Такие разные пятна

Росинант сидел один в гостевой комнате, предназначенной для именитых персон. Мужчина прислонился лбом к оконному стеклу и смотрел на то, как безмятежно цветут розовые кусты, выстраивая типичный парк-лабиринт, популярный ещё пару веков назад. С тех пор такие украшали задние сады многих семей. Безмятежную жизнь местных роз ничто не нарушало вот уже много лет. Очередные спокойные сумерки. Их маленький стагнирующий рай. Светлые пряди неподвижным занавесом стояли перед взглядом. Волосы были преградой между липкой кожей лба и холодным стеклом. Росинант выдохнул пар на стекло и написал одно простое слово. Это был крик его души, самое огромное желание, всепобеждающее стремление. Он смотрел, как слово тает и исчезает на прозрачной поверхности. Палец задрожал, но мужчина смотрел на это почти безразлично. "Мне не справиться," — предательски стучала мысль изнутри. Дрожащие пальцы свидетельствовали о том, что он надорвался. Мужчина никогда не чувствовал себя таким беспомощным и слабым. — Я не слабак, — шёпот прозвучал неожиданно решительно, заставляя Росинанта поверить в то, что он не врёт сам себе. До смерти матери он был очень решительным. Он обещал, что изменит мир и шёл к своей цели. — Прости, мама. ***       Росинант вышел из комнаты, усыпанной от пола и до потолка белыми цветами. Там в хрустальном гробу лежало тело миссис Докихот. Её лицо было спокойным и безмятежным, словно у Спящей Красавицы. Глаза Росинанта были мокрыми и красными от долгих рыданий. Казалось, с её смерти прошли долгие дни печали и отчаянной беспомощной душевной боли, когда ничего больше не можешь исправить, наверстать, сказать, обсудить с любимым человеком. На самом деле с момента, когда врач диагностировал ей смерть не минуло и дня, но сердце уже опустошилось от страданий. Никто не говорил с ним. Росинант ушёл в себя, погрузившись в скорбное молчание — так сделал и весь дом. Слуги облачились в чёрное, выражая солидарность. Они тоже тосковали по Госпоже, и их слёзы были вполне настоящими.       — Преподобный, — позвала Моне осторожно. Её голос разорвал скорлупу скорби, словно скрежет когтей о железо. Росинант тяжело вздохнул в знак того, что слышит. — Преподобный Дофламинго хочет вас видеть.       — Я не хочу его видеть, — сказал Росинант севшим голосом, так и не повернувшись к своей помощнице.       — Но... он зовёт.       — Мне наплевать. Как и ему наплевать на смерть нашей мамы. Исчезни, — руки Росинанта сжались в кулаки. Моне молча ушла.       Возможно, тогда он был не прав. Возможно, слишком зол. Возможно, всё ещё очень наивен.       Через месяц Моне подала на рабочий стол небольшую стопку документов. Верхний конверт притягивал взгляд фамильным гербом благородной семьи.       — Что это? — спросил Росинант, вскрывая конверт. Там оказалась официальная нота недовольства от семьи Лагардер. Значит, подобный же конверт сейчас лежит на столе у горосей.       — Преподобный, это, — Моне запнулась, несчастно смотря на него большими глазами поверх вечного блокнота.       — По сути! Нота недовольства это серьезно! — хотя Росинант уже пробегал взглядом содержание, дело явно касалось старшего брата, а про это секретарь могла знать много больше, чем он на данный момент.       — На самом деле старшая дочь Лагардер, Лукреция, посещала недавно поместье Донкихот и вернулась сегодня утром в, — Моне нервно сглотнула, — не совсем подобающем для юной леди виде. Её до сих пор не привели в чувство от каких-то наркотиков. Там была далеко не она одна из знатных фамилий.       — Дофламинго! — Росинант был зол. По-настоящему. Он до боли сжал кулаки. — Такое ощущение, что он хочет, чтобы я его возненавидел. Со смерти матери прошло чуть больше месяца, а он уже устроил несколько кровавых оргий. Я устал от того, что он каждую неделю привозит с Сабаоди толпу несчастных невольников. Он будто специально разрушает нашу репутацию, которую я и мама создавали с таким трудом!       Росинант с силой ударил по дубовой столешнице. Дерево раскололось по волокну, а мужчина без сил упал в кресло и смахнул навернувшиеся слёзы.       — Возможно, он хочет привлечь ваше внимание, — тихо сказала Моне, словно сама испугалась этой мысли. — Если бы не оборвали с ним контакт, то этого не было бы.       — Конечно, в жестоких убийствах виноват я, а не тот, кто собственными руками режет людей на куски! Это так бесчеловечно, — Росинант прикрыл глаза рукой.       — Это очень типично для тенрьюбито. Преподобный, как бы вы не хотели, но ваш брат относится к миру так, как испокон веков заведено, — втягивая шею, сказала Моне. Она прикрылась блокнотом, словно Росинант мог в неё что-то бросить. — И, возможно, он тоже скрывает боль, которая толкает его на такие жестокости.       — И какую же, Моне? Ответь мне, какую? Я пытался его понять. Я был с ним постоянно, с самого детства. Принимал, выслушивал, успокаивал, он часто засыпал на моих руках! И что такого с ним случилось, что не случилось со мной?       — Может вас больше... любили?       — О да, конечно. То ты не видела, как за ним хвостиком бегают и мужчины и женщины! Доффи обожаем, харизматичен, решителен, экстравагантен и сексуален. Чего ему не хватает по твоему?       — Любви родных? — несмело защищала свою точку зрения Моне, щурясь от страха перед эмоциональным всплеском от Молодого Господина.       Росинант покачал головой. Он уже не верил в эти бредни своего брата. Мужчина снова взял в руки ноту недовольства. Всё же Доффи стоило успокоить, это заходило слишком далеко. Росинант хотел продержать траур по матери как минимум три месяца. Он отменил все мероприятия после её похорон, ни с кем не встречался, только вёл необременительные переписки и читал. А Доффи превратил это всё в фарс и насмешку. Он приглашал людей на Весёлые Вечера, носил исключительно яркие вещи, пил и предавался всевозможному разврату. Даже привёз новых птиц в мамину оранжерею. Росинант долго не знал: игнорировал любые упоминания про своего брата, да и вообще новости. Но нота недовольства от другой уважаемой семьи — это почти обещание пойти в суд к горосей. Это в каком же состоянии должны были доставить старшую дочь Лагардер?       — Ладно, я поговорю с ним, — Росинант решительно встал и направился на сторону Дофламинго.       Моне замерла, с надеждой и ужасом обращая мысли в будущее. Она не посмела остановить Молодого Господина, ровно также, как и пойти за ним. Росинант первым делом отметил, что на стороне Дофламинго мало света и очень пусто. Будто в мёртвый недавно заброшенный дом зашёл. Создавалось ощущение, что никто кроме мышей, и не ходил по этим коридорам. Никто не смахивал пыль, не протирал драгоценные ручки дверей, даже не жил тут. Ступая по поглощающим звуки ковровым дорожкам, Росинант вдруг наткнулся на раба, который испуганно, но совершенно безмолвно отпрянул.       — Привет! Не бойся. Мне нужно чтобы ты провёл меня к моему брату. Где сейчас Доффи?       Раб очень низко поклонился, затем, не поднимая головы, пошёл в сторону рабочего кабинета старшего Донкихот.       — Я уже там был, его там нет, — с досадой отмахнулся Росинант.       — Преподобный сказал, что если преподобный Росинант придёт, проводить в рабочий кабинет. Я доложу Хозяину, что вы его ожидаете, преподобный. Раб казался серым от страха. Он ни разу не поднял взгляд и вжимал голову в плечи, словно хотел исчезнуть. Росинант сел в рабочем кабинете брата. Раб юркнул за дверь, и опустилась странная давящая тишина. Росинант уже начал жалеть, что решился поговорить с Дофламинго, но отступать было поздно.       Раздался шум и топот. Дверь резко отворилась и на пороге показался Дофламинго, взхломаченный, в неровно застёгнутой одежде, напрочь пьяный и абсолютно счастливый.       — Братишка! Пришёл? Значит эта падаль правду сказал? — пошатываясь, Дофламинго подтянул за руку полуживого человека. Глаза Росинанта расширились от ужаса. Казалось, что раба протащили на себе сквозь весь Мари Джоа бешенные лошади: у него было множество ушибов и явно переломы, даже рука вывернута неестественно. Он не кричал, но на лице застыла гримаса боли и ужаса. Росинант не был уверен, что даже личный врач преподобных Донкихот сможет восстановить его здоровье.       — Доффи! — белея от переполнявших его чувств, Росинант поднялся с кресла. — Каким чудовищем ты стал?       — Чудовищем? — сразу меняясь в лице, ответил Дофламинго. Он раскачал принесенное с собой тело, бросил его в коридор и, вступая в кабинет, закрыл за собой дверь. — Стал? Братишка. Роси. Это же я. Тот же самый, что был с тобой и отцом там, среди отбросов. Тот же, что висел на стене горящего замка. Тот же, что желал смерти всей этой падали, что паразитирует на нашей милости. Я никем не становился, Роси. Меня таким сделал отец и жестокий мир.       — Ты переходишь все мыслимые границы. Доффи, остановись. Я пришёл поговорить с тобой.       — И извиниться?       — За что же?       — Ты меня бросил, — разделяя слова, сказал Дофламинго.       — Доффи! Ты ни разу не навестил нашу маму, пока она умирала! Ты не навестил даже её бездыханное тело!       — Маме было бы легче, если бы меня не существовало! Она гордилась только тобой, потому что ты такой же неженка, как наш отец! Ей бы не доставил удовольствия мой визит, скорее она бы плюнула мне в лицо. Поверь, я сделал одолжение всем, когда не явился поглядеть на её смерть. Пусть её дух отлетает спокойно: я не оскорбил её светлость своим присутствием! Но ты, Роси, ты знал, что мне плохо. Знал, что мне нужен ты. И ты меня бросил, а теперь смеешь обвинять?       — Ты опять выворачиваешь факты! Я хотел тебя спасти! Я делал всё ради этого. Но тебе всего мало, и никогда не бывает достаточно. Ты просто как ненасытный демон!       — Демон? Спасти? Роси, милый мой братишка, как же это смешно, фу-фу-фу, — Дофламинго театрально и пьяно-вальяжно положил пальцы на виски, смотря вбок сквозь них на Росинанта. Младший брат то бледнел, то краснел, неумело балансируя над бездной между гневом, ужасом и скорбью. Он смотрел на Дофламинго набирая воздуха, чтобы что-то сказать, но в итоге лишь беспомощно открывал рот, словно рыба на суше. Его взгляд дернулся, а зрачки забегали, словно искали выход. Но его не было.       — Мне жаль, — прошептал он. Его голос набирал силу, проходя от едва слышного дыхания до решительного баритона. — Мне жаль, что мы теперь чужие друг другу. Сердце разрывается от того, что я слишком слаб, чтобы что-то исправить. И всё же теперь я чётко вижу, что мы по разные стороны. Чужие. Нам нечего обсуждать. Я не хочу больше с тобой общаться. Не хочу тебя видеть. Я ухожу.       Дофламинго перестал смеяться. Он внимательно наблюдал за тем, как лицо Росинанта становится серьезным по мере принятия решения. Младший брат прошёл мимо него к двери. Дофламинго даже не шевельнулся.       