За расставаньем

      В свои скоро уже девять Артём знает, что он обязательно будет партнёром. Как папа. Не просто фигуристом, нет — именно партнёром, ответственным и серьёзным. Тем, кто за свою партнёршу отвечает, заботится о ней и волнуется. Тем, кто не позволит никому ее обидеть и уж точно не обидит сам. Партнёры есть разные, знает он уже — он будет хорошим. Зачем быть партнёром, если не затем, чтобы хорошим быть? Зачем быть партнёром, если не можешь позаботиться о девочке, доверенной тебе? Кто-то своих партнёрш любит, как сестёр, кто-то не совсем — Артём уверен, что, хоть папа и утверждал, что тёть Саша ему как сестра, пусть они и называли друг друга родными людьми, что-то другое в этом было. Как минимум под конец — когда у него появилась сестричка.       Почему тёть Саша тогда уехала и не хотела, чтобы папа её нашёл, вот вопрос. Наверное, он узнает ответ на него — не факт. Не то чтобы он спать не мог, не зная этого. Главное, что папа её нашёл. Главное, что они снова встретились, и что тёть Саша не пытается снова сбежать — ну, вроде бы. Артём помнит, как папе было плохо, хоть и был совсем маленьким. Помнит, как он её искал, а потом перестал. Он мог бы рассказать тёть Саше и о том, что все эти четыре года у папы в телефоне заставкой было их общее фото — фото, где они втроём, и тёть Саша держит его, совсем маленького, на руках так, как будто он её ребёнок. Папа бы не против, чтобы они и правда были одной семьёй, всегда был, но об этом он молчит — значит, пусть молчит. Пока. Артём его не торопит. Он вообще никого не торопит — разве что иногда, знает, может попытаться ускорить процесс. Совсем немного — чтобы никого не заставлять. Тут он бы хотел ускорить хоть немножко — в конце концов, папе с тёть Сашей хорошо, это невооружённым глазом видно. И ей с ним, похоже, тоже. Наверное, эти четыре года были сложными не только для папы.       Наверное, сложно было и Есе расти без папы. Еся — внутри тепло, как будто чаю горячего глотнул, зайдя с улицы зимой, от одной только мысли о ней. Сестричка. Младшая. Очаровательная и совсем не капризная. Он хотел, чтобы у него была младшая сестра, слышал много от одноклассников и ребят с катка, что это не то чтобы самое классное в мире, если младшие капризные и избалованные, но если нет, то быть старшим очень круто. Это значит, что ты пример. Это значит, что к тебе могут обратиться за помощью. Это значит, что ты будешь заботиться о ком-то родном. Жалко только что с Есей он познакомился только сейчас, когда ей ещё немного и четыре будет, но, с другой стороны, лучше сейчас, чем ещё через несколько лет или вообще никогда. Сейчас Еся — чистый восторг, маленькая, но сообразительная, в попе шило призовых размеров, шестерёночки в мозгу крутятся на бешеной скорости, и улыбка на лице такая же яркая, как солнышко. Ярче даже, чем у папы. И не избалованная совсем, хоть и видно сразу, как её тёть Саша любит. И глазки у неё такие же, как у папы, и сразу понятно, кто они друг другу, если рядом их увидеть. Он надеется, что будет рядом в тот момент, когда папа и тёть Саша ей расскажут.       Пока что они в папиной машине сидят рядышком, Еся в своём детском кресле, маленьком, он в своём, большом. Ему бы хотелось уже ездить без него, но папа сказал, что так безопаснее, и что по правилам или он ещё вырасти должен, или аж до двенадцати лет так ездить. Правила, знает он, очень важны, поэтому спорить и что-то доказывать нет смысла. Их кресла совсем близко и Есю можно потыкать пальцем под рёбра, чтобы она от щекотки хихикала, и за руку её держать, когда она потянется к нему. Она второй рукой куклу сжимает, которую он ей подарил, которую выбирал в магазине долго-долго, замучив продавщицу требованиями, и в итоге найдя самую лучшую. Самую похожую на его сестричку. От Еси надо будет уезжать, когда время придёт, и сейчас из всех возможных мыслей только эта может его огорчить. Он старается её не допускать.       У него получается. Всего лишь первый день — вечер — они все вместе, как-никак.       Ему даже выдают нож, когда они все вместе собираются на кухне, готовить ужин, и тёть Саша поясняет, как именно должен быть нарезан сыр для какого-то хитрого салата, который они с папой решили сделать. Они с папой решили, а готовить салат доверили ему и Есе, которой предстоит всё перемешивать. Папа в духовке устраивает мясо, тёть Саша через время добавляет туда же овощи, и ужин у них должен получиться просто восхитительным, для этого и они стараются все вместе — у Еси кончик язычка даже вытащен, так она сосредоточена. Он не так сосредоточен — замечает, как мягко ложатся папины ладони тёть Саше на плечи на мгновение, замечает, как она будто клонится к нему, будто тянется. Или ему это кажется? Он не так сосредоточен — нож срывается, по пальцу полоснув, и Артём шипит непроизвольно, и у Еси вырывается короткий писк испуганный, на который тут же оборачиваются взрослые.       — Тебе больно? — Еся первая успевает, со стула своего, ложку так и бросив в миске, тянется к нему, за руку его хватает, в глаза заглядывает, в собственных её слёзы собираются, того и гляди, прорвутся рекой полноводной. Носиком она шмыгает, и губки уже дрожат, вот-вот разревётся, как будто это у неё порез. Как будто ей самой больно.       — Ни капельки, — врёт он, улыбается даже старательно. Судя по тому, как убегает в комнату с «я сейчас!» заполошным тёть Саша, как папа салфетку схваченную ему к пальцу прижимает, бурча себе под нос сердитое «да чтоб я ещё раз отвернулся, пока у кого-то из вас нож в руках, да ни в жизнь…», получается не очень. Еся, кажется, тоже не очень верит, рукавом слёзки покатившиеся утирает, и всё-таки всхлипывает. — Ну ты-то чего?       — Тебе больно, — заявляет она безапелляционно, будто и забыв, что только что о том же спрашивала. Не верит. — А мне обидно, что тебе больно.       Папе извиняющеся улыбнувшись, Артём из его объятий выпутывается, чтобы к стулу, на котором Еся сидит, шагнуть, и правой рукой, не пострадавшей, её обнять. Испугалась, наверное. Иногда, думает он, младшую сестричку надо защищать не только от других, но и от того испуга, который он ей сам причиняет. От того испуга, в котором он сам виноват. Ну правда, не засмотрелся бы он на то, как папа с тёть Сашей пытаются не обняться, когда им этого очень хочется, не порезался бы и никого бы не переполошил. Сам виноват. Сам глупый.       — Так, герой, — раздаётся над его ухом бодрый голос тёть Саши — ну хоть кто-то его не купает в жалости! — Давай, отпускай эту царевну Несмеяну, она сейчас сама успокоится, и пойдем тебе боевую рану залечивать.       — Ну ты чего обзываешься, мам? — возмущается Еся трагично, но всхлип очередной в конце её слов трагичность её тона не усиливает, а только портит. Смешная. Артём не сдерживается, тянется, чтобы чмокнуть её куда-нибудь — метит в макушку, дотягивается только до виска. Всё-таки она на стуле всё ещё стоит на коленках, а он не то чтобы совсем высокий. И то для своего возраста немаленький, ему же девяти ещё нет.       — Не плачь, пожалуйста, — просит он, отпускает сестричку из полуобъятий, чтобы назад шагнуть. — Я сейчас вернусь.       У тёть Саши в руках бутылочка перекиси и пластырь, наверняка какой-нибудь со смешным рисунком, но не рассмотреть сейчас. Она его за плечо придерживает, заводит в ванную, и улыбается смешливо, так, что становится моментально похожа на ту себя, с видео десятилетней давности (а может и раньше?), когда она изредка улыбалась в кике чуть ли не солнечнее папы. Он дверь прикрывает за ними — не надо ни папе, ни Есе слышать, как он тут всхлипывать будет, порез промывая. Если будет, правда, но лучше перестраховаться.       — Сильно порезался, герой? — осведомляется она деловитым тоном. Артёму кажется, если бы она сейчас его вместо этого жалеть начала, может, он и разревелся бы. Он бы мог сейчас, правда, он знает, что она его пожалеет и обнимет и будет утешать всеми возможными добрыми словами, но как-то хочется держаться, видя, что она к нему относится, как к взрослому. На кухне плакать хотелось больше, особенно в первый момент, но там Еся, и как-то несолидно реветь, сопли размазывая, при младшей сестричке. Даже если сестричка пока не знает, кто они друг другу. — Больно?       — О лёд биться иногда больнее, — отвечает он через пару секунд, в течение которых слова пытается подыскать правильные для выражения собственных мыслей. Тёть Саша кивает молча, бутылочку с перекисью открывает, и, когда он руку над раковиной протягивает, заливает порез щедро. Шипит он второй раз за последние минут десять, если не меньше — тихо шипит и коротко. Правда не так уж и больно. Правда о лёд больнее. Не врёт — как тёть Саше врать?       Ну разве что ради какой-то великой цели.       Пластырь оказывается со смешными круглыми цыплятками — не иначе как Еся выбирала. Да и не для кого больше детские пластыри в этом доме держать. Он сам лет до шести папу просил ему покупать со зверятами, но сейчас на любые согласен. Даже на скучные взрослые пластыри. «Была не была», думает он, порез аккуратно заклеивает, и на тёть Сашу глаза поднимает. Врать придётся недолго, но вдохновенно.       — Тёть Саш, — говорит он, — тут такое дело… В общем, я во сне толкаюсь и пинаюсь очень сильно. Прям очень. И ну никак не могу с папой на том диване спать. Тебе же его жалко?       Смотрит на него она в ответ со смехом в глазах, его задумку, кажется, на раз разгадав. Кажется, она его насквозь видит.       — У нас есть надувной матрас, — припечатывает она. — Он маленький, для взрослого человека не подойдёт, а тебе как раз будет. Согласен на нём поспать и уступить папе диван?       — Согласен, — улыбается он старательно в ответ. Ну а какой ему аргумент привести, чтобы отказаться? Вот то-то и оно.       Значит, думает Артём, на кухню обратно вышагивая по коридору, к Есе уже успокоившейся возвращаясь, надо будет придумать что-то другое, чтобы оставить их вдвоём. Что-то не такое банальное. Им, в конце концов, надо быть вместе как можно больше, он уверен.