-то другое после того, как почти шарахалась Саша от него утром. Было бы смешно — он надеется. Он готов быть рядом безмолвной тенью, лишь бы привыкла она к нему снова настолько же, насколько когда-то. Он готов быть рядом сколько угодно, лишь бы позволила она снова держать её за руку, как раньше, постоянно, и губами её кожи хоть изредка касаться. Он готов быть рядом и ждать терпеливо, лишь бы она впустила его снова в свою жизнь, не просто как прохожего, не просто как когда-то знакомого, а как кого-то, важного для неё хотя бы отчасти настолько же, насколько она для него. Отчасти, думает он — части этой, знает он, никогда не будет достаточно. Частью этой, знает он, он научится довольствоваться. Лучше мало, чем вовсе никак.       С дивана себя соскребает Ваня тщательно, одевается, на экран телефона смотрит — уже вечер, хоть и ранний. Весь день проспал. Стыдно даже. Дверь открывается бесшумно, и шаги его почти неслышные, но Саша всё равно к нему поворачивается, когда он к дверям кухни подходит, и улыбается мягко, открыто. Так, как когда-то. Так, что сердце щемит, и закрадывается мысль незваная — точно ли он проснулся?       — Ты, наверное, голодный, — говорит она, улыбается виновато, — а у меня ничего не готово. Подождёшь немного?       Что-то на плите варится, и на столе перед Сашей овощи, меньшая часть которых уже нарезана, и Ваня встряхнуться себя заставляет. Нет, ждать не вариант.       — Давай я тебе лучше помогу.       — Давай, — соглашается Саша спешно, будто боится, что он передумает. Или, что ещё хуже, что решит сесть тут и подгонять её, чтобы быстрее готовила. Даже смешно, когда он думает о такой вероятности. Когда-то, вспоминает он с тоской, они часто готовили вместе, а если и не вместе, то обязательно делились потом друг с другом фотографиями или видео и рецептами приготовленного, а иногда и самой едой. Когда-то — до того дня. Тоска, поднимающаяся из глубины души, куда он её задавил, иррациональна — Саша ведь рядом с ним сейчас, пусть и не вместе с ним. Пусть и не подпускает к себе ближе, не физически — меньше полуметра между ними, и наверняка ещё можно было бы сократить дистанцию без того, чтобы ей некомфортно было — а морально, но...       Но он же обещал себе научиться довольствоваться тем, что у него будет, и не просить большего. Самое время начинать.       Салат они в четыре руки дорезают быстро, Саша что-то себе под нос мурлычет, мелодию знакомую, Ваня вслушивается, но молчит, не спрашивает, делает вид, что не слышит. Слышит ли она сама, осознаёт ли сама, или, если её спросить, что за мелодия это, она собьётся и сама не вспомнит, что это было? Дверь входная хлопает, и она вздрагивает, на середине прерывается и спешит с улыбкой из кухни, туда, где громкое «мама!» уже слышно, оставляя его стоять с запоздавшим осознанием-узнаванием.       Как он мог не узнать музыку их золотой олимпийской произвольной? Ваня нож кладёт на доску разделочную, и, руки промокнув тем же полотенцем, что и Саша за считанные секунды до того, за ней следует. В прихожей Еся, на цыплёнка похожая, жёлтая курточка, жёлтая шапочка с глазками и клювиком на ней, сапожки-дутики жёлтые тоже, разувается сама, благо для этого достаточно обувь просто с ног стащить, и тараторит без продыху о том, что они печенье пекли, и Вася ей помогла рисовать глазурью, а ещё они гулять ходили в парк возле бабушкиного дома и видели белку, но белка не хотела подходить, чтобы взять конфетку, и бабушка сказала, что белки конфеты не едят, что им это вредно, и конфеты, конечно, вкусные, но если от них белки болеют, то лучше не надо... Саша её выслушивает, улыбается, светится снова так, что где-то внутри щемит, раздеться помогает — у дверей стоит тёть Яна, и улыбается так же мягко, как когда он её в последний раз видел. Ему улыбается.       — Ой, дядя Ваня, — замечает его, наконец, Еся. — Дядя Ваня, представляешь, а я белку хотела покормить, а им конфеты нельзя. А я не знала, что ты у нас будешь ещё, когда я вернусь, но взяла побольше печенья, так что тебе тоже хватит. А ты долго у нас будешь? Как дядя Игорь?       — Пока твоя мама меня не выгонит, — смеётся Ваня. Еся не смеётся, Еся хмурится недоумевающе.       — Мама никого не выгоняет, — заявляет она серьёзно. — Ни дядь Игоря с тёть Женей и Илюшей, ни тёть Соню, ни Васю, ни бабушку с дедушкой. Они уходят, когда сами хотят уйти, или когда им на работу надо, или Илюше в садик, или в школу Васе, или когда надо куда-то уехать. А мама их не выгоняет.       — Я несколько дней у вас буду, кнопка, — говорит он уже так же серьёзно, на корточки присев перед ней, совсем близко к Саше. Саша не возражает вроде — её бедро рядом с его плечом, в каких-то сантиметрах. — Потом мне надо будет уехать обратно в Москву, на работу. Но если мама не будет против и ты тоже не будешь против, я буду ещё приезжать. Хорошо?       — Хорошо, — соглашается Еся легко. — Вместе с дядь Игорем?       — Может, и с дядь Игорем.       — Хорошо, — повторяет она, прежде чем интерес к нему абсолютно потерять. — Мам, пойдём мыть ручки?       Тёть Яна его взглядом буравит, когда Саша с Есей их оставляют одних. Недолго.       — Значит, нашёл. Я думала, раньше найдёшь.       — Я думал, вы мне скажете, где она, а не просто будете отговариваться, что не у вас, и игнорировать мои вопросы, где же она тогда, — парирует он. — Я искал.       — А потом сдался?       — А потом решил, что раз я везде в тупик захожу, значит, она так решила. Значит, она не хочет, чтобы я был в её жизни.       — И сдался, — повторяет тёть Яна, улыбается кривовато, мол, разве я не то же самое сказала?       — И не вывез бы, если бы не нужно было ради сына держаться. Без Сани он у меня единственным смыслом в жизни остался. Потом ребята выбраться из этого состояния помогли, но не до конца.       — А чего не хватало?       Нет, ну она серьёзно?       — Сани не хватало, — поясняет он, зеркалит её улыбку кривую. — Мне как будто руки оторвало. Или ноги. Вроде функционирую, вроде жив, но на полноценность претендовать уже никак. Я с ней за девятнадцать лет сжился, как с частью себя, и когда до меня дошло, что она не собирается возвращаться, у меня как будто воздух из лёгких выбило неудачным падением, ну, одним из тех, после которых вдохнуть не можешь, и болит всё. Решил, если она не возвращается, значит, я заслужил. Значит, что-то сделал не так.       — Я бы рада была, если бы ты приехал раньше.       Неожиданно, на самом деле. Но тогда почему она раньше ему никак не сообщила, где найти Сашу? Тёть Яна, похоже, читает этот вопрос на его лице, без слов — или просто знает, что он ему на ум прийти должен был в такой ситуации — потому что отвечает, не дожидаясь того, чтобы он рот вообще открыл.       — Я ей обещала, что не скажу тебе, и вообще никому. Что ты не узнаешь. Она думала, что я не вижу, как она от тоски по тебе рыдала постоянно. Не думай, что ей было легко принимать это решение. Это ты не знал, где она. Она прекрасно знала, где ты. Ей просто хватило силы воли не сорваться и не отступить от принятого решения, даже когда ей было больно.       — Я знаю, — говорит он, не позволяя паузе повиснуть. — Всегда знал, что она из нас двоих волевая. Я бы так не смог. Отказаться от неё добровольно, в смысле. Я её слишком люблю.       — Она тебя тоже слишком любит, — говорит тёть Яна негромко. — Именно поэтому она и ушла.       Это он тоже знает. Она ему уже сама об этом сказала — точнее, сказала о том, что ушла, чтобы не портить ему жизнь. Выводы он сделал сам, и, может, и решил бы, что поспешил с ними, если бы не получил подтверждение им прямо сейчас. Это не значит, что ему можно прямо сейчас ловить её в свои объятья — нет, просто это значит, что у него есть шанс вернуть то, что между ними было, и пойти дальше.       — Спасибо, — говорит он, улыбается уже совсем не криво. — Правда, спасибо. Я постараюсь не облажаться.       — Постарайся уж.       То, что тёть Яна в него верит, правда помогает, думает Ваня, возвращаясь в кухню. Им ещё ужинать втроём. Почти так, как ужинали бы, если бы они тогда поговорили — не хватает только Артёма. Впрочем, может, он тоже к ним присоединится как-нибудь в другой раз?       К «в следующий раз» голосом Саши, бесконечно крутящемуся в его мозгу, добавляется «она тебя тоже любит» от тёть Яны. С этим уже можно жить — жить, а не существовать, как эти бесконечные четыре с лишним года.