20
26 мая 2022 г. в 16:42
Сегодня он уедет.
Саше сложно даже самой себе в этом признаться, но кажется, что закончились выделенные не на самоконтроль, но на самообман силы: она не хочет, чтобы он уезжал. Она не хочет, чтобы снова становилось их две в этой небольшой, как оказалось, квартире, до его появления казавшейся более чем просторной. Как странно, им обеим с лихвой хватало места, пока его не было тут, им обеим было хорошо вместе, вдвоём, с появляющимися иногда мамой, папой и Васей, но стоило ему появиться на пороге, как стало будто меньше места, но и меньше места стало нужно. Нужно стало прижиматься друг к другу будто невзначай во время просмотра фильма, нужно стало садиться поближе друг к другу за обедом или ужином, чтобы точно поместиться за столом, нужно стало случайно — правда случайно, а не якобы — касаться его на короткий миг, походя, и обмирать на долю секунды, когда это случается. Нужно стало видеть его рядом, слышать его мурлыканье себе под нос, когда он чем-то занят, да и просто знать, что он тут.
Неделя. Даже меньше. Не прошло и недели с момента, когда она открыла дверь и увидела его. Он пролез под кожу, внутрь, вернулся на своё место в её сердце, и занял его, как занимают вернувшиеся домой хозяева любимый диванчик. Четыре с лишним года его не было рядом, но, не будь Еси такой уже большой, не будь новых морщинок на их лицах, и его новой привычки курить, и грусти, внутри затаившейся и коготки выпускающей при каждом удобном случае, и она могла бы решить, что не прошло и дня. Раньше она бы не поверила, что так долго могут сохраняться одни и те же чувства, даже когда человека, которого любила, нет рядом.
Любила? Саша не уверена, что прошедшее время будет в этой ситуации правильным. Любит? Не хочется думать об этом. Если признать, что она его любит до сих пор, будет больнее. Будет ещё хуже. Она и так не хочет, чтобы он уезжал. Она и так не хочет его отпускать. Саша чувствует себя собакой на сене — и подпустить его так же, как раньше, не может, как бы ей этого ни хотелось, но и отпустить его, отдать кому-то ещё, не готова. Но какое право она имеет ограничивать его свободу? И какое право она имеет на него, особенно теперь? Она не знает. Она не уверена, что имеет хоть какое-то. Она не хочет, чтобы он уезжал. Она не хочет, чтобы этот день начинался — но на часах семь с хвостиком, и если трусливо прятаться под одеялом, делая вид, что воскресенье не наступило, можно потерять возможность провести с ним время. Ей страшно подпускать его так же близко, как он уже был раньше. Она от этого отвыкла. Она отвыкла от того, что к ней близка не только её семья. Но...
Но иногда стены, которые строишь день за днём несколько лет, рушатся быстрее в разы. Быстрее, чем можно было бы подумать. Так быстро, что не успеваешь даже понять, что это произошло. Так быстро, что, кажется, вот-вот разрушишься и ты вместе с ними — но нет, они просто оставляют тебя беззащитной. Уязвимой. Такой, какой ты уже успела отвыкнуть быть. Надо быть сильной, говорит себе Саша. Надо быть стойкой. Надо взять себя в руки. Она выбирается из постели, на кухню проходит тихонько, чтобы не разбудить никого, и, сделав себе большую чашку чая, у подоконника останавливается, на улицу глядя. За окном светлеет, и выключаются фонари, и стынет чай в чашке, и она не оборачивается на шаги, а только сжимается что-то внутри, когда на её плечи ложатся тёплые ладони.
— Еся спит как сурок, — говорит Ваня тихонько, — и посапывает смешно. Она так на тебя похожа, Сань, нереально просто.