Росинант хотел открыть дверь и отнести несчастного раба, покалеченного Хозяином, к их фамильному врачу. Стоило ему положить ладонь на ручку двери, плечо сжали. Дофламинго развернул его к себе и нанёс удар по челюсти. Росинант отлетел к стене и громко ударился затылком. Мужчина зарычал, пробуждая в себе нечто древнее и яростное. Что-то способное бездумно бросить вызов всему: начиная от разбитых ожиданий и заканчивая собственным братом. Волна злости позволила удержать себя в сознании.       — Дофламинго! — Росинант ответил яростным стремительным ударом. *** Сидя у окна, Росинант проглотил скопившуюся слюну и выпал из тягостных воспоминаний. Вытянул руку — она всё ещё немного подрагивала. Встреча с Сенгоку и горосей назначена на следующую неделю. Росинант очень боялся, что выдаст себя перед вторым отцом. Одиночество в молчании уже давно стало частью отдыха, а с некоторых пор и необходимым условием существования, а круговерть общения, связанная с организацией Вечера, выбила его из колеи. Росинант так много хранил внутри, что иногда этот шторм в стакане внутреннего океана надо было успокаивать. Росинант обнял себя за плечи, сжимая каждую мышцу до боли. Он не общался ни с кем из старых знакомых почти три месяца. Это было на него совсем не похоже, но он до паники боялся. Боялся сорваться на крик, на обличающие речи, на детский наивный вызов. Внутренняя ярость была бессильна привести его в чувство. Росинант должен казаться сильным. Лидер нового движения, новых надежд и стремлений — вот он кто. И эта тяжесть лежала на его плечах вместе со всем случившимся за последние месяцы. Бой с Дофламинго не окончен. Нет. Он только начинался. Если Росинант не вступит в это противостояние достойно, то он проиграет на третьем ходу — детский мат. Ставка высока, но сил уже не оставалось. Вдруг далёкая дверь открылась, впуская искусственный свет из коридора. На пороге появился Ло, который совсем не по-детски недовольно бурчал, осматривая покои. — И почему это я должен искать его? Эта Моне, блин... Юноша прошёл внутрь, не включая света и не закрывая двери. Росинант хотел ещё пару минут побыть один, потому игнорировал слуг, которые приходили его искать. Благо со стороны двери его темную фигуру скрывали плотные портьеры. — О, так ты тут, — уверенно сказал Ло, уставившись на место, где отдыхал тенрьюбито. — Моне уже всех слуг на уши поставила, только бы тебя найти. А то как-то странно: твой Вечер, а тебя нет. Гости слегка недовольны. Хотя эти богатеи всегда с такими рожами ходят, словно если сойдут с золотой ковровой дорожки, то всенепременно и только в гавно. У них мир чёрно-белый, ну или говённо-золотой, если следовать аналогии. Короче: ты идёшь? Росинант откинул занавеску и спросил: — Как ты узнал, что я тут? — Тут слегка теплее, чем в других гостевых комнатах. Знаешь, три метра плоти за достаточное время ощутимо прогревают помещение. На пол градуса или градус. Ну и горелым воняет. Маленький очевидный совет: пока скрываешься, забудь про сигареты. Хотя тут почти все комнаты прокурены. На такой случай я заходил в каждую и, пока осматривался, говорил так, словно знаю, что ты тут. Как видишь, на пятой сработало. — Шутишь, — улыбнулся уловке Росинант. — Не то чтобы, — хмыкнул Ло. — Чем дальше, тем больше меня угнетает молчание этого дома. Я словно схожу с ума, так что разговор с собой или придуманным другом — меньшее из зол. Кстати, я сильно удивился, что ты прятался не на крыше. Очевидно, ты хочешь отдохнуть от всех, — он смерил Росинанта довольно строгим взглядом. — Надеюсь, ты всё же выйдешь к гостям. Отдых перенеси на завтра хотя бы. Боюсь безболезненно отменить такой Вечер невозможно на данном этапе. — Хорошо, уже иду, — Росинант всё-таки встал с подоконника. — И ты со мной! — Да-да, — пряча уголки улыбки, ответил Ло.