— Глаза у неё твои, — она в ответ улыбается едва заметно, грустно, зная, что он эту улыбку всё равно не увидит. Всё равно не заметит. Она всё равно к нему спиной. Но он так близко, что она слышит его дыхание, чувствует, как оно шевелит её волосы. Он так близко, как она никого после него не подпускала. Так близко, как она не подпускала даже его всё это время — тот раз, когда она голову ему на плечо положила, когда они мультик смотрели, не считается. — Она на меня ими смотрела каждый день, не давая забыть о тебе. Мне кажется, если бы ты приехал лет через двадцать, я бы тебя всё равно узнала.
— Седого и морщинистого? — посмеивается Ваня. Глупый.
— С твоими глазами. Они не меняются. У тебя взгляд такой же, как когда мы с тобой в пару встали. Взрослее только.
Ваня молчит, и от дыхания его, что её волосы шевелит всё так же, ощущение, что вот-вот он подастся вперёд и губами к ним прижмётся. Не подаётся. Не прижимается.
— Мне надо ехать, Сань, — разрывает он молчание несколько долгих мгновений спустя, и от этих слов не больно, не ранят они, но как будто царапают где-то внутри, под кожей. — Если ты позволишь, я приеду ещё.
— Тебе нужно моё позволение?
Саша правда надеется, что это не прозвучало саркастически или сердито. Саша правда не имела этого в виду — нет, она просто любопытствует. Ей просто хочется знать, неужели всё зависит от неё на этот раз? Неужели он не решил, что слишком много она решала до сих пор?
— Если ты мне его не дашь, — говорит Ваня, улыбается, судя по голосу, — я всё равно приеду. Но буду стоять под окнами и надеяться на то что ты или Еся выглянете наружу хоть раз в день, вместо того, чтобы звонить в дверь.
— Не надо под окнами, — она улыбается снова. — Приезжай. И Артёма с собой бери. Я ему обещала, что в следующий раз он тоже приедет, значит, надо. И я по нему соскучилась.
Она бы ещё что-то сказала, но по коридору топот маленьких ножек слышен, и повернуться всё-таки приходится, чтобы за несколько шагов преодолеть расстояние до дверей в кухню и Есю на руки подхватить. Ваня, когда она всё же смотрит на него, на них глядит с непонятной печалью — потому что уезжает?
Или она слишком многого хочет?
— Мам, — Еся, руками её обвившая, громко ей на ухо шепчет, — а мы сегодня пойдём кататься? Или гулять? С дядь Ваней?
— Нет, кнопка, — Ваня улыбается виновато, — сегодня я домой уезжаю. В Москву.
Что будет дальше, Саша понимает, как только видит, как начинают обиженно дрожать губы Еси. В глазищах огромных слёзы собираются моментально — она лишь вздыхает и прижимает дочку к себе покрепче. Она всегда плачет, когда уезжают Игорь с Женей и Илюшей, и когда уезжает Сонечка, потому что приезжают они нечасто, но их она знает давно. Но с Ваней она общий язык нашла так, как будто он тоже её с рождения знает, поправляет она себя тут же. Значит, наверное, это и логично. Она привыкла к тому, что каждое прощание с московскими гостями для Еси значит реку слёз — Ваня не привык, это видно уже хотя бы по тому, что написан на его лице шок и испуг, по тому, как шагает он к ним и руки тянет к Есе, как будто обнять её хочет. Обнимает — их обеих, и Саша замирает в этих объятьях, сердце где-то в горле бьётся, и страшно пошевелиться, чтобы не спугнуть. А вдруг ей кажется? А вдруг ей снится?
— Я же ещё приеду, кнопка, — бормочет Ваня растерянно, пока Еся, ей в плечо уткнувшись, рыдает самозабвенно. — Обязательно приеду. И Артём со мной приедет, помнишь, я тебе его фотографию показывал? Он тоже умеет на коньках кататься, и мы с ним вместе пойдём, хочешь?
— Хочу, — шмыгает носом Еся, прежде чем снова зарыдать. Кажется, не всё так просто. Саша её по голове гладит, целует в висок, шепчет на ухо что-то успокаивающее, о том, что дядя Ваня обязательно ещё вернётся, и она даже не успеет соскучиться, и что всё обязательно хорошо будет. Она успокаивается понемногу — медленно, но верно — и, когда она только шмыгает носом уже, Саша на Ваню глаза поднимает.
— Ты только заранее предупреди в следующий раз, ладно?
— Чтобы ты сбежать успела?
Кажется, это задумывалось как шутка — Саша чувствует, что ей не смешно. Саша чувствует, что сейчас сама разревётся. Ваня, кажется, это понимает — объятья его становятся теснее, и губы его всё-таки жмутся к её волосам.
— Прости, — бормочет он. — Я до сих пор не привык, что снова могу тебе позвонить или написать, что ты рядом тут. Что я сейчас в Москву вернусь, и это не будет значить, что мне придётся тебя искать опять и сходить с ума, как тогда.
Ей хочется извиниться за это в который уж раз. Она молчит и только впитывает эти ощущения от его объятий. Как знать, когда это повторится и повторится ли снова? Как знать, вдруг на расстоянии от неё он подумает трезво снова и передумает её прощать? «Останься ещё хоть немного», хочется ей попросить, и «возьми нас с собой» хочется сказать, наплевав на то, что такие вещи не делаются спонтанно, и «я буду скучать» крутится на языке...
— Тебе пора, — говорит она с сожалением, позволяет себе лишь коротко прижаться к нему, прежде чем отстраниться. — Ну, если ты хочешь эту ночь спать не в машине, а в своей постели.
— Мне пора, — вздыхает он, соглашаясь, отпускает её беспрекословно, и от этого холодно становится сразу, хотя в квартире тепло. — Но я буду звонить, можно?
— Можно, — не даёт ей Еся и рта открыть. — Дядь Игорь звонит, и тёть Соня звонит, и ты тоже звони, дядь Вань.
Они смеются вместе, и Еся вместе с ними, хотя явно не понимает, что такого смешного она сказала, и от смеха этого будто уходит напряжение, в воздухе незримо висевшее. Ваня в коридор выходит, обувается, куртку накидывает, не застёгивая, и сумку свою на плечо закидывает. Они не выйдут его провожать, они обе в пижамах, но Саша не удерживается, и обнимает его уже сама одной рукой — с другой стороны его обнимает Еся. С другой, а значит, может не заметить — и поэтому, сгорая от стеснения, которому, казалось бы, неоткуда взяться уже, после стольких лет, что они друг друга знают, Саша короткий поцелуй оставляет на его небритой щеке.
— Приезжай обязательно. И звони, — почти требует она, не удерживаясь от этого. — Мы будем скучать.
— Я тоже буду скучать, — обещает он, прежде чем за дверь выйти, улыбается совсем как раньше. Совсем как всегда.
Они машут ему из окна детской вместе, когда он голову поднимает, чтобы найти их окна — он машет им в ответ, прежде чем сесть в машину. Еся требует, чтобы её с рук спустили, и тянется сразу за своими штанишками, лежащими на стуле — перед завтраком нужно переодеться, если мама не разрешила остаться в пижаме. Саша в спаленку гостевую заходит, и сразу в глаза бросается тёмно-синяя ткань, на диване выделяющаяся. На ней листочек бумаги, явно из блокнота вырванный, и почерком Вани неровные строчки:
«Чтобы вернуться, обычно бросают монетки или типа того. Мне кажется, оставить футболку вернее.»
Телефон находится на тумбочке у кровати в её спальне. Саша улыбается, вместо своей футболки натягивает эту, и находит Ваню в списке диалогов.
«Теперь это моя футболка. Сам виноват.»
Если бы она знала, когда он приедет снова, она начала бы обратный отсчёт до этого дня. Она не знает — но она надеется, что это случится быстрее, чем ещё через четыре года. И она вроде бы и сама виновата, но снова столько же без него выдержит ли? Саша не уверена.